Важен не храм, а дорога к храму

Костю КУКСИНА я впервые увидела в школе №1321 «Ковчег». Открывали конюшню, перед нами выступали разные представители, и вдруг вышли трое в национальных костюмах, спели и сыграли что-то непривычное на непривычных же инструментах. «Это Костя Куксин, директор нашего музея кочевых культур», – объяснил директор «Ковчега» Роман Рэуль. Музей располагается в юртах на школьной территории. Было во всем этом что-то необычное, таинственное, загадочное. На прощание директор дал мне прошлогодний школьный журнал. Я открыла его… Нет, я открыла для себя Костю Куксина – этнографа, путешественника, писателя, барда, музыканта, чьи монологи записали ученики школы. Настоящего педагога Куксина, человека увлеченного и увлекающего. Может быть, таким должен быть настоящий учитель, который так определяет свою миссию: «Я не имею права направить человека на некий путь, я же не пророк, вдруг я ошибаюсь. Но я могу человека вывести из равновесия, заставить его закачаться на краю. И тогда человек задумывается: может быть, стоит жить вообще как-то по-другому? Возможно, что вся моя жизнь служит примером того, что можно жить по-другому, а не просто существовать…»

Семья. ДетствоЯ родился в Москве 3 декабря 1977 года в морозный и снежный зимний день. Семья у меня замечательная.Папа мой – человек удивительный. Он, наверное, единственный в мире глухой журналист. Я очень горжусь им. Родился он в день снятия блокады Ленинграда и после тяжелой болезни потерял слух. Сам себя сделал, прошел тяжелый путь. Строил корабли на Балтийском заводе, писал в заводскую газету. Дорос до главного редактора журнала. Журнал назывался «В едином строю» – это издание для глухих. Объехал всю страну, везде его до сих пор помнят, любят. Всегда боролся за правду с помощью слова. Папа уже давно на пенсии, но и сейчас выпускает газету для глухих школьников Москвы – «Островок доброты». Газета помогает ребятам общаться. Папа часто бывал в командировках, в детстве я его редко видел. Он человек сильный, суровый, я его даже побаивался. Это потом, когда я вырос, он стал для меня лучшим другом.Мама моя работала инженером, делала слуховые аппараты на заводе «Ритм». Познакомились они с папой по переписке. Надо сказать, что папа маленького роста, с горбом (последствия полиомиелита, которым он, блокадный ребенок, переболел в детстве). Семь лет он пролежал в гипсе, только вышел из больницы, но слег с менингитом – и оглох. Но он человек настолько страстный, что женщины всегда его очень любили. Мама же была красавица, из австрийской семьи. Когда она впервые встретилась с папой, то была очень разочарована, и все же родители полюбили друг друга.Мама была для меня всем. Она привила мне любовь к истории, к дальним странам, отчасти к мистицизму. Мама меня сделала таким, каков я есть, научила задавать необычные вопросы. Конечно, она многое мне прощала и нас с братом баловала. Моя любимая тетя, а она тоже гениальный человек, предупреждала мою маму, что не надо так воспитывать детей, они вырастут социально неадаптированными. И оказалась во многом права.В школу я пошел самую обычную. Мама рассказывала, что, вернувшись из школы, в первый день я горько проплакал до вечера. Школу терпеть не мог. До 3-го класса я учился хорошо, потом дело стало идти все хуже и хуже. Постепенно я становился аутичным. Классу к пятому я перестал с кем-либо общаться, выходить из дома. Я погрузился в книги и жил в вымышленном мире. Я придумал историю этого мира, язык, письменность. Дома все было заставлено склеенными из бумаги макетами. Сначала это были копии чудес света. Потом я увлекся историей индейцев Америки, изучил ее (до сих пор могу в Перу туры водить: мне в Америке предлагают). Составил русско-кечуанский словарь. Как я верил, я был императором в изгнании, на каком-то острове в Тихом океане, в 1532 году. И даже когда я получил паспорт, я написал там не Костя Куксин, а Манко Капак III. Я очень чудной был. Как меня учителя терпели? В школе мне было делать нечего. Одноклассники считали меня странным, учителя тоже. Мой дневник меня самого поразил: оценки – 3, 2, 1, но еще удивительней посещаемость: есть расписание на январь, а вслед за этим – сразу апрель.