На чтение: ≈ 30 мин.17 января (5 января по старому стилю) – день 150-летнего юбилея главного реформатора русского театра – лишь положил начало Году Константина Станиславского, объявленного Московским художественным театром. Сам Константин Сергеевич свои дни рождения не любил. Возможно, еще и из-за лишней шумихи, которая заслоняет главное. Поэтому уже после юбилея и торжеств давайте поговорим о том, что стоит за такой глыбой, как Станиславский, и его знаменитой «системой».
Как ни странно, суть того, что вкладывается в понятие «система Станиславского», знают немногие. А она в том, что этот человек, вышедший из семьи преуспевающих фабрикантов Алексеевых – родственников и свойственников чуть ли не всех крупных купцов и фабрикантов Москвы, знаменитых своей благотворительностью, будучи одержим театром, изменил не только отношение к нему публики, но и отношение к нему самих актеров, превратив из балагана в высокое искусство. Созданная им система – это не просто набор правил, выработанных им из собственного опыта, помогающих актеру создать точный психологический образ, а труппе в целом – спектакль, завораживающий достоверностью вымысла.
Это – не просто «грамматика драматического искусства», по которой сейчас изучается ремесло актера, психофизический тренинг. Это – этическая система, ибо Станиславский был убежден, что настоящим актером, способным на глубину сценического образа, может стать только человек, неустанно воспитывающий в себе определенные моральные качества, а целью художественного произведения должно быть стремление к воспитанию зрителя, прививке ему интереса к размышлениям над философскими и психологическими основами бытия, что должно в конечном итоге способствовать нравственному преобразованию общества. Кстати сказать, воспринятая буквально мысль его о постоянном самовоспитании, настолько глубоко проникла в сознание членов его труппы, что появился рассказ об одном из актеров, воспринявших эту идею буквально. Человек не самых высоких моральных качеств, к тому же, горький пьяница, он в день спектакля совершенно преображался, проявляя невероятную отзывчивость и излучая доброту – раздавал деньги нищим, переводил старушек через дорогу и т.д.
Станиславский был не только теоретиком, но, прежде всего, практиком театра, неустанно экспериментируя на протяжении всей жизни. Начав актерскую деятельность еще гимназистом в любительском театре, устроенном в отчем доме, позже, уже работая на золотоканительной фабрике отца (и весьма успешно, начав там же выпускать проволоку для электрических кабелей), он продолжал принимать участие в любительских постановках, поначалу мечтая об оперной карьере. Но, осознав, что его вокальные данные не дают ему достичь вершин, переключился на драму, основав Общество любителей искусства и литературы, которое не только ставило спектакли, но и организовало драматическую и оперную школы. К слову, желая поставить дело на широкую ногу, для обустройства помещения и оформления спектаклей влез в огромные долги, с которыми расплачивался до самой революции. В этом же помещении позже обоснуется и Первая студия МХТ.
А потом была записочка на визитной карточке, переданной от Владимира Немировича-Данченко: «Я буду в час в Славянском базаре — не увидимся ли?». Разговор вылился в объединение двух трупп и создание Московского Общедоступного Художественного Театра – знаменитого МХАТа.
Именно здесь, в помещении, выстроенном на месте притона Саввой Морозовым на собственные деньги, реализуется все то новое, что сейчас кажется само собой разумеющимся: требование ансамбля в противовес к принятому на сцене той поры премьерству «звезды», борьба с трафаретными приемами игры и постановок, выявляющие индивидуальность не только актеров, но и особость каждого из персонажей. И отсюда – долгая, длящаяся иногда годами работа над каждым спектаклем (в театрах того времени на репетиции обычно требовалось 1-2 недели, а в иных случаях спектакль ставился за один день). Требовательность к драматургии, благодаря чему Чеховым и Горьким были написаны произведения для сцены.
Были определены и этические правила, которым никому не дозволено было нарушать и, прежде всего, запрет на пьянство, столь распространенное в антрепризах. Всех нововведений, которые произвели настоящую революцию в театральном деле, не перечислить. Но результатом стал театр, заложивший основы театрального процесса на весь ХХ век. И способствовали этому Студии, создававшиеся при театре как творческие лаборатории для осуществления новаторских постановок.
