Вечной прочности вечный запас

Стихи поэтов прошлого о событиях 1941‑1945 годов неизменно сохраняют свой статус исторического наследия. Воспринимая и анализируя эти строки, мы вместе с их авторами сопереживаем тяжелейшим событиям российской истории, познаем истинную ценность и хрупкость мира.

В сегодняшней подборке «Учительской газеты» лучшие тексты отечественных поэтов о суровых днях Великой Отечественной войны.

Борис Слуцкий (1919‑1986)

Как убивали мою бабку

Как убивали мою бабку?

Мою бабку убивали так:

Утром к зданию горбанка

Подошел танк.

Сто пятьдесят евреев города

Легкие

От годовалого голода,

Бледные от предсмертной тоски,

Пришли туда, неся узелки.

Юные немцы и полицаи

Бодро теснили старух, стариков

И повели, котелками бряцая,

За город повели, далеко.

 

А бабка, маленькая, словно атом,

Семидесятилетняя бабка моя,

Крыла немцев, ругала матом,

Кричала немцам о том, где я.

 

Она кричала:

– Мой внук на фронте,

Вы только посмейте,

Только троньте!

Слышите, наша пальба слышна!

Бабка плакала и кричала,

И шла.

Опять начинала сначала

Кричать.

Из каждого окна

Шумели Ивановны и Андреевны,

Плакали Сидоровны и Петровны:

– Держись, Полина Матвеевна!

Кричи на них! Иди ровно!

Они шумели:

– Ой, що робыть

З отым нимцем, нашим ворогом!

 

Поэтому бабку решили убить,

Пока еще проходили городом.

Пуля взметнула волоса.

Выпала седенькая коса.

И бабка наземь упала.

Так она и пропала.

Юрий Левитанский (1922‑1996)

***

Что я знаю про стороны света?

Вот опять, с наступлением дня,

недоступные стороны света,

как леса, обступают меня.

Нет, не те недоступные земли,

где дожди не такие, как тут,

где живут носороги и зебры

и тюльпаны зимою цветут,

где лежат на волнах кашалоты,

где на ветках сидят какаду…

Я сегодня иные широты

и долготы имею в виду.

 

Вот в распахнутой раме рассвета

открываются стороны света.

Сколько их?

Их никто не считал.

Открывается Детство,

и Старость.

И высокие горы Усталость.

И Любви голубая дорога.

И глухие низины Порока.

И в тумане багровом Война –

есть такая еще сторона

с небесами багрового цвета.

Мы закроем вас,

темные стороны света!

 

Сколько есть неоткрытых сторон!

Все они обступают меня,

проступают во мне,

как узоры на зимнем окне,

очень медленно тают,

и вновь открываются

в раме рассвета

неоткрытые стороны света.

Эдуард Асадов (1923‑2004)

В землянке

 

Огонек чадит в жестянке,

Дым махорочный столбом…

Пять бойцов сидят в землянке

И мечтают кто о чем.

 

В тишине да на покое

Помечтать оно не грех.

Вот один боец с тоскою,

Глаз сощуря, молвил: «Эх!»

 

И замолк, второй качнулся,

Подавил протяжный вздох,

Вкусно дымом затянулся

И с улыбкой молвил: «Ох!»

 

«Да», – ответил третий, взявшись

За починку сапога,

А четвертый, размечтавшись,

Пробасил в ответ: «Ага!»

 

«Не могу уснуть, нет мочи! –

Пятый вымолвил солдат. –

Ну чего вы, братцы, к ночи

Разболтались про девчат!»

 

Давид Самойлов (1920‑1990)

***

Перебирая наши даты,

Я обращаюсь к тем ребятам,

Что в сорок первом шли в солдаты

И в гуманисты в сорок пятом.

 

А гуманизм не просто термин,

К тому же, говорят, абстрактный.

Я обращаюсь вновь к потерям,

Они трудны и невозвратны.

 

Я вспоминаю Павла, Мишу,

Илью, Бориса, Николая.

Я сам теперь от них завишу,

Того порою не желая.

 

Они шумели буйным лесом,

В них были вера и доверье.

А их повыбило железом,

И леса нет – одни деревья.

И вроде день у нас погожий,

И вроде ветер тянет к лету…

Аукаемся мы с Сережей,

Но леса нет, и эха нету.

А я все слышу, слышу, слышу,

Их голоса припоминая…

Я говорю про Павла, Мишу,

Илью, Бориса, Николая.

 

Вероника Тушнова (1911‑1965)

Кукла

 

Много нынче в памяти потухло,

а живет безделица, пустяк:

девочкой потерянная кукла

на железных скрещенных путях.

 

Над платформой пар от паровозов

низко плыл, в равнину уходя…

Теплый дождь шушукался в березах,

но никто не замечал дождя.

 

Эшелоны шли тогда к востоку,

молча шли, без света и воды,

полные внезапной и жестокой,

горькой человеческой беды.

 

Девочка кричала и просила

и рвалась из материнских рук, –

показалась ей такой красивой

и желанной эта кукла вдруг.