Окончил я школу с двойками по физике, химии, алгебре, геометрии и физкультуре. Это сейчас я мастер спорта, а тогда уроки физкультуры я не жаловал. При этом я на «отлично» учился по географии и истории, неплохо по биологии. Но не нравились мне некоторые учителя, и я с ними «бодался». Помню, мне какая-то тема сочинения не понравилась, и я написал: я отказываюсь писать на эту тему, потому что она мне не нравится. И учительница по литературе мне поставила 2/2. И я начал с ней спорить, до директора дошел. Почему она ставит мне двойку за грамотность, ведь в моем отказе нет ни одной ошибки? В результате она исправила отметку на 2/5. С физичкой поссорились потому, что мои индейцы верили, что Земля плоская. И я решил ей это доказать. А она, вместо того чтобы со мной поговорить, просто выставляла меня за дверь. Я чувствовал себя как Галилео Галилей или Джордано Бруно, который страдает за свои идеи. Директриса, к моему счастью, вела географию, которую я обожал, глубоко ее знал. Она вызвала мою маму и по-хорошему предложила: давайте мы выставим ребенку троечки, и вы его из школы заберете. Вот так я успешно окончил школу. Я собирал маме и себе в утешение коллекцию фактов про великих людей, которые плохо учились в школе.Встал вопрос, что мне делать дальше. Надо было куда-то идти учиться. По законам индейцев империи инков правитель должен освоить ремесла своих подданных. На даче, например, я выращивал кивичу (амарант), у меня был сад перуанских растений. И я решил осваивать ювелирное дело, поскольку в империи инков это было очень почитаемое занятие. Тетя моя стала меня учить рисовать. Я ездил к ней, учился рисовать и сдал экзамены, но не прошел по конкурсу, завалил рисование, расстроился ужасно. Тетя предложила поехать с ней в экспедицию на Кавказ. И мы поехали в Архыз, Кабардино-Балкарию. Сказочное место. Жили там в монастыре на берегу горной реки. Это мою жизнь перевернуло. Моя тетя, Наташа Валдаева, человек серьезный, справедливый, немного циничный. Мама романтичная, а у тети – здоровый цинизм. Там, в экспедиции, тетя меня воспитывала очень сурово. Я общался с интересными людьми, слушал разные истории, впервые попробовал алкоголь, лазал по скалам, рылся в могильниках. Познакомился с молодым археологом Димой Сташенковым. Он стал для меня кумиром. Фанатик археологии, он прекрасно играл на гитаре, пел старые походные песни.В этой экспедиции я почувствовал себя человеком, начал внутренне расти. Это был шаг вовне ребенка-аутиста. Я увидел, что, помимо мира во мне, есть еще внешний мир, и он тоже по-своему интересен. Вернулся я совсем другим человеком.Новая жизнь, новые людиЯ поступил в художественное училище и попал совсем в другой мир. Это были 1991-1992 годы, самое прикольное время! Училище только открылось (сейчас оно колледж имени Карла Фаберже). Туда в ту пору шел очень странный народ. Первый набор – одни пацаны. Многие – юные уголовники. Со «стволами» приходили. Я выпадал из этого круга. Мне было странно, что народ разговаривает о деньгах, неприлично отзывается о женщинах… Было тяжело, зато меня полюбили учителя, потому что я был один адекватный. Учителя были очень классные. Из всех учебных заведений, где я учился, училище – единственное место, где меня действительно учили и научили. И мастерству ювелирному, и истории искусств – всем предметам. Я очень благодарен всем. Я учился там три года, в итоге окончил училище с отличием. Получил разряд мастера и красный диплом. Тетушка отвела мне в своей мастерской закуток, и я начал работать. Брал заказы самые разные, общался с очень странными людьми.