Виктория БАГИНСКАЯ. Слышу голоса их днем и ночью я..

Сегодня мне предстоит выступить с докладом. Я бегу из гостиницы к автобусу. Мой путь – в музей А.С.Пушкина: именно здесь назначена встреча словесников. Обремененная рулонами и папками, втискиваюсь в автобус. Доставлю ли в сохранности свой драгоценный груз?

В левой руке у меня увесистая пачка рукописных сборников моих учеников: стихи, рассказы, сказки… В рулонах – “Литературные странички” – еженедельный выпуск нашего “Клуба любителей литературы и живописи”. Правую руку оттягивает вместительная сумка, в ней – самое существенное, на мой взгляд: скульптурные портреты литературных героев. Только представьте на миг, что происходит с учениками, когда творческая группа их сверстников вносит в класс стеклянный аквариум, в котором размещены фигурки “мертвых душ” – Чичикова и Ноздрева, Собакевича и Плюшкина, Манилова и Коробочки… Портреты Тараса Бульбы и Ильи Муромца, Павки Корчагина и Мцыри, созданные детьми из гипса, глины, природных материалов, служат наглядными пособиями на уроках. А в этих папках – ребячьи рисунки-иллюстрации к произведениям Пушкина и Лермонтова, Некрасова и Тургенева, Горького и Островского, выполненные пером и красками черно-белые, графические и в цвете – словом, все то, что явилось результатом долгих раздумий над книгой, своеобразным итогом проникновения в творческую лабораторию писателя, попыткой стать соавтором классика, изобразив в рисунке то, что им нарисовано словом…

Время близится к девяти… Влетаю в вестибюль – предупредительные дежурные подхватывают мой багаж и провожают меня к двери великолепного помещения, только что отделанного в этом прекрасном музее. В зале, естественно, еще почти пусто. Свежий ветер надувает шелковые занавеси. До начала час. Из-за стола президиума навстречу поднимается мужчина средних лет. “Беленький, – отрекомендовывается он, пожимая мне руку. – Присаживайтесь, отдохните. Направо – комната для докладчиков. Можно пройти туда, разложить и привести в порядок ваши экспонаты, наглядные пособия…”

Приподнятое, возбужденное состояние не покидает меня со вчерашнего дня, с того самого момента, как в концертном зале Дворца пионеров на Ленинских горах начался этот большой и серьезный форум учителей, работников внешкольных учреждений, детских театров, кинотеатров, библиотек и музеев страны – Всесоюзная конференция по воспитательной работе со школьниками, – где перед нами выступили зам.министра и видные ученые, деятели культуры и прославленные педагоги, где так тепло и сердечно рассказал о своих учителях Юрий Алексеевич Гагарин…

С улицы доносятся звуки радостной мелодии. То и дело открывается дверь, впуская будущих ораторов. У меня такое впечатление, что совершается какое-то необычайное таинство: что-то большое и значительное остановилось на пороге и вот сейчас войдет к нам. А нас уже здесь больше десяти. Все мы будем говорить о преподавании русского языка и литературы, о приемах и методах воспитания школьников на наших уроках и во внеурочное время…

Вот Халида Усманова, она из Башкирии. Это – Тагира Таминдарова – из Татарской АССР, как тогда называлась эта республика. Я уже успела познакомиться с ними. Молодой человек, так живо напоминающий внешностью знакомого нам с детства киногероя Мусаиба из фильма “Свинарка и пастух”, – кабардинец Нурби Жиляев, “эльбрусский мудрец” – так зовут его в родных краях, в селе Заюково Баксанского района Кабардино-Балкарии, Женя Перевозная – из столицы Белоруссии…

“А вы с Кубани”, – радостно приветствуют они меня. “Сразу видно – кубанская казачка, – улыбается Тагира. – Это можно определить по уложенной вокруг головы косе”. “Кубанская, – говорю, – родилась и живу в Краснодаре, но только не казачка. Я – крымчачка”. В глазах моих собеседников недоумение…