Студии – театры единомышленников-любителей – уже были известны в Европе, еще большее распространение получили в Америке, но в России именно Станиславский в своем неуемном поиске правды вымысла, благодаря интенсивной работе Студий выпустил целую плеяду вовлеченных в эти искания одареннейших учеников, отличавшихся яркой индивидуальностью. Таких разных, как Всеволод Мейерхольд и Александр Санин, Леопольд Сулержицкий и Евгений Вахтангов, Алексей Попов и Михаил Чехов.
«Чтобы нарисовать большую картину, необходимы этюды. Студия дает этюды, которые стоят гораздо меньше, чем большие пробные театральные картины, – обосновывал свою идею Станиславский, не упуская из виду и меркантильный интерес. – Другое удобство этой системы в том, что материальное обязательство и риск по отношению к МХТ становятся минимальными, приходится окупать лишь хозяйственную сторону дела».
При МХТ в разное время работало 4 драматические студии, впоследствии ставшие самостоятельными театрами, генетически тесно связанными с Alma Mater. Один из них сохранился до сих пор – Театр им. Е.Б.Вахтангова, созданный одним из любимейших учеников Станиславского, что не мешало ему яростно спорить со своим учителем.
Другой актер его труппы, начинавший карьеру в труппе Немировича-Данченко, – В.Э.Мейерхольд и, к слову, первый исполнитель роли Кости Треплева в «Чайке», был еще радикальнее. Категорически отвергая эстетику художественного реализма, который утверждал Станиславский, и тяготея к театральному авангарду, он вышел из труппы, создав собственную эстетику. Но несмотря на ожесточенные споры между ними, в тяжелые годы сталинских репрессий, когда Мейерхольд был лишен своего театра, а знакомые боялись здороваться с человеком, над которым нависли свинцовые тучи, именно Станиславский, вообще-то человек очень осторожный и дипломатичный, пригласил его режиссером в свою Оперную Студию. Правда, это не помогло Мейерхольду избежать тяжкой участи: вскоре после смерти учителя он был арестован и расстрелян.
Помимо драматических Студий Станиславский организовывает Оперную, которая спустя годы объединяется с Музыкальной Студией МХТ Немировича-Данченко. Еще позже эти труппы станут единым театром с длинным официальным названием Московский Государственный Музыкальный Театр имени народных артистов СССР К.С.Станиславского и Вл.И.Немировича-Данченко, а в просторечии – «Стасик».
А еще он долго вынашивал идею об организации еще одной Студии – международной, предлагая знаменитому реформатору французского театра и художественному руководителю театра «Старой голубятни» Жану Копо принять участие в этой работе. И получил в ответ: «Мне не нужно говорить о том, что при всех обстоятельствах Вы найдете во мне готовность оказать Вам помощь в меру моих сил». Кто знает, не случись революция, гражданская война, не закройся СССР железным занавесом, этот проект мог бы осуществиться… Не случилось. А жаль. Хотя эмигрировавшие из России актеры труппы основали в разных странах собственные школы, распространяя принципы театра, систему, выработанную учителем, по всему миру. До сих пор многие известные деятели театра считают себя наследниками Станиславского.
И сделанного им достаточно, чтобы, чествуя великого реформатора сцены в юбилейные дни, один из самых молодых и перспективных режиссеров француз Эмманюэль Демарси-Мота, возглавляющий Театр де ля Виль, мог сказать: «Великий Константин Сергеевич! Если когда-нибудь слово благородное имело смысл среди людей, его я должен отнести к вам, ибо вы – честь и вечная улыбка нашего ремесла!»
Нила Петрова
БИОГРАФИЯ В ФАКТАХ И АНЕКДОТАХ:
Константин Сергеевич Алексеев (Станиславский) родился в Москве, в богатой образованной купеческой семье. Алексеевы были потомственными фабрикантами и промышленниками, специалистами по изготовлению канители — тончайшей золотой и серебряной проволоки, из которой ткалась парча. К театру имела отношение лишь бабушка по матери – Варле Мария Ивановна (Varlet Marie) – французская артистка, одно время выступала в Михайловском театре. В «Хронике петербургских театров» Вольфа, в записи, относящейся к сезону 1846/47 года, читаем: «Появилась еще г-жа Варле, ангажированная на амплуа субреток, артистка второстепенная, но хорошей школы…»
В большой семье Алексеевых (в ней было десять детей!) не жалели денег на образование. Помимо обычных предметов, дети изучали иностранные языки, учились танцам, фехтованию. Летом отдыхали в Любимовке, где была построена сцена. Устраивали праздники с фейерверками и любительские спектакли в специально построенном домашнем театре, так называемом Алексеевском кружке. Инициатором театральных затей был молодой Константин Алексеев, который днем работал на фабрике отца, а вечерами играл.