В это время мой братишка увлекся биологией и начал ходить в районный биологический клуб. Мне биология была не очень интересна, но его рассказы возбудили мое любопытство. Пришел к ним, тоже с лекцией про инков, так там и остался. Оказалось, это целый мир, классные ребята, ездят в экспедиции. Мне очень понравилось. И там был гениальный учитель Сергей Анатольевич Полуэктов, это один из моих великих учителей, он всю жизнь отдал детям. Гениальный педагог. Я стал заниматься, мы ездили в экспедиции, уже биологические. Сергей Анатольевич притягивал к себе удивительных людей. В экспедиции я познакомился с Евгением Кобликом – орнитологом, он весь мир объездил, сейчас один из ведущих программы «Рассказы о животных». Где он только не побывал! От тигра чудом спасся, отстреливаясь на Сихотэ-Алине, работал на Чукотке, на острове Врангеля. Он еще потрясающе играл на гитаре и писал песни о своих путешествиях. Он учил меня правильно вести дневник географических наблюдений – так, как Пржевальский вел. Я за ним хвостом ходил, как сейчас за мной стали мальчишки ходить.Я был в кружке старше всех на год, на два, кого-то из ребят заинтересовали мои рассказы про индейцев, и мне понравилось возиться с детьми. В итоге я оказался рядом с руководителем, мне доверяли. Одна девочка как-то раз сказала мне: «Жалко, что нет таких учителей, как ты». Эта кармическая фраза изменила мою жизнь. Я подумал и решил идти учиться в педагогический вуз, где учился Сергей Анатольевич, к тому же и Коблик учился там на геофаке. Походил я на подготовительные курсы, отлично сдал экзамены, поступил. Но летом поехал в летнюю экологическую школу от МГУ с Игорем Окштейном. Я Кавказ хорошо знал. Пришел к Окштейну и спрашиваю: «Игорь, а можно мне поехать?» Он говорит: «А что ты умеешь?» «Я инструктор по туризму», – соврал я смело. «Хорошо, будешь по Кавказу группы водить». Мне было 17 лет, и мне доверили группы по 40-60 человек, где были взрослые, дети. Первый раз нужно было проложить маршрут, и прошел 70 километров за сутки. От железной дороги до моря. Чуть не умер.Стал водить группы в горы. Меня звали «пятнадцатилетний капитан». Я тогда почувствовал, что я хороший руководитель, организатор. А педвуз оказался ужасно скучным местом. Вроде школы. И стало мне там тоскливо. После первой сессии я, конечно, успешно вылетел. Папа устроил мне скандал. В это время моя будущая жена, Наташа, жила у меня. Папа мне сказал: «Так, иди в армию или работай». Мы с ним поругались. Я взял Наташу, взял ее собачку и без шапки зимой ушел из дома. Жил у приятеля, Сереги. Какое-то время ничем особенно не занимался. А потом однажды включили телевизор, а там реклама: требуются учителя, в том числе в школу, где мы учились. У меня образование художественное, Серега в компьютерах разбирается. И мы пошли. Я с хаером непонятным, Серега в косухе драной, по 18 лет нам было – учителя пришли! И меня взяли. В те времена в школах почти не было мужчин. В педколлективе один поддатый трудовик и физрук такой же опухший. Но я начал работать, и мне понравилось.Дети были сложные, из простых рабочих кварталов. Мне дали самый трудный класс. Как увлечь детей рисованием, которое за предмет-то не считает никто: ни директор, ни завуч, ни сами дети? На рисование всегда «забить» можно. А ко мне они ходили. Я приносил настоящий череп, и мы его рисовали. Я рассказывал байки о своих путешествиях, и это всем было интересно. Но в конце года я уволился и поступил на заочный геофак в педагогический университет. Конечно, продолжал путешествовать: Крым, Кавказ, потом Сахалин, Дальний Восток, Байкал, где я познакомился с буддизмом.Вспоминается первое путешествие на Сахалин и моя первая встреча с Тихим океаном. Мы перевалили через горы: глухая тайга, лопухи размером с юрту, полутропический лес – елки с подлеском из бамбука. Джунгли расступаются, и видишь океан до горизонта. А за ним уже Америка.