Вечера в ямщицкой. Дерево без корней и кроны – бревно. Корни – это прошлое человечества, крона – его будущее

На дворе сгущались сумерки. Но небо на западе еще оставалось свет­лым. На его фоне чернели переплеты окна. В дальнем углу ямщицкой бы­ло уже по-настоящему темно, но ближе к окну еще можно было раз­личить развешанные по стенам предметы – умывальник-«урыльник», по­лосатую дугу с валдайским колокольчиком, каретный фонарь, тулуп, хомут, шлеи, уздечки. Хозяйка предложила зажечь лучину. Никто не откликнулся. Я уже почти не различал силуэт Александра Семочкина, который стоял на другом конце длинного, выскобленного ножами сто­ла. Одну руку он положил на стопку книг, в корешках которых беле­ли закладки, другой плавно помахивал перед собой. И говорил, говорил. Все, кто собрался в ямщицкой в этот осенний вечер – десятка полтора че­ловек, – расселись по скамейкам, готовы были слушать парня до третьих петухов…

В деревню Выра Гатчинского района Ленинградской области я добрался к обеду. Скупо и вяло светило октябрьское солнце. По знобкому небу проносились обрывки облаков, похожие на дымки дале­ких пожаров. Автобус остановился напротив двух одноэтажных розовых домиков, соединенных оградой. Возле шоссе стоял верстовой столб, выкра­шенный снизу доверху в косую полоску. Столб был увенчан башенкой, под которой с южной стороны было написано: «До Пскова 239 верст», с другой, северной, откуда я приехал: «От Санкт-Петербурга 69 верст». Здесь, в Выре, через которую когда-то проходил оживленный Белорусский тракт, в бывшем здании Вырской почтовой станции находится литературно-мемориальный музей дорожного быта прошлого столетия. Он еще известен как «Домик станционного смот­рителя». Директор музея, женщина хлопотливая, веселая, ознакомившись с моей редакционной «подорожной», усадила за стол, напоила чаем. Потом повела показы­вать свое хозяйство. Мы побывали и в конюшне, и в шорной, и в кузнице, и в «чистой половине для проезжающих», и в светелке Дуняши, и в ям­щицкой.- Обо всем этом вам лучше расскажет Семочкин, – сказала директор, заспешив по своим делам. – Слышите, то­поры стучат? Это его ребята блеск наводят. Вы не знакомы с ним? Без него этого всего, может быть, и не было бы. Это такой человек, такой… А вы до вечера подождите, он в ямщицкой будет лекции по краеведению читать. Приходите, не пожалеете.С кем бы в тот день я ни заговаривал о Семочкине, все тут же принима­лись с жаром объяснять мне, что «это такой человек, такой…» – что-то вроде этого. Как-то так получалось, что других слов не находилось. А иные и вовсе были озадачены: «Кто такой Семочкин? Наш деревенский архитектор, это официально, а так, поди пойми его, чудак, каких по­искать».В пять вечера я стоял на крыльце ямщицкой. От ворот широко шагал сухощавый парень с тугим объемистым портфелем. Черные аккуратные усы, бородка, сапоги, картуз с брезентовым верхом, лакированным тресну­тым козырьком и вмятиной на месте, где когда-то (может, даже в начале прошлого ве­ка) была кокарда, – таким я увидел Александра Семочкина. Мы познако­мились. Когда он протянул руку, я заметил, что кончики пальцев у него черные, посечены мелкими порезами, царапинами – ладонь челове­ка, привыкшего с утра до вечера стучать топором, гнуть железо, воро­чать камни.А потом была «лекция». Александр начал ее так: «Дерево без корней и кроны – бревно. Корни – это прошлое человечества, крона – его будущее. Что без них человек?» Он стал говорить о кометах и теориях происхождения планет, метеоритах и лунном камне, ноосфере и переселении народов, ямщицких тройках и почтовых дилижансах, верстовых столбах и придорожных родниках. Кажется, не было тем, которые бы не затронул Семочкин, каждый закоулок, каждую тропинку на планете обшаривала его мысль. Но вместе с тем он говорил о Выре, исключительно о ней. Удивительно: о чем бы ни заходила речь, Александр возвращался к деревеньке на бывшем Белорусском почтовом тракте, как точке, где пересекаются меридианы и параллели земли.Давным-давно деревня у тракта выбрала Александра Семочкина. Но он тогда не знал этого. Парень служил на флоте – постранствовал немало, повидал многое. Не только света, что в деревенском окне. Все дороги были перед ним открыты, по всем хотелось пройти. И он действительно немало отмерил километров и по воде, и по суше. Но среди множества дорог была одна-единственная, с которой началась биография и которая в конце концов вернула его обратно. Дипломный проект в инженерно-строительном институте Александр защитил по теме «Перспективный план застройки села Выра».- Я уже тогда точно знал, где мое место, – признался Семочкин, провожая взглядом огоньки (несмотря на поздний час, машин на шоссе было много). – Приехал в Выру, ходил по деревне и все прикидывал, какой она будет, должна быть через, скажем, пятьдесят, сто лет. А когда загорелся музеем, то сама собой пришла мысль: а какой была Выра? Какими были окрестные деревни, тракт? Кто по нему ездил? Это не только нужно знать, этим жить нужно. Так началась моя жизнь здесь. Так дело дошло и до вечерних бесед в ямщицкой…Краеведение – наука о крае, о родной земле и дорогах, проложенных по ней отчичами и дедичами. А может, вовсе это и не наука? Может, это пласты нашей памяти? У кого-то они на самой поверхности и «работают» каждодневно, у кого-то лежат глубже, и к ним очень редко пробивается сознание, а у кого-то безвозвратно захоронены на самом донышке. Что знаем-ведаем мы о своей земле от края до края? Что между этими краями и где начало одного края и конец другого? Странствуя по белу свету, я все время как бы отрывался от родной земли, но в то же время и постоянно возвращался к ней. По-разному и при разных обстоятельствах происходило это мысленное и душевное возвращение. В том числе и после встреч с такими людьми, как Семочкин, для которых родной край – это не просто точка на планете, а целая планета, весь белый свет в его многообразии и красочности.