В гимназии Станиславский не отличался выдающимися успехами в изучении наук, зато был горазд на выдумки другого рода. В своей книге «Моя жизнь в искусстве» он не без гордости приводит образец одной из осуществленных им идей, когда, несмотря на строгую комиссию, в оба глаза следившую за тем, чтобы гимназисты на экзамене по греческому языку не списывали друг у друга, в работах у всех оказались одни и те же ошибки.
«Весь синклит ломал себе голову, чтобы разгадать этот фокус. Хотели назначить переэкзаменовку, возбудить дело, но оно прежде всего сконфузило бы самое начальство, которое не находило даже приблизительного объяснения случившемуся. В чем же секрет? Ученики, которые все, кроме одного, не знали предмета, вместо того чтобы изучать его перед экзаменом, закрыли книги и обратили все свое внимание на азбуку глухонемых. По целым вечерам они занимались только этим. Первый ученик, писавший экзаменационную работу на высший балл, продиктовал ее нам, на виду у всех, пальцами рук. Прошло много лет. Я уже был взрослым, женатым человеком, когда встретился с бывшим учителем греческого языка. Он еще не забыл случая и умолял меня открыть секрет.
«Ни за что! – ответил я со злорадством. – Я завещаю секрет своим детям, если вы не научитесь делать учебные годы детей радостным сном на всю жизнь, а не каторжной работой, о которой вспоминаешь, как о мучительном кошмаре!»
Псевдоним Станиславский он принял в январе 1885 года в честь талантливого артиста-любителя доктора Маркова, выступавшего под этой фамилией. Любительская карьера Станиславского закончилась в 1888 году после встречи с режиссером Федотовым. «По-видимому, в артистической области я оставался все прежним безвкусным копировщиком, – вспоминал Константин Сергеевич. – Федотов и Соллогуб начали надо мной производить операцию: и ампутацию, и потрошение, и выщелачивание театральной гнили, которая все еще держалась в тайниках. Они задали мне такую взбучку, которую я во весь свой век не забуду».
Женился Константин Сергеевич тоже на актрисе-любительнице, Марии Петровне Перевощиковой, взявшей сценический псевдоним Лилина. Внучка московского профессора, окончившая Екатерининский институт благородных девиц с большой золотой медалью, она какое-то время служила классной дамой, но затем решила полностью посвятить себя театру. Они прожили всю жизнь вместе, воспитали двух детей. Лилина была занята во многих знаковых спектаклях МХТ, ее ценил Чехов. После смерти Станиславского руководила основанной им Оперно-драматической студией.
Алексеев состоял в родстве с Саввой Мамонтовым и братьями Третьяковыми. Подобно им, он вкладывает личные средства в создание Московского отделения Русского музыкального общества и состоящей при нём консерватории. Его сотоварищами по дирекции консерватории были Петр Чайковский, Сергей Танеев, Сергей Третьяков.
Общество искусства и литературы, созданное КС, просуществовало 10 лет, Станиславский сыграл в нем 34 роли, поставил 16 спектаклей. Это и была его школа непрестанного самоанализа, приведшая в последствии к созданию своего театра.
Знаменитая встреча Станиславского и Немировича-Данченко, известного тогда театрального драматурга и критика, состоялась 22 июня 1897 года в московском ресторане «Славянский базар» и продолжалась восемнадцать часов! Разговор шел о возможности создания нового театра в Москве. «Мы протестовали, — писал Станиславский, — и против старой манеры игры… и против ложного пафоса, декламации, и против актерского наигрыша, и против дурных условностей постановки, декораций, и против премьерства, которое портило ансамбль, и против всего строя спектаклей, и против ничтожного репертуара тогдашних театров». Обсуждались главные для дела вопросы: труппа, репертуар, бюджет, организационные основы нового театра. В кабинете ресторана собеседники записывали тут же рождающиеся фразы, ставшие впоследствии крылатыми вроде «Нет маленьких ролей, есть маленькие артисты»…
Начинался МХТ как любительский театр. 14 (26) июня 1898 года в подмосковном дачном месте Пушкино объединились воедино ученики Немировича-Данченко по Филармонии и актёры-любители Общества искусства и литературы Станиславского. Первой постановкой театра стал «Царь Федор Иоаннович», режиссировали оба.