 

Но никто не подал ей игрушки,

и толпа, к посадке торопясь,

куклу затоптала у теплушки

в жидкую струящуюся грязь.

 

Маленькая смерти не поверит,

и разлуки не поймет она…

Так хоть этой крохотной потерей

дотянулась до нее война.

 

Некуда от странной мысли деться:

это не игрушка, не пустяк, –

это, может быть, обломок детства

на железных скрещенных путях.

 

 

Ночная тревога

 

Знакомый, ненавистный визг…

Как он в ночи тягуч и режущ!

И значит – снова надо вниз,

в неведенье бомбоубежищ.

 

И снова поиски ключа,

и дверь с задвижкою тугою,

и снова тельце у плеча,

обмякшее и дорогое.

 

Как назло, лестница крута, –

скользят по сбитым плитам ноги;

и вот навстречу, на пороге –

бормочущая темнота.

 

Здесь времени потерян счет,

пространство здесь неощутимо,

как будто жизнь, не глядя, мимо

своей дорогою течет.

 

Горячий мрак, и бормотанье

вполголоса. И только раз

до корня вздрагивает зданье,

и кто-то шепотом: «Не в нас».

 

И вдруг неясно голубой

квадрат в углу, на месте двери:

«Тревога кончилась. Отбой!»

Мы голосу не сразу верим.

 

Но лестница выводит в сад,

а сад омыт зеленым светом,

и пахнет резедой и летом,

как до войны, как год назад.

 

Идут на дно аэростаты,

покачиваясь в синеве.

И шумно ссорятся ребята,

ища осколки по примятой,

белесой утренней траве.

 

Юлия Друнина (1924‑1991)

Сверстницам

 

Где ж вы, одноклассницы-девчонки?

Через годы все гляжу вам вслед –

Стираные старые юбчонки

Треплет ветер предвоенных лет.

Кофточки, блестящие от глажки,

Тапочки, чиненные сто раз…

С полным основанием стиляжки

Посчитали б чучелами нас!

Было трудно. Всякое бывало.

Но остались мы освещены

Заревом отцовских идеалов,

Духу Революции верны.

Потому, когда, гремя в набаты,

Вдруг война к нам в детство ворвалась,

Так летели вы в военкоматы,

Тапочки, чиненные сто раз!

Помнишь Люську, Люську-заводилу:

Нос – картошкой, а ресницы – лен?

Нашу Люську в братскую могилу

Проводил стрелковый батальон…

А Наташа? Робкая походка,

Первая тихоня из тихонь –

Бросилась к подбитой самоходке,

Бросилась к товарищам в огонь…

Не звенят солдатские медали,

Много лет, не просыпаясь, спят

Те, кто Волгограда не отдали,

Хоть тогда он звался Сталинград.

Вы поймите, стильные девчонки,

Я не пожалею никогда,

Что носила старые юбчонки,

Что мужала в горькие года!

 

Александр Твардовский

(1910‑1971)

Перед войной, как будто в знак беды,

Чтоб легче не была, явившись в новости,

Морозами неслыханной суровости

Пожгло и уничтожило сады.

 

И тяжко было сердцу удрученному

Средь буйной видеть зелени иной

Торчащие по-зимнему, по-черному

Деревья, что не ожили весной.

 

Под их корой, как у бревна отхлупшею,

Виднелся мертвенный коричневый нагар.

И повсеместно избранные, лучшие

Постиг деревья гибельный удар…

 

Прошли года. Деревья умерщвленные

С нежданной силой ожили опять,

Живые ветки выдали, зеленые…

 

Прошла война. А ты все плачешь, мать.

 

***

Мне сегодня, бессонной ночью,

Показалось, что жизнь прошла…

Мой товарищ, памирский летчик,

Как идут у тебя дела?

Не суди меня слишком строго,

Что давно не пишу тебе:

Не забыта она – дорога

От Хорога до Душанбе.

Не забыто, как крупной тряской

Било крошечный самолет,

Как одной кислородной маской

Мы дышали с тобой в черед,

Как накрыл нас туман в ущелье –

Узком, длинном, как коридор,

Как отчаянно, на пределе,

Барахливший тянул мотор.

Не пищу. Только помни прочно –

Не оборваны провода…

Неожиданно, поздней ночью,

Позвоню и скажу: «Беда,

Заупрямилась непогода,

Все труднее дышать, браток.

Мне бы чистого кислорода,

Мне бы дружбы твоей глоток!»

 

Самуил Маршак (1887‑1964)

Разговор с внуком

 

Позвал я внука со двора

К открытому окну:

– Во что идет у вас игра?

– В подводную войну!

– В войну? К чему тебе война?

Послушай, командир:

Война народам не нужна.

Играйте лучше в мир.

Ушел он, выслушав ответ.

Потом пришел опять

И тихо спрашивает: – Дед,

А как же в мир играть?

Ловя известья, что с утра

Передавал эфир,

Я думал: перестать пора

Играть с войной, чтоб детвора

Играть училась в мир!

 

Евгений Евтушенко (1933‑2017)

***

Хотят ли русские войны?