Однажды в Прикарпатье (кажется, вблизи Черновцов) в одном дворе я обратил внимание на телегу посреди двора, в которой росли цветы. «Для оздобы, – сказал хозяин. – Сын этот воз с гор прикатил, ну а я уже эту красоту сотворил». Украинское «оздоба» – это украшение. Но в то же время и слышится, и просматривается корень слов «удобство», «добро». «Мой дом – моя крепость», – говорили в старину. Подразумевалось не только защищенное со всех сторон сооружение, но и окружающий мир-мирок, в котором своя воля везде и во всем. И воля эта утверждалась в том числе (прежде всего!) в красоте, удобстве и добре. Если ты не можешь изменить планету, повлиять на ход событий в стране (а ведь действительно не можешь!), то измени себя, обиходь и сделай красивым, добрым и удобным для жизни родной край, мир вокруг себя.В горах Кавказа возле селения Сно встретился мне скульптор Мераб Пиранишвили. Перебравшись из Тбилиси в родной аул, он стал привозить сюда огромные валуны (один пятнадцатитонный доставил сюда даже из Дарьяльского ущелья) и высекать из них древних богов и героев. Так на берегу стремительной речки Питаджури образовался целый музей каменных скульптур.Дом мастера-каменотеса Симона Хачатуровича Петросяна в Степанакерте, резец которого украсил затейливым орнамен­том фасады большинства домов в городе, знают все. Кажется, здание вросло в землю прочно и основательно и стоит здесь очень давно, со времен древних карабахских крепостей, и к нему, как к детинцу, тянутся остальные строения. Этой притягательной силой обладает тонкая тре­петная струя, которая под изящным каменным балкон­чиком бьет из стены. Тяжкую ношу забот и волнений оставляют карабахцы у светлых гор­ных родников. «Родина» и «родник» – у них недаром один корень. Родная вода смывает все печали и горести, воспоминания о прожи­тых годах под ее журчание возвышают над буднями, наполняют жизнь мудростью и покоем. Так, однажды Симону Петросяну пришла мысль построить светлый и надежный дом, из стены которого струился бы родник. Пусть к его жилищу приходят люди, много людей – чистой прохладной влаги хватит на всех. Как красоты и добра в родном краю. Он таковым часто становится для самых разных людей. Даже для непосед, которым не дает покоя охота к перемене мест.Неподалеку от Байкала есть небольшая станция Кичера. Рядом с ней в тайге бьют из-под земли горячие ключи. Кстати, раньше люди частенько мылись в источниках, купание же в горячих водах ключей было вдвойне приятно. Поэтому баней в Древней Руси первоначально назы­вали «теплицы» – горячие ключи, у некоторых славянских народов это сло­во до сих пор обозначает термальные воды. Кичерские горячие ключи обнесены деревянными ваннами. Температура воды в них разная. Пятьдесят, сорок, тридцать градусов, залазь в любую – всю хворь и усталость момен­том вытянет. Некоторые оборудованы навесами. Эти природные «теплицы», несмотря на то что ими пользовался местный люд, долгое время были неухоженными. Как-то руки ни у кого не доходили до их «оздобы». Однако однажды такой человек нашелся. Прораб Андрей Табаков строил железную дорогу Абакан – Тайшет, прокладывал рельсы через болота Васюганья. В Кичере ветераны БАМа помнят, как он, прорубив первую просеку – будущую трассу бамовской магистрали, повесил на дереве табличку «Берегись поезда». Много домов построил Табаков во временных таежных поселках. Что ни дорога, то новая крыша. Но всегда он уходил на новое место, оставляя после себя детские спортивные площадки, десятки посаженных дере­вьев, расчищенные и оборудованные источники.Где стал дорожный человек, там и стан его. Пусть временный, но родной. С самых первых шагов человек осваивает окружающий мир, вдыхая запахи родной земли, любуясь ее красками, растворяя в себе ее дивные звуки. Тайна мироздания, его мудрость – во всем, что рядом, под рукой, перед глазами, под ногами. С первых шагов ребенок старается понять, охватить душевно эти основы, проложить через них свою стежку. Нередко она уводит его от родного порога. Случается, очень далеко. Однако везде усвоенная с детства (в том числе и с помощью родителей, школьных педагогов), «краеведческая» наука становится смыслом жизни (ее краеугольным камнем) в любой точке планеты.…Нет, я не спросил Александра Семочкина, какой он видит деревню Выру через десятки лет. Верстовой столб, почтовая станция у дороги, лекция в ямщицкой – я побывал в прошлом веке, но одновременно не покидало чувство, что заглянул и в завтрашний день края и его главной дороги. Александр проводил меня до автобусной остановки. Последнюю сотню метров мы шли молча. Было уже совсем темно. Александр шагал сосредоточенно и думал о своем. Мне казалось, что огоньки вдоль дороги нашептывали ему. О чем? Не каждому признаешься. Может быть, однажды в ямщицкой при свете лучины…