Есть такая малочисленная этническая тюркоязычная группа, живет она на Крымском полуострове более двух тысяч лет, как определяют ученые, и насчитывает всего две тысячи человек. Нигде в мире нет больше крымчаков: они аборигены Крыма. Притесняли их во времена царизма нещадно, давили двойным и тройным гнетом, голодом, мором, бесправием. “Кымы су тапмаз ичмее, кымы копур тапмаз кечмее” (“Кто воды не найдет напиться, а кто моста не найдет – пройти”) – так определяли мои предки свое бедственное положение. “Кафтан богача – тафта и парча, а рубашка бедняка вся истлела на плечах”… “Рекой у господ и шербет, и мед – заморить червячка бедняк крошки не найдет!..” – пелось в народных песнях.

Перед моим взором встает образ отца, Ильи Яковлевича Гурджи. По его судьбе можно проследить путь, очень характерный для людей, когда-то бессловесных и бесправных, но обретших язык и права с приходом Советской власти. С девяти лет – “мальчик на побегушках”, затем – ученик сапожника. Он рано познал все тяготы унижения и бесправия. Будучи призван на действительную службу в 1908 году, отец мог сказать по-русски лишь два слова: “Дворченко знаешь!” Дворченко – солдат, сосед по казарме, который умел как-то изъясняться с отцом и расшифровывал ему,что требует придирчивый взводный. Букварь отец взял в руки только в зрелом возрасте, когда его дети сели за парты. Работа в “коллективе безработных обувщиков”, жестянщиков сочеталась у него со страстным стремлением познать мир. Он постепенно постигал вместе со старшим четырнадцатилетним сыном Борисом мудреную тогда профессию киномеханика немого кино. Освоил ее и стал первоклассным работником. Одновременно он – народный заседатель. Росло его мастерство, интерес к электричеству. И вот он уже оборудует в краевом центре “стодворки” и “стоквартирки”, разбирается в сложнейших схемах, обучает младшего сына Павлика своему мастерству. С отцом советуются инженеры. Самая ответственная работа по оборудованию бомбоубежищ электросетью (перед войной) была возложена на “профессора по электричеству”, как любовно называли отца. (Не потому ли сегодня, в третьем поколении нашей семьи – три инженера-энергетика?)

Я вспоминаю свою маму… Ни дня не училась она в школе. Ее не приняли в семь и всю жизнь, – а с тех пор прошло восемьдесят лет! – до самого последнего часа в сердце у нее была незаживающая рана…

Я всегда вижу тот день, будто было это со мной.

…Сегодня у Берхи (а по-русски – Вера) радость: ее поведут в школу. Новая школа открылась. Школа для всех. Берха сто раз переложила из руки в руку маленькую парусиновую сумочку для книг. Мама сшила ее для дочки. По солнечной улице, мимо бедных лавок и богатых магазинов идет девочка в школу, в новую школу, в школу для всех. Ой, какая здесь толпа! Застыли, притихли девочки, жмутся к взрослым. Но Берхи совсем не страшно. Ей весело. Долго-долго (Берха совсем устала ждать) движется нескончаемая очередь, но вот мать тянет ее за руку в эту волшебную дверь. Ах, что же это? Человек за столом замахал руками, кричит что-то, а старая Султанай съежилась и молчит, губы у нее дрожат, руки тоже… Маленькая Берха заплакала… “Джаным, кардаш!..” – доносится до слуха девочки. Это мама просит кого-то выслушать ее. Но они уже вытеснены за дверь. “…только русских…” – долетает обрывок фразы, но девочка и мать не знают русского.

Рядом протискиваются люди. Кто-то весело смеется, кто-то плачет навзрыд. Толпа отхлынула, растеклась. Ах, какой пасмурный, пасмурный день! Никогда, никогда не войти ей в этот светлый дом! Никогда-никогда… И все же… Всякий, кто поговорит с моей мамой, спрашивает меня: “Твоя мама – учительница?”. “Нет, – хочу я ответить, – мама – безграмотная крымчачка… Литературу она стала читать вместе с нами, а в то далекое время…”

Принесет Берха фунтик с сахаром или крупой, развернет аккуратно, разгладит бережно и спрячет листок в карман передника. Кудалар (сваты) говорят: “Что печалишься ты, Султанай? Шустрая у тебя дочка растет. В доме восемь детей, всех обшивает она. Хорошей хозяйкой будет твоя Берха”.

