На чтение: ≈ 13 мин.У известного поэта Веры Павловой вышла новая книга «Записки счастливого человека» («Эксмо», 2021). Издание интересно оформлено – как перекидной календарь, в котором стихи перемежаются с короткой эссеистикой. В эксклюзивном интервью «УГ» поэтесса рассказала об эротической и детской поэзии и о своей дружной семье, а также о том, что такое идеальное стихотворение.
– Вера, вы не только замечательный поэт, но и мастер эротики в поэзии. Ее примеры есть и в вашей новой книге «Записки счастливого человека», но с годами у вас стало больше целомудренности, меньше образов на грани фола. Расскажите, пожалуйста, стоит ли посвящать детей на уроках литературы в тему эротического в стихах?
– Дети должны видеть красоту поэзии как таковой. Тогда они различат эту красоту и в немногочисленных (по крайней мере, на русском языке) образцах эротической поэзии.
– А в каких школах учились ваши дети?
– Старшая, Наташа, с восьми лет блистала на сцене Музыкального театра юного актера, общеобразовательные школы ничего не значили для нее, только мешали, а в старших классах очень выручил экстернат. Младшая, Лиза, напротив, бросила музыкальную школу, но окончила лучшую, на мой взгляд, общеобразовательную – 734-ю, школу самоопределения великого Александра Наумовича Тубельского. По счастью, эта школа в десяти минутах от нашего дома, но, к несчастью, я узнала о ней не сразу, и Лиза перешла туда только в четвертом классе. И начались приключения! Самым впечатляющим было, конечно, изучение истории методом погружения. Скажем, первобытно-общинный строй изучался так: десятилетних детей отвели на ночь в темный лес, разделили на племена и поставили задачу – сохранить огонь до утра. Утром счастливая Лиза вернулась домой: «Только наше племя выжило!» А потом подоспела лицейская неделя. Каждый год в преддверии 19 октября школа превращается в Царскосельский лицей, школьники – в лицеистов или людей пушкинского окружения. Лизе в 4-м классе досталась «Зизи, кристалл души моей» – Зинаида Волконская. Неделю школа живет по лицейским правилам – по законам чести, этикета, даже дуэльного кодекса. А подготовка к балу начинается еще раньше: на уроках физкультуры разучиваются па полонеза, мазурки, вальса, котильона. Дома свои заботы: шьются длинные платья и дочкам, и мамам. И вот бал! Актовый зал оглашают звуки полонеза, в первой паре идут Тубельский и учительница пения, за ними – вся школа. Косолапые девочки путаются в длинных платьях, но высоко держат головки со смешными буклями. Прививка благородства на всю жизнь. А игра по Древней Греции, в которой четвероклассники-аргонавты искали по всей школе-Элладе золотое руно: от физкультурного зала – Аида до Парнаса, где восседала Сафо (я) в пеплосе из простыни и экзаменовала их по греческой культуре! А экономическая игра! На три дня школа превращалась в государство. Каждый школьник придумывал свой бизнес, разрабатывал бизнес-план, получал кредит в тублеронах – валюте, на которую можно было купить все что угодно внутри школы. Лиза открыла загс, регистрировала «браки», а в конце игры – «смерти» неудачливых бизнесменов, не знающих, как избежать банкротства, и очень преуспела. Всего не перечислишь! Но главное – в школе царили творчество, любовь и уважение к детям, дух справедливости и чести. Что касается знаний, то Лиза поступила в МГУ на бюджет, и этим все сказано.
Я танцевала с Тубельским вальс на выпускном балу за неделю до того, как его сердце остановилось. Он сказал мне: «Я вас так люблю!» Я вас так люблю, Александр Наумович!
– А ваша собственная школа какая была?
– 27-я музыкальная имени Рахманинова. А о 351-й средней и сказать нечего, кроме того, что я проводила там много времени и бегом мчалась оттуда в музыкалку.
– Вы как-то сказали: «Сложнее всего писать детские стихи. Потому что ребенка не обманешь. Ему не подсунешь мертвый текст, он не станет его слушать. А потом это ведь повышенная ответственность: страшно испортить ребенку вкус. Я еще не доросла до детских стихов». В окружающей вас поэзии много «живых» детских текстов?
– К сожалению, мне некому сейчас читать детские стихи. Внуков у меня пока нет. Как только они появятся, я стану большим знатоком детской поэзии. А пока мне хочется с глубокой грустью вспомнить умершего осенью Мишеньку Яснова. Он писал волшебные детские стихи.
– А из классической детской поэзии?
– На вопрос «Кто ваш любимый поэт?» я всегда отвечаю: Корней Иванович Чуковский. Он для меня альфа и омега. Я даже оперу «Бармалей» написала четыре года назад для американских студентов, изучающих русский язык. Так что, по крайней мере, 21 американец знает теперь «Бармалея» наизусть. А оперу мы с Колей Терентьевым продолжаем исполнять вдвоем: Коля поет все партии, я пою хором. У нее появился подзаголовок «Трехкилограммовая опера»: весь реквизит помещается в чемоданчике весом в три килограмма. Чемоданчик обклеен эмблемами городов: мы сыграли «Бармалея» на маленьких сценах и в частных домах уже в семи городах четырех стран.
