Великая юродивая

Она умерла в нищете и забвении

на всем рассказывала о своем «великолепном детстве»: «Отец был горным инженером. Жили между Ирбитом и Шадринском, вблизи Егоршинских каменных полей…» На самом деле подлинная ее автобиография такова: «Родилась в 1912 году. Родителей своих не помню. Взята была из приюта семьей учителя на воспитание…»

Юность ее прошла на Урале. Окончила семилетку, училась в педтехникуме, потом служила культработни ком на Уральском заводе тяжелого машиностроения. В 1935 году Свердловский обком комсомола направил Ксению учиться в Москву, в Литературный институт.

В 37-м вышла первая подборка стихов Ксении Некрасовой в журнале «Октябрь». Предваряя ее, Николай Асеев отмечал своеобразие ее дарования, «четкость и ясность ее строк… при сохранении почти детской их простоты». Он писал: «Глубокий оптимизм наблюдения, изучения явлений, свойство видеть великое в малом, подчеркивание значительности всего живого, входящего в наш советский быт, пейзаж, чувство и мысль – вот идея Ксении Некрасовой».

Печатали Ксению и в других изданиях. Но закончить институт ей не удалось – началась война. Вместе с войной пришло горе. С мужем, горным инженером, и грудным сыном Тарасиком они ехали в эвакуацию. Когда начали бомбить, всех ехавших высадили в поле, и осколком – прямо у Ксении на руках – убило ее сынишку. Муж вскоре сошел с ума. Ксения же после всего пережитого получила травматический энцефалит и уже больше не могла работать. Руки не слушались ее. Отсюда этот детский почерк, неровные строчки, грамматические ошибки. Отсюда незащищенность и простодуш ное доверие к миру. Впрочем, качества эти были присущи ей всегда.

А стихи, дивные ее стихи! Необычные, сочные, очень русские. В красочных ее фантазиях есть что-то от лубка, речитатива, народной сказки.

И цветет рябина

горьким белым цветом

у окна покинутой жены.

На ветвях рябины

почему-то птицы

гнезд не вьют весенних,

песен колыбельных

не свистят в листве…

И стоит рябина

вся в цветах горючих,

белыми букетами

украшая ветви,

тонкая, высокая,

грому непокорная,

пред лицом соседей

горечь одиночества

пряча у корней.

Ее талант высоко ценили Михаил Светлов, Юрий Олеша, Алексей Толстой… Михаил Пришвин писал в дневнике, что у Ксении Некрасовой, «у Хлебникова и у многих таких души сидят не на месте, как у всех людей, а сорваны и парят в красоте».

Но жизнь жестока. Ксению Некрасову нередко принимали за сумасшедшую, сторонились ее, гнали от себя. Многие из гонителей, прекрасно понимая, что перед ними гениальный поэт, не могли справиться со своей гордыней, своим благополучием. Бедно одетая, почти всегда голодная Ксения вызывала у них брезгливую жалость.

Да, порой она выглядела нелепо, странно. Ей негде было ночевать, и иногда она не хотела уходить из понравившегося ей дома. Просила, чтобы ее накормили. Радовалась каждому доброму слову, каждому крохотному подарку. Стихи ее практически не печатали.

В то же время многие ее уважали, даже побаивались. Острого ее языка, откровенных высказываний, непосредственности. Ее считали юродивой, а юродивые, эти чистые души, как известно, всегда говорят только то, что думают. А правда приятна не для всех.

Конечно, Ксении помогали, но мало кто думал о ее судьбе по-настоящему. Когда стало совсем невмоготу, она написала письмо Поскребышеву. Как страшно читать эти пляшущие строчки! Вся жестокость мира, жестокость сильных в их превосходстве над слабыми, убогими, просто не такими, как все, снова встает перед нами. И ничем уже не поможешь.

«В 1948 году меня перестали печатать, объясняя свой отказ тем, что стихи, написанные белым стихом, будут не понятны массам, что они больше относятся к буржуазным, то есть к декадентской западной литературе, а не к нашей простой действительности… Несколько лет мне ставят нелепые барьеры, и я бьюсь головой о стенку…»

Из записки Симонову: «Константин Михайлович, я гибну, одной не выбраться, помогите мне, пожалуйста…»

В конце жизни короткое счастье Ксении Некрасовой все же улыбнулось. Она родила мальчика, мечтала о том, как им будет хорошо вместе. Но жить по-прежнему было негде, и Кирюшу пришлось на время отдать в детдом. Желанную комнату дали совсем незадолго до ее смерти. Ксения не успела привезти туда сына. Однажды, возвращаясь домой, она почувствовала себя плохо и упала на лестнице – не выдержало сердце. Было ей всего 46 лет.

…Передо мной три маленькие книжечки Ксении Некрасовой: первая, прижизненная «Ночь на баштане» (1955), «А земля наша прекрасна!» (1958), вышедшая уже после ее смерти, и «Мои стихи» (1976). В те времена понимали толк в поэзии. Книжки миниатюрные, простенькие, но сделаны с большим вкусом. Потом наступило длительное затишье. Неожиданной радостью стал выход очень содержательной, очень красивой книги, в которой, кроме стихов, великолепные фотографии – в прежних изданиях их не было – и воспоминания (издательство «Слово», серия «Самые мои стихи», 1998).

«Мой современник нежный», – обращалась Ксения Некрасова к людям своей эпохи. А мы? Услышим ли мы чистый голос большого русского поэта?

Ксения Некрасова

Что мне, красавицы, ваши роскошные тряпки,

ваша изысканность, ваши духи и белье? –

Ксеня Некрасова в жалкой соломенной шляпке

В стихотворение медленно входит мое.

Как она бедно и как неискусно одета!

Пахнет от кройки подвалом или чердаком.

Вы не забыли стремление Ксюшино это –

платье украсить матерчатым мятым цветком?

Жизнь ее, в общем, сложилась не очень удачно:

пренебреженье, насмешечки, даже хула.

Знаю я только, что где-то на станции дачной,

вечно без денег, она всухомятку жила.

На электричке в столицу она приезжала

с пачечкой новых, наивных до прелести строк.

Редко когда в озабоченных наших журналах,

Вдруг появлялся какой-нибудь Ксенин стишок.

Ставила буквы большие она неумело

на четвертушках бумаги, в блаженной тоске.

Так третьеклассница, между уроками, мелом

в детском наитии пишет на школьной доске.

Малой толпою, приличной по сути и с виду,

сопровождался по улицам зимний твой прах.

Не позабуду гражданскую ту панихиду,

что в крематории мы провели второпях.

И разошлись, поразъехались сразу, до срока,

кто – на собранье, кто – к детям, кто – попросту пить,

лишь бы скорее избавиться нам от упрека,

лишь бы скорее свою виноватость забыть.

1964