На Сахалине муссонный климат, дожди льют все время, как в «100 лет одиночества». Мы палатку поставили, но ходили голыми все время, потому что одежда намокала и было холодно. Длинная волна, белые берега и речка пресная впадает в океан. И идет путина, огромное количество горбуши, кеты заходит в реки и буквально вываливается из них. Речка рядом, но воды не набрать: все в рыбе. И мы ходили – двое волосатых парней, голые, с палкой, к которой был проволокой примотан нож. Мы понуро шли и били этой палкой рыбу. Тащили, солили и ели ее сырой. Соль у нас была, к счастью. И перестали даже разговаривать. И ждали, кто же нас спасет. Наконец приплыл баркас, высадились рыбаки, посмотрели на нас: «Ну вы, мужики, даете!» И дали нам самое ценное: свежую газету и хлеба. Икра не лезла, мы ели ее ложками и давились. Потому что невозможно есть одну икру.Никогда не забуду одно впечатление от Сахалина. Огромный экскаватор стоит в устье реки, подъезжают КамАЗы, он ковшом рыбу черпает, вода выливается, и полные КамАЗы рыбы уезжают. А красная рыба валяется прямо на дороге. Приходят медведи жрать ее, и на тебя даже не смотрят, сытые такие. И вонь от рыбы.«Ковчег» на бортуВ 97-м году я что-то заскучал от ювелирной работы и понял: хочу в школу. И тут тетя мне говорит: «Слушай, я тут в «Ковчеге» работаю. Там такой замечательный директор, Александра Михайловна, ты ей понравишься, приходи, расскажи о себе». И Александра Михайловна меня взяла.Первый урок был в 7-м «А» классе. Я открываю дверь, вхожу, и у меня около головы пролетает стул и врезается в стену. Драка идет стульями: мальчишки дерутся, девчонки визжат, забравшись на парты, на меня никто не реагирует. Я был уже коротко пострижен, и у меня была бородка, тоненькая такая. Девочки ко мне сразу: «Константин Валерьевич, а расскажите нам о своей семейной жизни…» А мальчишки меня начали проверять на крепость: «А не слабо? А мы доведем его или не доведем?» Было тяжело. Как-то раз сорвали огнетушитель, дернули его и запустили вниз по лестнице, как торпеду. Или пожарный кран открыл один умник – потоп был на всю школу. И все это на моих уроках. Но это только 7-й «А», остальные были нормальные. Потом мне дали еще 9-й класс, где Вася Вайсенберг учился. Он ходил в длинном шарфе, задумчивый такой. Потом дали класс глухих. Он тоже был девятым, но там учились практически мои ровесники, потому что слабослышащие дети дольше учатся. Потом появились малыши, крохи совсем – класс Максима Борисовича.Я думал: как мне справиться с 7-м «А»? Взял детей и на осенние каникулы повез их в Лотошино в Подмосковье. Холодно, они пищат, ноют. Я потащил их в самое глухое болото и стал там воспитывать. В итоге все получилось классно. Сложился коллектив. Потом и старшие подтянулись. Весной уже мы организовывали сложные экспедиции на Кавказ. Поневоле повзрослеешь.Началась ковчеговская жизнь. Я решил: буду создавать географический клуб в «Ковчеге». Сложился костяк: Вася Вайсенберг, старшие дети. Я был просто фанатом школы. Каждые выходные и каникулы мы куда-нибудь выезжали. Мы участвовали в каких-то невозможных, немыслимых акциях. Братишка у меня уже вырос, он пошел в Гринпис работать. Он тоже одно время преподавал в «Ковчеге» физкультуру. Лучшие походы мы делали с ним вместе. Все, что я сделал в выездной педагогике, это с братом вместе.Но с годами то ли педагогическая юность прошла, то ли устал я, то ли загрустил, оттого что дети выросли, но захотелось мне чего-то нового.