Сначала новый театр арендовал здание театра «Эрмитаж», в 1902-м перебрался в перестроенный на деньги Саввы Морозова особняк в Камергерском переулке. Морозов, влюбленный и в актрису Марию Андрееву (впоследствии жену Горького) и в МХТ, давал основные средства на содержание театра. Этого Станиславский никогда не забывал. Не забыл он и его вдове – блистательной Зинаиде Морозове, до революции славившейся на всю Москву своими приемами и балами в роскошном особняке на Спиридоновке (ныне – здание МИД). И хотя отношения между ними были не самые дружеские, в сталинские годы, узнав, что отказавшаяся от эмиграции вдова мецената влачит нищенское существование, выхлопотал ей пенсию от МХАТа.
Мхатовцы ценили шутку и юмор и, отдыхая, тоже устраивали юмористические представления в духе «капустников», прославив подвал Дома Перцова в Курсовом переулке. Здесь, после выступления в серьезных ролях, можно было увидеть, как резвятся Ольга Книппер, пародируя французскую шансонетку, Иван Москвин, появляющийся в облике балаганной знаменитости – бородатой женщины Юлии Пастрана, Василий Качалов, изображавший циркового борца. Почтенный и респектабельный Георгий Бурджалов мог появиться в образе юной наездницы, облаченной в короткую юбочку, верхом на деревянном коне, а сам Станиславский брал на себя роль фокусника, доктора черной и белой магии, способного раздеть любого желающего, не расстегивая ни жилета, ни пиджака.
Душой всевозможных дурачеств, пародий и экспромтов был Никита Балиев (игравший всегда только маленькие роли в театре), который был тогда в своем расцвете как выдумщик и балагур. Из капустников (и актерских вечеринок в доме Перцова), где, кроме Балиева, расточали свое весьма талантливое остроумие артист Николай Званцев, режиссер Леопольд Сулержицкий и весельчак, друг всей Москвы, скрипач Аверино, — родился впоследствии знаменитый театр-кабаре «Летучая мышь».
После одного из спектаклей во МХАТе Сталин со своей свитой подошёл к Станиславскому и обронил: «Что-то скучно у Вас в театре…»
Станиславский побледнел, а свита начала обсуждать недостатки спектакля.
«…во время антракта», – пояснил Сталин.
Свита тотчас же стала восхищаться постановкой…
Во МХАТе давали шекспировского Юлия Цезаря. Брута играл Станиславский. По ходу пьесы статист должен был выносить свиток и передавать его Бруту (Станиславскому). Но один раз статист куда-то запропастился. Тогда Немирович-Данченко распорядился, чтобы в срочном порядке переодели рабочего сцены и заменили статиста. Выйдя на сцену со свитком, рабочий громко заявил: «Вот, Константин Сергеевич, вам тут Владимир Иванович передать чегой-то велели».
Известно, что Станиславский, при всем совершенстве актерской техники, порой забывал текст роли, вызывая ехидные замечания Немировича-Данченко. Сам же мэтр считал, что память ему отшибли в гимназии, заставляя зубрить ненужные и неинтересные предметы. Как-то, играя Вершинина в пьесе «Три сестры», он, знакомясь с актером Лужским, который играл Прозорова, произнес, с поклоном – «Прозоров». Тот чуть не поперхнулся и сдавленно ответил: «Как странно – я тоже».
От полного взаимопонимания и совместной работы над спектаклями Станиславский и Немирович-Данченко пришли к раздельной работе. С 1906 года «каждый из нас имел свой стол, свою пьесу, свою постановку», — ибо, поясняет Станиславский, каждый «хотел и мог идти только по своей самостоятельной линии, оставаясь при этом верным общему, основному принципу театра». Впоследствии это привело к полному разделению функций и двоевластию в МХТ. Поссорившись еще в дореволюционные годы, они общались лишь посредством переписки и личных секретарей. Решено было их примирить – после одного из юбилейных показов «Царя Федора Иоановича» вся труппа должна была выстроиться на сцене, а с разных сторон сцены должны были выйти оба мэтра, чтобы встретиться в центре и пожать руки в знак примирения. Оба идею одобрили, но вышел конфуз: высокий длинноногий Станиславский дошел до центра несколько быстрее, нежели Немирович. Не желая уступать, Владимир Иванович ускорил шаг, зацепился ногами за ковер и упал прямо к ногам Станиславского. Увидев у своих ног Немировича, тот развел руками и произнес: «Ну-у… Зачем же уж так-то?». После этого инцидента мэтры больше не разговаривали никогда.