Спросите вы у тишины

над ширью пашен и полей

и у берез и тополей.

Спросите вы у тех солдат,

что под березами лежат,

и пусть вам скажут их сыны,

хотят ли русские войны.

 

Не только за свою страну

солдаты гибли в ту войну,

а чтобы люди всей земли

спокойно видеть сны могли.

Под шелест листьев и афиш

ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь,

Париж.

Пусть вам ответят ваши сны,

хотят ли русские войны.

Да, мы умеем воевать,

но не хотим, чтобы опять

солдаты падали в бою

на землю грустную свою.

Спросите вы у матерей,

спросите у жены моей,

и вы тогда понять должны,

хотят ли рус

 

Александр Межиров (1923‑2009)

Воспоминание о пехоте

 

Пули, которые посланы мной,

не возвращаются из полета,

Очереди пулемета

режут под корень траву.

Я сплю,

положив голову

на синявинские болота,

А ноги мои упираются

в Ладогу и в Неву.

 

Я подымаю веки,

лежу усталый и заспанный,

Слежу за костром неярким,

ловлю исчезающий зной.

И, когда я

поворачиваюсь

с правого бока на спину,

Синявинские болота

хлюпают подо мной.

 

А когда я встаю

и делаю шаг в атаку, –

Ветер боя летит

и свистит у меня в ушах,

И пятится фронт,

и катится гром к рейхстагу,

Когда я делаю

свой второй шаг.

 

И белый флаг вывешивают

вражеские гарнизоны,

Складывают оружье,

в сторону отходя.

И на мое плечо

на погон полевой, зеленый

Падают первые капли,

майские капли дождя.

 

А я все дальше иду,

минуя снарядов разрывы,

Перешагиваю моря

и форсирую реки вброд.

Я на привале в Пильзене

пену сдуваю с пива.

Я пепел с цигарки стряхиваю

у Бранденбургских ворот.

 

А весна между тем крепчает,

и хрипнут походные рации,

И, по фронтовым дорогам

денно и нощно пыля,

Я требую у противника

безоговорочной

капитуляции,

Чтобы его знамена

бросить к ногам Кремля.

 

Но, засыпая в полночь,

я вдруг вспоминаю что-то,

Смежив тяжелые веки,

вижу, как наяву,

Я сплю,

положив под голову

синявинские болота,

А ноги мои упираются

в Ладогу и в Неву.

 

Леонид Мартынов (1905‑1980)

***

Пластинок хриплый крик

И радиовещанье,

И непрочтенных книг

Надменное молчанье,

 

И лунный свет в окне,

Что спать мешал, тревожа,

Мы оценить вполне

Сумели только позже,

 

Когда возникли вновь

Среди оторопенья

Моторов мощный рев,

И музыка, и пенье,

 

И шелест этих книг,

Мы не дочли которых,

И круглый лунный лик,

Запутавшийся в шторах,

 

И в самый поздний час

Чуть зримый луч рассвета…

Подумайте! У нас

Украсть хотели это!

 

Ольга Берггольц (1910‑1975)

Разговор с соседкой

 

Пятое декабря 1941 года. Идет четвертый месяц блокады. До пятого декабря воздушные тревоги длились по десять-двенадцать часов. Ленинградцы получали от 125 до 250 граммов хлеба.

 

Дарья Власьевна, соседка по квартире,

сядем, побеседуем вдвоем.

Знаешь, будем говорить о мире,

о желанном мире, о своем.

 

Вот мы прожили почти полгода,

полтораста суток длится бой.

Тяжелы страдания народа – наши,

Дарья Власьевна, с тобой.

 

О, ночное воющее небо,

дрожь земли, обвал невдалеке,

бедный ленинградский ломтик хлеба –

он почти не весит на руке…

 

Для того чтоб жить в кольце блокады,

ежедневно смертный слышать свист –

сколько силы нам, соседка, надо,

сколько ненависти и любви…

 

Столько, что минутами в смятенье

ты сама себя не узнаешь:

– Вынесу ли? Хватит ли терпенья?

– Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь.

 

Дарья Власьевна, еще немного,

день придет – над нашей головой

пролетит последняя тревога

и последний прозвучит отбой.

 

И какой далекой, давней-давней

нам с тобой покажется война

в миг, когда толкнем рукою ставни,

сдернем шторы черные с окна.

 

Пусть жилище светится и дышит,

полнится покоем и весной…

Плачьте тише, смейтесь тише, тише,

будем наслаждаться тишиной.

 

Будем свежий хлеб ломать руками,

темно-золотистый и ржаной.

Медленными, крупными глотками

будем пить румяное вино.

 

А тебе – да ведь тебе ж поставят

памятник на площади большой.

Нержавеющей, бессмертной сталью

облик твой запечатлят простой.

 

Вот такой же: исхудавшей, смелой,

в наскоро повязанном платке,

вот такой, когда под артобстрелом

ты идешь с кошелкою в руке.

 

Дарья Власьевна, твоею силой

будет вся земля обновлена.

Этой силе имя есть – Россия.

Стой же и мужайся, как она!

 

5 декабря 1941 г..