Свой путьКогда я попал на Сахалин второй раз и там тяжело заболел менингитом, месяц провалялся под капельницей, что-то во мне изменилось, точка сборки, что ли. Так бывает, когда человек переживает собственную смерть. Больница была в старом японском монастыре. Я лежал и смотрел в окно: лил дождь (там всегда лил дождь), и ворона пролетала иногда. Это я видел целый месяц. И меня потянуло на путешествия не в рамках школьной работы, а для себя. И с моим другом Денисом Наумовым мы решили на велосипедах пересечь пустыню Гоби летом в автономном режиме. Такого никто никогда не делал. Это казалось невозможным: под палящим солнцем 4 тысячи километров, причем никаких машин, страховок, вертолетов. Зато мы будем первые. Мы пытались сделать себе крутые майки, не получилось ничего, велосипедов у нас тоже, считай, не было. Только мой, который мне бабушка подарила на свадьбу, – так себе. Я детям кинул клич: «Ребята, помогайте, еду в поход!» Мне притащили старую раму, купили запчасти, все это кое-как собрали.Поехали в Калмыкию тренироваться. В результате из 8 человек участников осталось нас двое: только мы с Денисом. Решили: едем от берега Байкала до берега моря в Китай. Сели на велосипеды и поехали. Сколько раз впоследствии я проклинал тот день! Мы завязли в Монголии. Безумно сложное было путешествие. Языка монгольского мы не знаем, говорить можем только друг с другом. И, оказывается, это очень тяжело – общаться, как в космосе, только с одним человеком.Один раз мы чуть не убили друг друга от страха. Во время грозы мы потерялись – разъехались. А вещи мы распределили так, что один без другого выжить не может. Было очень страшно. Я сорвал голос. Представляете, дождь проливной, гроза страшная, мы все в грязи, мокрые, подъезжаем друг к другу. Я думал, что он виноват, а он думал, что я виноват. Мы бросаем велосипеды, хватаем друг друга и начинаем орать, дико орать и бить друг друга. Апокалипсис, что-то нереальное. Пустыня, грязь, ливень прошел, черная туча висит. Никого. Космос и два человека стоят мокрые, грязные и орут друг на друга.Мы с Денисом много пережили. В пустыне Гоби чудом спаслись: от жажды умирали. Языки не шевелились уже. Все время рвались шины велосипедов. Это было невозможно: все время ремонт. Мы не разговаривали неделями. Шли тупо. Сел утром, поехал, приехал, упал. Когда до границы с Китаем осталось каких-то 20 километров, у меня порвалась окончательно покрышка на переднем колесе, я упал в песок и зарыдал. Я в жизни так не плакал. Плакал оттого, что вся моя жизнь не удалась, что я несчастнейший человек на свете. И хочу умереть прямо здесь.Два месяца с лишним каждый день мы упорно шли на юг, пересекли Монголию и оказались в Китае. Монголы хоть пытались с нами разговаривать, многие понимали по-русски, а в Китае мы оказались в такой глуши, где люди не видели белых. Они трогали нас, гладили белую кожу. Смотрели на доллары и смеялись, а мы умирали от голода и не могли ничего купить. Нам есть нечего было. И мы воровали кукурузу в полях и ели ее до поноса.Когда мы все-таки достигли цели – Желтого моря (а оно действительно желтое, как кофе с молоком), мы упали на берегу, смотрели на прибой и думали: хотелось ли нам этого? Уже не было никаких чувств. Оказалось, что у нас нет денег, чтобы выбраться обратно. И виза заканчивается. И мы стали жить в нищете в Китае, в каких-то сомнительных кварталах, зарабатывая на жизнь, мягко говоря, не совсем честным путем.У нас была бумага на китайском языке, с нашими фотографиями, там говорилось, что мы великие путешественники, друзья китайского народа и ученики Мао Цзэдуна. Китаяночка сделала знакомая в Москве, а печать была школы «Ковчег», но красного цвета. Я взял у Александры Михайловны печать, помыл ее в туалете, гуашью намазал и шлепнул. В Китае синие печати только на рынках, а красная – государственная. Нас всюду с честью пропускали, во все дворцы, храмы, музеи. А у них есть мода деньги кидать в таких местах, а бумажные купюры запихивать в святыни.