А девочке так хочется бросить все поскорее, спрятаться где-нибудь в уголке и снова, разгладив листок на коленях, разбирать эти непонятные удивительные знаки. Берха еще совсем не знает по-русски. Буквы запоминает она по вывескам на магазинах: “Г – НЪ – М-О – Р-О-З-О-В-Ъ”, фабрика “МЕ – САК – СУ – ДИ”…

Ох, как трудно, тревожно и весело складывать их в новые слова!..

Годы и годы пролились и ушли в прошлое. Годы и годы, пока слова на незнакомом и гордом наречье обрели смысл и стали доступны. Пушкин, Тургенев, Толстой, Некрасов, Горький, Островский – все прошло через разум и сердце!

Мама ни дня не училась в школе, но она – наша учительница, мало того: она директор целой “школы”. Так называли маму мы – ее дети, ставшие учителями всех специальностей: русского и литературы, математики и астрономии, физики и химии, географии и биологии, рисования и хореографии. А среди внуков есть и учителя музыки. Школа пришла в наш дом. Так воплотилась в жизнь мечта мамы. И она всегда горячо была увлечена нашим делом, нашей работой. “Мне интересно все, – говорила наша восьмидесятисемилетняя мама, – от микробов до космоса…” И в основе наших уроков – мамины рассказы о судьбе женщины, о подневольном труде, о революции, о ленинских декретах, о гражданской войне. Они живы, ярки и необычайно эмоциональны, эти повествования очевидца…

Я вспоминаю тяжелые годы Великой Отечественной войны… Многие из крымчаков погибли на фронтах, защищая Родину. Но самое страшное испытание выпало на долю тех, кто не смог переправиться на Большую землю: фашисты зверски замучили их и полуживыми зарыли в ров. Было до войны 5 тысяч крымчаков, осталось две!.. Там, в этих страшных могилах, – старики, женщины, дети… О них, этих людях, обжигающие болью стихи поэта Ильи Сельвинского, написанные в Керчи в сорок втором – “Я это видел!”

Но вырвалась из застенков гестапо песня и по сей день живет она в народе. Я услышала ее в Симферополе вскоре после Победы. Пела горсточка крымчаков, вернувшихся с фронта на родное пепелище и не заставших в живых своих близких. Я перевела песню на русский.

В сорок первом,

Сжег нас пламень страшной

силы:

Сотни, тысячи крымчаков

В пепел, в пепел превратил он.

В декабре, в девятый день,

Прозвучал приказ жестокий:

Собиралися крымчаки

В путь недобрый,

В путь далекий…

Ночь и день,

Смерти в лагере мы ждем.

Сердцем к сердцу прижимаясь,

Приготовились – умрем!

Молча матери и дети

Оплели друг другу шеи,

Лишь глазами молят небо:

Губ разжать

Никто не смеет…

Темной ночью,

Нас, как скот, погнали в спины.

На десятом километре

Всех – под корень! Всех скосили!

У проклятого

фашиста

Вместо сердца – черный камень:

Полегли в глубокой яме

Мы бессчетными рядами…

Прилети,

Услышь, любимый,

Что со мною сотворили:

Расцвести я не успела,

А уже лежу в могиле.

В голос, в голос зарыдайте,

Все, кто жив, не бойтесь плакать.

Не забудьте!

Отомстите!

Мы – убитые крымчаки!

Эта песня жжет мое сердце…

Незабываемой была наша встреча в Москве. Все мы были разные по национальности, не походили друг на друга лицом и одеждой, различались по языку и обычаям, но в главном – в деле своем, увлеченностью своею были близки. И как-то внезапно обнаружилось, что многие из нас пишут стихи (в том, что мои новые товарищи поэты в душе, я ни на минуту не сомневалась): и Ефросинья Симакова из Таджикистана, и Елена Честных из Орла, и Валентина Нахушева из Кабардино-Балкарии. Слушая их выступления о преподавании русского языка, о воспитании школьников, я радовалась за них: есть, есть энтузиасты-подвижники, целиком поглощенные своей удивительной работой-творчеством.