В спектакле Мольера «Мнимый больной» Станиславский играл Аргана. И вот однажды прямо во время спектакля на сцене у него отклеивается нос. Станиславскому пришлось приклеивать его обратно прямо на глазах публики. Прикрепляя нос, он приговаривал: «Вот беда, вот и нос заболел. Это, наверно, что-то нервное».
Свои дни рождения, а пуще того – юбилеи Станиславский не любил. Отличаясь мнительностью, он утвердился в мысли, что этот день приносит ему несчастья, потому на 17 января во МХАТе не назначались спектакли, а сам юбиляр запирался в доме, никого не принимая и даже не отвечая на телефонные звонки. Возможно, к тому имелись основания. Известная исследовательница его творчества Инна Соловьева установила, что именно на этот день выпадали горькие разочарования, беды и несчастья великого режиссера: от отказа в финансировании его театра в сорокалетие до ареста и последующей гибели брата и отца в канун 65-ой годовщины.
В книге Владимира Лакшина «Веселый свет» приводятся воспоминания о «невинных чудачествах Станиславского, о грозных его «не верю!», летевших из зала на сцену во время репетиций, и детски-беззащитном страхе перед милиционером в форме или домоуправом». Один из закулисных рассказов автор услышал от старейшего мхатовца Владимира Львовича Ершова.
«Однажды он ехал с гастролей, кажется из Ленинграда, в одном купе со Станиславским. Молодого артиста заранее долго предупреждали, какая честь ему выпала и как он должен дорогой беречь покой Константина Сергеевича. Едва отъехали от вокзала, попили чаю и стали спать ложиться. Ершов, как младший, на верхней полке, Станиславский, натурально, на нижней. Погасили свет, заперли купе, и только-только Ершов глаза смежил, слышит снизу:
— Владимир Львович, вы не спите?
— Нет, Константин Сергеевич, а что?
— Как вы думаете, гм… а если на наш поезд нападут разбойники? Я слыхал, прыгунчики какие-то объявились, на железных дорогах грабят…
— Что вы, спите спокойно, Константин Сергеевич, я запер дверь на задвижку. Снаружи даже специальным ключом открыть нельзя, разве что на узкую щелку.
— А-а, понял, понял. Спокойной ночи, Владимир Львович.
— Спокойной ночи, Константин Сергеевич.
Только Ершов начал задремывать, и снова:
— Засыпаю, Константин Сергеевич.
— Простите, гм… Но вот вы говорите — щелка… А ведь через нее револьвер просунуть можно. Наведут дуло — и конец.
— Господь с вами, Константин Сергеевич, — говорит Ершов, потерявший сон. — Сами рассудите, щелка маленькая, дуло не развернешь, и пуля прямо в окно уйдет.
— Ах, да. Понял, понял. Спасибо. Засыпайте, пожалуйста, я вас не беспокою.
И через минуту громким шепотом:
—Нет!!!
— А если пистолет… кривой?!»
Знаменитый бард, актер и драматург Александр Галич, в юности поступил учиться в одну из Студий Станиславского. В последние годы жизни мэтр, несмотря на преклонный возраст, продолжал экспериментировать весьма смело. Проверяя одну из своих теорий, он решил провести опыт на учениках. Теория же заключалась в том, что актеры, даже не зная пьесы, сами восстановят необходимый текст, если им подробно и правильно объяснить предлагаемые обстоятельства. Для опыта был выбран «Гамлет» Шекспира, юным студийцам не знакомого и которого Станиславский им читать запретил. Но Галич, очень волнуясь, что необходимый текст не сложится в его сознании, запрет нарушил и в текст не только заглянул, но и выучил на память. И вот настал день показа. Пришел черед его выступления. Робея поначалу, но, поощряемый доброжелательной улыбкой Станиславского, постепенно воодушевляясь, он произнес знаменитый монолог «Быть или не быть», не замечая, как ликующая улыбка торжествующего педагога сменяется на недоумение, а затем и выражение глубокого мрака на челе. Надо ли говорить, что из Студии Галич был изгнан.
Собирали истории Нила Петрова и Татьяна Ефлаева
Фото с сайта http://hd.ogorod.com
Собирали истории и Татьяна Ефлаева
Выбор читателей
Комментарии