У нас была видеокамера, которая уже не снимала, я отвлекал ею китайцев (они очень любят сниматься), а Денис выгребал деньги из памятников. Покупали самую дешевую еду и пили пиво, потому что пиво было самым дешевым напитком, дешевле, чем минеральная вода. Так мы жили и выбирались на попутках, дешевыми поездами. Так добрались и до русской границы. Я помню, что землю целовал. Я испытал в Китае такую ностальгию, такую тоску по Родине, никому не пожелаешь.Но в Монголию я влюбился. Мы думали, что Монголия – безжизненная страна, а Китай – вот это культура. Но на самом деле там никакой культуры после культурной революции не осталось.А монголы нас принимали, спасали, кормили, поили, ухаживали за нами, чинили нам велосипеды, давали нам еду, передавали из рук в руки. Молву пустили, что двое психов в пустыне едут, которым надо помогать, а то погибнут. Я чувствовал себя в Монголии гораздо лучше, чем в России. Гостеприимная страна. Такую теплоту я почувствовал в их отношении к нам, что подумал: надо как-то их отблагодарить. Надо сделать музей, рассказать о них. Сделаю я юрту, подумал я (мне юрты очень понравились), поставлю ее где-нибудь, и будет в ней музей о путешествиях.Я пришел с этой идеей к Александре Михайловне. Она говорит: «Отлично, детей подключай. Поставим ее на крыше школы». Но на крыше не получилось. И мы зимой с моими учениками, уже подросшими, делали юрту по чертежам. Они старые ремни приносили, резали кожу для узлов, которыми соединяются реечки для стенок. Заказали войлок – папа на «Запорожце» привез гору войлока (родители мне всячески помогали). Мама помогла рассчитывать каркас юрты – как инженер, папа помогал мастерить, он у меня рукастый. В мае 2003-го поставили юрту. Она получилась большая. Позвали друзей, учителей, брат был, жена уже с ребеночком в коляске. Александра Михайловна зашла с букетом роз, и розовые лепестки сыпала по всем углам юрты. Я не знал, есть ли такой обычай у монголов, но было очень красиво. Юрта прожила долгую жизнь. Сломалась под тяжестью снега. Это был первый вариант Музея кочевых культур.Я стараюсь как можно большему числу людей рассказать о кочевой культуре. С сентября 2009 года веду передачу «Кочевники» на радиостанции «Россия», куда приглашаю бурят, монголов, тувинцев, казахов, киргизов, ненцев, ханты, чукчей – носителей кочевой культуры. Кроме того, ко мне приходят историки, этнографы, они представляют взгляд со стороны. Недавно поступило предложение сделать программу о кочевниках на телевидении.Кочевые культуры. Музей и другие проектыПока мы строили юрту, я очень много книг прочел про Монголию, Гумилева всего снова перечитал. И понял, как это интересно – культура кочевников, а я в Монголии был и не знал! И тогда решил организовать новую экспедицию по изучению кочевников. Денис, Дима Бут и я отправились в Монголию, объездили всю страну и поняли, какая она потрясающая! В этой экспедиции я познакомился с моим учителем Дэлгэрсайханом. За время поездки мы собрали множество экспонатов, привезли с собой юрту… И я понял: вот чем хочу заниматься, вот что мне интересно – я хочу быть этнографом. Музей кочевых культур начал обретать плоть и кровь.После Монголии мы побывали в Киргизии, Казахстане, Калмыкии, а потом я открыл для себя Крайний Север. Кочевников Севера. Там я испытал культурный шок: мы попали в каменный век! Меня поразила культура оленеводов Ямала. На Севере я тоже обрел учителя. Это событие во многом перевернуло мою жизнь. Когда-то я хотел сделать то, чем никто до меня не занимался, что-то исключительное. Но человек меняется в процессе работы. Мне стало важнее то, что моя работа дает другим людям: она помогает сохранить древнюю кочевую культуру, позволяет объяснить людям здесь, в Москве, что такое самобытный мир кочевников.Музей продолжает развиваться. В этом году я открыл для себя Северную Африку, кочевников Сахары. Я до сих пор под колоссальным впечатлением от путешествия в величайший мир безводной пустыни, мир туарегов, где мужчины закрывают лица платком, где женщины вечерами играют на скрипках азад, а мужчины читают стихи, посвященные им. Это мир воинов и поэтов.