Нам мало было часов, отведенных для докладов и их обсуждений. Перерывы в занятиях секции тоже заполнены до предела: мы спешим поделиться богатыми наблюдениями, мыслями, фактами, выводами. Столовая, где мы присели пообедать, тут же превращается в литературный клуб: звучат стихи, литературные пародии, изящные словесные зарисовки, миниатюры, тонкий восточный юмор. Обмен мнениями, дискуссия продолжаются и по дороге в зал заседаний. И вот все новые и новые докладчики вызывают наше бурное восхищение мастерством. После очередного выступающего думаешь: “Ну, этим сообщением, видимо, исчерпаны возможности рассказать нам что-нибудь новое с трибуны”, – но заступает на место предыдущего оратора новый, и зал замирает в напряженном внимании: новый учитель – иное направление, иной подход к делу, свои приемы работы, методы распознания “изюминки” каждого, кто сидит перед ним в классе. Мне вспоминается рассказ о многолетней работе словесника с театральным коллективом старшеклассников, нелегкие маршруты поиска безымянных героев учащимися Пикалевской школы, пионерский кукольный театр четвероклассников Казани и их тесная дружба с рабочими фабрики игрушки, литературно-краеведческая работа заюковских школьников, выступления литературно-музыкальных коллективов старшеклассников волгоградской школы с их своеобразным репертуаром, перед нашим мысленным взором встает “Город красивых людей”, созданный неутомимой фантазией пятиклассников Большевской школы-интерната Московской области…

Неисчерпаемы возможности будить воображение, развивать внутреннее видение, образное мышление, воспитывать художественное восприятие, патриотические чувства, а в общем, учить главному – умению быть Человеком!

После дневных заседаний тесным кружком собрались мы – мини-делегация в 10 человек от участников двухтысячного форума – у гостя нашей конференции – А.И.Гессена – писателя, пушкиноведа, автора замечательных книг о поэте “Набережная Мойки, 12”, “Все волновало нежный ум”, “Москва, я думал о тебе!”… Книг, которые не раз помогали нам, словесникам, в работе.

В небольшом кабинете писателя, заставленном книгами, картинами, гравюрами, пачками рукописей, бумаг, исторических документов, архивных материалов, дорогих сердцу реликвий, шел разговор о призвании, о творчестве. Старый писатель (ему в ту пору было 87 лет) знакомил нас со своими замыслами, планами (в тот 1965 год он завершал работу над книгой “Москва, я думал о тебе!”), рассказывал о встрече с интересными людьми, о поисках и находках… Здесь мы читали свои стихи, напевали вполголоса песни родного народа (каждый на своем языке), и было что-то глубоко символичное в том, что старый русский интеллигент, писатель-исследователь так заинтересованно вникал в судьбу каждого из нас…

В течение нескольких лет продолжалась эта дружба учителей и писателя, возникшая в Москве…

До сих пор летят ко мне из союзных республик письма, неся с собой тепло верных друзей, повествуя об интересных буднях учителей-словесников. Не погасло наше увлечение творчеством, не оскудело духовное богатство, не исчез интерес к фольклору, к избранной профессии. Кабардинец Нурби известен как автор истории своего села Заюково, директор общественной библиотеки Женя из Белоруссии стала заслуженным учителем республики. Судьба подарила мне много волнующих встреч, горячих дел, замечательных свершений…

…Все началось еще в 1964-м с письма Самуила Яковлевича Маршака, которое он прислал мне перед самой своей кончиной:

“Дорогая Виктория,

С глубоким волнением прочитал Ваше чудесное письмо. Мне показалось, что я слышу в нем голос самого народа. Уверен, что Вы отлично переведете и песни, и пословицы. В сущности, те отрывки из песен, которые Вы приводите в письме, передают характер и строй подлинника.

