Виктор БЫЧКОВ – человек из Зазеркалья

До недавних пор питерского артиста Виктора Бычкова принято было считать человеком одной роли. Славу, поклонниц и все связанные с этим прелести и радости жизни ему принес образ Кузьмича из народной комедии про национальные “Особенности…”. Фильм “Кукушка”, успевший получить уже не одну кинематографическую премию, доказал, что Бычков способен куда как на большее.

Досье

Виктор Бычков родился в Ленинграде 4 сентября 1959 года. В 1982 году, после службы в армии, он окончил ЛГИТМиК на курсе Игоря Петровича Владимирова, художественного руководителя Театра им. Ленсовета. В этом же театре Бычков позднее проработал 10 лет. Затем были Театр комедии им. Н.П.Акимова, Ленконцерт, однако поворотным моментом в его судьбе можно считать приглашение на съемки фильма “Ради нескольких строчек” режиссера Александра Рогожкина.
В середине 1990-х Рогожкин снимет его в своих “Особенностях национальной охоты”, “Особенностях национальной рыбалки”, “Операции “С Новым годом!”. Не меньшую популярность принесли артисту “Улицы разбитых фонарей” и “Убойная сила”.

Мешочек с сухарями
– Виктор, о вашем присутствии в разного рода “национальных особенностях” общественность проинформирована уже достаточно подробно, Кузьмич стал нынче персонажем нарицательным. “Кукушка” и для Рогожкина, и для вас, вероятно, новая глава биографии. Что такое война в вашей личной судьбе?
– Моя мама жила в блокаде, бабушка жила, крестный тоже. Воспоминание детства – мешочек с сухарями, недоеденными, который висел в кухне над плитой. В доме соли и спичек всегда с запасом было, на всякий случай. А еще я застал военный громкоговоритель рупором, который на улицах слушали. Вот такая у меня была война. Ни унесенных блокадным голодом, ни репрессированных наша семья, к счастью, не знала, но все равно понимаешь ведь, что в городе, где живешь, ходишь по костям и никуда от этого не деться.

– Идея пьесы, а потом сценария “Кукушки”, насколько известно, возникла у вас вместе с Вилле Хаапасало, коллегой, партнером по нескольким картинам и спектаклям, другом, наконец. И сюжет тоже был связан с войной.
– Вместе с Вилле мы два месяца играли в Финляндии гоголевские “Записки сумасшедшего”. Финского я не знаю в отличие от Вилле, который хорошо знает русский, потому что учился в театральном институте в Питере. “Записки сумасшедшего” мы тоже играли на двух языках. Давай еще что-нибудь придумаем, предложил я как-то Вилле. Например, как встретились однажды русский и финн в каком-нибудь 39-м году. Вот встречаемся, тут и женщина может возникнуть, оба в нее влюбляемся. Вилле не слишком загорелся, что-то не очень, сказал. А потом прошло 6 лет, и мы пришли к Рогожкину: Саша, тут фестиваль намечается, ты не мог бы пьесу написать? А он как раз отдал Алексею Учителю свой сценарий “Дом”, и его такая тоска обуяла… Там тоже про войну, только другое. И вот то, что он там в итоге не сделал, все потом в “Кукушку” вложил. За три дня написал 35 страниц, хоть и говорит, что писал две недели. Ничего подобного – три дня писал. Написанная им история многих захватила, правда, все советовали ему отказаться от меня и Вилле из-за “Особенностей”, но тут Рогожкин стоял на своем, говорил, что писал именно на нас. А ему даже деньги предлагали. В итоге Рогожкин пришел к продюсеру Сергею Сельянову. И Сергей Михайлович нашел деньги, небольшие, и мы снимали, и нам хотелось это сделать.

Вилле
– С Вилле Хаапасало вас связывают годы творческой дружбы, вы друг друга знаете как облупленных. Это предполагает неожиданности на съемочной площадке, когда один делает то, чего другой от него не ожидает.
– Удивить можно моего персонажа только тем, что делает персонаж Вилле. И наоборот. А на человеческом уровне мы друг другу понятны. Сейчас мы сделали работу для финского телевидения, зарисовки из Гоголя – “Нос”, “Шинель”, играем разных персонажей, идет закадровый текст. И я смотрю, что когда Вилле один, то играет, как финский актер, – ярко, широко. Но вот мы встречаемся, и он становится совершенно другим, появляются присущие нам полутона. Я так не могу, он актер более синтетический, может в игре исходить из ситуации. Наверное, для России важно, что он может играть, как русский. Для Финляндии – как в финском театре. Но, с другой стороны, в Финляндии я играл пантомимы, и они там реагировали и смеялись, как в России, как дети. На наших спектаклях реакций было меньше, но они европейские люди: если заплатили за билет, то смотрят, не уходят, получают удовольствие. Это не наш человек, который хоть и заплатил, но может, если что, плюнуть и уйти. Они смотрят до конца, аплодируют, словом, такие же дети, как англичане или американцы, которые за заплаченное хотят получить весь праздник.

– Можно предположить, что “Кукушка” привлекла вас и возможностью сыграть роль по-настоящему драматического уровня.
– Так кому же хочется быть только клоуном? Это так складывается, что артиста могут видеть лишь комедийным, характерным. Евгению Павловичу Леонову в театре давали играть драматические роли, а в кино от него ждали смешной остроты и характерности. Конечно, каждому комическому артисту хочется драматической роли, но чаще всего дело кончается мелодраматичностью – соплями, здесь нужен очень хороший, талантливый режиссер. Вот Рогожкин на площадке рассказывал, чего от нас хочет, мы делали, а он начинал руками махать, мол, этого, Витя, не надо, близко к Кузьмичу получается, и этого не надо. Кузьмич рождался из меня, а Картузов – совершенно другое, поэтому и Александр Владимирович не хотел, и я не хотел, мы оба боролись, чтобы не получился новый Кузьмич. Мне понравилось, как Кирилл Разлогов, когда отбирал “Кукушку” для московского фестиваля – а он человек умный насчет кино, – долго на меня смотрел и ничего не говорил. Я к нему подошел: вы так долго на меня смотрите, наверное, что-то сказать хотите? А он: поверьте мне, я только через полчаса понял, что вас знаю. А он же все фильмы Рогожкина видел, так что здесь дорогая оценка нашего труда.