– Меня еще очень заинтересовало ваше высказывание: «Я же не пишу «о». О музыке. О сексе. О смерти. О детях. Я пишу не в предложном падеже, а в винительном». Расскажите, пожалуйста, что это за винительный падеж?
– Стихи никогда не бывают «о ком/о чем». Они могут отвечать только на вопросы «кого? что?»: «кого люблю/ что люблю». Стихи не пишутся на заданную тему. Даже на свободную.
– Важное ответвление темы бега времени в вашей новой книге – тема заката. Афористичное: «Утешься: закат – это // еще не конец света», замечательное документальное стихотворение про бабушкины котлеты… Что способствует преодолению страха перед возрастом? То самое утешение, зафиксированное в первом стихотворении на уровне афоризма? Грустноватый юмор, репортаж без надрыва, которые мы видим во втором?
– Закат не просто не конец света, а еще и самое красивое время суток. Magic hour, как называют его кинематографисты. У меня, по крайней мере, пока нет страха перед старением. Я путешественник во времени. Эта новая «местность времени» мне интересна. Моя жизнь – движение со скоростью времени по железной дороге. Я смотрю в окно и веду репортаж: вот страшные буреломы юности, вот цветущие луга молодости, вот нивы и виноградники зрелости. А вот осень, и это тоже так красиво, так интересно… И столько неизведанного! Потому что многие путешественники во времени уже сошли с поезда. Боже мой, я даже Бродского уже пережила! А уж про Цветаеву, Пушкина, Лермонтова и говорить нечего. Помните, в моей книге есть стихи: «И, вопреки усталости, // Под наблюденьем зеркал // Я расскажу о старости // Тем, кто ее не узнал». И постараюсь ничего не упустить.
– Вера, как вы сейчас ощущаете вашу большую семью?
– Наша семья очень дружна. Карантин создал новую традицию – tablet talk, «таблеточные разговоры». Мама должна принимать одну таблетку каждый день, она стала забывать об этом, вот мы и встречаемся в мессенджере Фейсбука всей семьей каждый день в одно и то же время уже пять месяцев. Мы смотрим, как мама театрально глотает таблетку, и делимся новостями и творческими достижениями. И не было дня, чтобы нечем было поделиться.
– Завидно и удивительно. Многие семьи в период карантина разрушились, а ваша, наоборот, укрепилась. Вера, а что такое идеальное стихотворение?
– Одно время рекламировались запаянные шары, внутри которых было все для продолжения жизни: немножко камушков, немножко водорослей, немножко рыбок. Жизнь в таких аквариумах шла сама собой, была жизнью-в-себе. Это и есть идеальное стихотворение. Все, что я могу сделать, – создать гармоничные условия для жизни в стеклянном шаре формы. И с интересом смотреть, какие рыбки там заведутся, какие водоросли вырастут.
– Есть замечательные слова у поэта и эссеиста Олега Юрьева: «Я пишу стихи, чтобы узнать, о чем они».
– Вот-вот!
– О себе как о читателе вы сказали: «Я читаю все, что мне попадается на глаза, хотя специальных поисков не предпринимаю. Когда ты живешь творчеством, все как-то само происходит: нужные книги попадают тебе в руки, хорошие люди приходят в твою жизнь…»
– Да-да, как только вижу буквы, принимаюсь их читать: заголовки, вывески, слова на стенке лифта… (Смеется.) А если серьезно, то время от времени Интернет сообщает мне, что вышла такая-то книга, и я понимаю, что мне необходимо ее прочесть. Вот буквально сегодня почта принесла две книги Михаила Айзенберга – сборник мемуарной прозы «Это здесь» и книгу стихотворений «Посмотри на муравьев». Меня ждет удовольствие чтения. Буду читать их двухголосно – то одну, то другую.
– Михаил Натанович – это замечательно, сам прочитал с удовольствием «Посмотри на муравьев» и одновременно с ней книгу о его стихах «Глазами ящерицы» Филиппа Дзядко. О ней у нас в «УГ» недавно было интервью с Дзядко. А из (условно) молодых?
– Сейчас у меня в любимицах Екатерина Симонова. Она один из немногих современных поэтов, над стихами которых я плачу. Для меня это очень важный признак подлинности.
– То есть для вас важна эмоциональная сопричастность в искусстве…
– Ну конечно, и только она. Ради чего еще стоит вести эту игру?
– А в паре «Ахматова – Цветаева» для вас кто важнее?
– Все-таки Цветаева.
– «О парализующий страх // оставить тетрадь пустою, // не взять звуковой барьер! // Звони, я тебе открою, // бездарный интервьюер». За что не любите жанр интервью?
– За его приблизительность. Стихи говорят обо мне гораздо больше. Я иду на интервью только потому, что мне хочется помочь стихам найти дорогу к людям. Потому что мне кажется, что каким-то людям они могут пригодиться, сослужить хорошую службу. Я выступаю как рекламный агент собственных стихов.
– Хорошо вас понимаю, стихи говорят больше, чем что-либо.
– В десятки раз больше. Все, что я говорю помимо них, досадное упрощение.
Выбор читателей
Комментарии