В Вашем изложении чувствуется безупречный вкус, точный отбор слов…”

Самуил Яковлевич дал мне несколько ценных советов относительно перевода и закончил письмо такими словами:

“Сейчас я болен и уезжаю в санаторий. Напишите мне по московскому адресу – мне перешлют.

Я рад, что познакомился с Вами, хороший человек, благородная дочь своего народа. Я получаю множество писем, но Ваше по-настоящему взволновало меня. Желаю Вам счастья, успехов, и в учительской и в литературной работе.

Передайте мой привет Вашим родителям и ребятам.

Ваш С. Маршак.

P.S. Если буду в силах, посмотрю Вашу работу, когда Вы ее закончите или еще до ее завершения.

С.М”.

Бурю чувств вызвало это письмо великого мастера перевода, лауреата Ленинской премии, любимого писателя, мне, учительнице из рабочего поселка ТЭЦ, пригорода Краснодара.

Охваченная вдохновением, спешу записать все, что открыла мне память предков. Будто живу их жизнью, страдаю их неисчислимыми бедами, мучаюсь их отвергнутыми жалобами. Как эти люди близки и дороги мне!

Слышу голоса их днем и ночью я,

Грустные, протяжные,

негромкие…

Где найти слова такие точные?

Где найти слова такие емкие?

Маленькой боялась песен

жалобных:

“Ах, не пой их, мамочка,

пожалуйста!”

Я на край земли от них

бежала бы,

От щемящей, непонятной

жалости.

Но с годами становясь

внимательней,

Поняла: ко мне в них слово

каждое!

Ни на шаг не отхожу от матери:

Песни пью с неутолимой

жаждою…

Отдали мне думы вековечные,

Требуя: “Погибнуть им не дай!”

Давит ноша трудная на плечи

мне.

Сердце захлебнулось через

край!..

Записываю, перевожу на русский, вновь и вновь воспроизвожу голосом все то, что звучит в сознании и сердце:

Если б реки и море наводнили

чернила,

Описать мое горе тех чернил

не хватило б!..

– рыдает проданная в рабство девушка…

Камнем дорожным бы здесь мне

остаться!

С каждым прохожим бы мне

побрататься!

– горько жалуется бродяга…

По каким еще краям, эй яр,

Мыкать наше горе?

Как не заплакать нам?

Путь обратный преградят, эй яр,

Карантин и море…

Как же не плакать нам?

– сокрушаются женщины и старики…

Эй, старики, я – нищий Гасан, –

между баем и рабом

Разницу открою вам!..

– взывает юноша-раб…

Путь пролег, на беду, по черным

топям и по лесам.

Под конвоем ведут…

В чем виновен, даже не знаю

сам… –

плачет угоняемый на каторгу…

Прошли дни, месяцы, годы напряженной работы. Все, что явилось моему внутреннему взору, сознанию, чувствам, обрело конкретные черты в записях, переводах, документах, письмах. Их множество, этих писем:

“Я убежден, что Вы на пороге открытия новой, неведомой нам страницы народной поэзии…” – написал Лев Гинзбург, тогда – руководитель секции переводчиков Союза писателей СССР.

“Мы надеемся, что Вы примете участие в работе нашего Cовета содействия Государственного музея этнографии народов СССР”, – предложила в письме председатель президиума Совета содействия В.И.Герасимова.

“Фольклорная комиссия очень заинтересована в получении Ваших записей, как текстовых, так и магнитофонных…” – сообщил председатель Фольклорной комиссии Союза композиторов РСФСР и Московского СК Л.Н.Лебединский…

Я попыталась перевести на русский язык все, что сумела собрать со слов родителей – песни, пословицы, притчи. Итогом этой работы явилась небольшая рукописная книжечка “Песни и пословицы* крымчаков”, которую я представила на краевом семинаре молодых поэтов и прозаиков Кубани, куда была приглашена. Песни крымчаков были рекомендованы к публикации…

Во мне до сих пор бурлит вековая, неистребимая скорбь неведомого миру, забытого всеми, почти исчезнувшего с лица земли, ничтожно малого по своей численности, но великого в своих страданиях народа…