– Почему вам со своим режиссером так в театре не повезло, как в кино?
– Так я поступил в институт и уже с первого курса играл в Театре Ленсовета у Игоря Петровича Владимирова. А потом умудрился сказать неправильные слова. Сказал хорошие про театр, Игорь Петрович подумал, что и про него, а прозвучала другая фамилия. И все, я для него как артист кончился. Но кто-то однажды написал, что даже иголка, попав из Старого Света в Новый, заблистала, как бриллиант. Я этого не понимал. В свое время я помогал одной актрисе показываться у Константина Райкина в театре. Он стал разговаривать со мной. Я ему говорю: речь не обо мне, а об актрисе, я-то в порядке. Хоть ни в каком порядке и не был. Наверное, мне надо было уезжать из Питера. Но если бы уехал – не встретил бы Рогожкина, не сыграл бы в “Кукушке”. Мы с Вилле много говорили об этом. На площадке требовалось работать, а так как мы еще и не выпивали к тому же и не расслаблялись, то приходили в гостиницу и там свои чувства формулировали, обобщали. Бутылочку все же ставили, но всю ночь напролет говорили о всяком, о том, что каждый человек должен успеть выкрикнуть о том, что правильно сделал. Выкрикнуть о том, в чем виноват, не удастся, долго надо говорить. И мы пришли к тому, что если фильм получится, то мы сможем выкрикнуть “кукушка”. Нам хотелось честного кино, нам нравилось, что мы делаем, мы к этому долго шли, мы не мечтали, что все об этом будут много говорить, но было бы обидно и неправильно, если бы фильм не получился и не было бы видно нашего труда.

Анни
– Сейчас предмет нашего разговора двое мужчин. А ведь в картине есть еще и женщина, надо сказать, замечательная.
– Действительно замечательная. Это у Анни первая роль, ей было трудно, неуютно, но она доверилась двоим мужчинам на площадке и третьему, что был немного вдалеке, не мешал и верил. У Рогожкина есть такое качество – чего-то недоговаривает, и поэтому надо ловить каким-то шестым чувством, что недоговорил. А потом, если вы заметили, в картине никто не выпирает гвоздем из ботинка, это фильм ансамблевый, если кто-то лучше, то кому-то, получается, выпадает казаться хуже, а такого быть не может. Даже если у кого-то по материалу роль лучше, останься один на один, что с этим материалом будет делать? Ничего. Нужны винтики и гаечки, чтобы вся история поехала. И все поехало, когда появилась Анни. Она – саами, их в Финляндии немного, по всему миру всего тысяч 50. А еще она – дитя природы, ближе всего к естественности. И потом, у нее в крови доверие к мужчине. По жизни у Анни родная мама и отчим, так отчиму она верит больше, чем матери. Главное для нее – мужчина, который ведет куда-то оленей. Отличает ее невероятная жизнеспособность. Анни можно оставить в пустыне – и выживет. А еще она удивила тем, что, если выходишь из транспорта и подаешь ей руку, она ее не берет. Хочешь взять у нее тяжелую сумку, чтобы помочь, – не отдает. Считает, что должна делать это сама. Ее вся группа убеждала, все 45 человек, что не надо идти по воде босиком, что ног не видно, можно в сапогах, – она шла в холодную воду. Хотя и я пошел в такую же босиком, когда потребовалось, и меня это тоже не удивило. Такая работа. Я мог не таскать на себе Вилле с его сотней килограммов от дубля к дублю, но таскал. На картине была такая атмосфера, что нельзя было играть, что несешь, нести надо было.

Скрипка Страдивари
– Теперь-то, после “Кукушки”, вы в порядке?
– Нет, конечно. Все говорят, что художник воистину должен быть голодным, а актеру, чтобы играл хорошо, надо мало платить. Разумеется, хочется хорошей работы, чтобы не из пушки по воробьям, но хочется, чтобы и вознаграждение было достойно труда. Тогда можно было бы не размениваться на пустое и ненужное. А то все подходят и попрекают: зачем, мол, в “Бане” снялся? Во-первых, мне надо кормить детей, а там за один день реально заплатили. А во-вторых, потом опять позвонили, попросили два дня, а сумму удвоили. Когда же я увидел кино, то понял, что сам готов заплатить, чтобы не смотреть его. Тут моя не вина, а печаль и боль оттого, что кто-то меня неправильно использует. Извините за нескромность, но такое ощущение, что иногда берут скрипку Страдивари и начинают ею костыли в шпалы заколачивать. Сколько костылей скрипка выдержит – один, два… Все по-честному должно быть, чтобы, когда придет по-настоящему светлое время и будет красиво, а тебя уже не будет, в той будущей стенке был все же и твой кирпич.

– Это уже почти идеализм…
– А я себя и артистом не чувствую, не понимаю этого. Попал на съезд кинематографистов, вокруг люди, увидеть которых мне чудом казалось. И почувствовал среди них себя человеком из Зазеркалья. Они перед зеркалом, а я в Зазеркалье.

Алексей АННУШКИН