Бедуинская культура удивительна. Хотя вокруг курортные центры. Рядом с ними в горах живут закрытые племена, которые не пускают к себе никого.Пустыня – чудесный мир, мир полного безмолвия. Гоби, Синайская пустыня еще помнят человека, там остались энергетические следы, там бывает страшно, весело, там возникают какие-то эмоции. В самом центре – в сердце Сахары – не чувствуешь ничего. Барханы и звезды, и Полярная звезда касается горизонта. И свет от костра, который твои друзья развели, падает на барханы. Кажется, если с бархана сделать шаг в пустыню, то упадешь во Вселенную, и тогда становится страшно. А до этого страха нет, хотя в пустынях опасно. Настолько мертвая пустыня, что в ней умер даже страх. Я понимаю, почему все святые, пророки уходили в пустыню.Но таких удивительных вещей для меня остается все меньше и меньше. Вырос я уже, наверное. Когда человек вырастает, притупляются все ощущения. Я как-то готовился к экспедиции, зашел в туристический магазин что-то купить и вижу: мальчик лет тринадцати с мамой покупает спальник, они едут с классом куда-то на Кавказ. Я смотрю, как у этого мальчика горят глаза, как он берет этот спальный мешок… он счастлив. Ему этот поход на Кавказ гораздо больше даст, чем мне сложнейшая экспедиция в центр Азии. Больше всего я боюсь потерять умение удивляться.С началом музея на первый план вышли проекты, которые для меня особенно важны. Это помощь кочевникам, особенно жителям Крайнего Севера. Мы стараемся для них сделать как можно больше. Чтобы сохранить малочисленные этносы, мы издаем книги на языках народов Севера. Создали письменность для северных ханты, напечатали книгу на их языке и бесплатно обеспечили все школы-интернаты, где учатся дети ханты.Мы открыли в Москве первый буддистский храм. Тоже социальный проект. Он был очень важен для меня. В столице России, где три республики исповедуют буддизм, нет ни одного буддистского храма! Мне это казалось несправедливым, хотя я и не буддист. В Петербурге есть, его построили, когда Петербург был столицей.В Отрадном мы заложили первый камень буддистского храма, но в итоге буддистские общины передрались из-за денег, которые будут вливаться в этот храм. Камень зарос травой, ничего не происходило. Буряты, калмыки, тувинцы поссорились. И, чтобы их помирить, два года назад я построил этот храм. Маленький дуган, кочевой храм, такие в Монголии и сейчас есть. Они кочуют по степи вместе с семьями.Большая работа ведется на Крайнем Севере. Один из главных проектов – кочевые школы. Сейчас одна из сотрудниц нашего музея, Саша Терехина, уехала жить на Ямал: она решила свою жизнь посвятить тому, чтобы создать кочевые школы на Ямале. Председатель Совета министров Ямала, по национальности ненец, эту программу поддерживает. Ну а музей и еще несколько других организаций выступают в роли научной базы этого проекта. Пока будем создавать экспериментальные площадки, чтобы постепенно начальную школу переводить на «кочевые рельсы». Обычно кочуют вместе несколько семей, с ними будет кочевать учитель начальной школы. А зимой, когда стойбища стоят, по семьям разбиваются, учитель на снегоходе будет ездить от стойбища к стойбищу и проводить занятия. Кочующих семей не так много. Техническую базу мы сейчас прорабатываем. Это получается довольно дешево, дешевле, чем строить интернаты и детей вертолетами туда свозить. Процесс ожидается долгий, образование меняется медленнее всего. Таким образом, мы хотим создать систему, при которой начальная школа готовит детей без отрыва от их культуры. Потом дети смогут учиться дальше. Интернаты останутся, но для уже более взрослых детей. Так можно будет избежать культурного шока, психологических проблем у детей, неизбежных, когда их изымают из родной среды в таком раннем возрасте. Кроме того, мы должны предоставить им право выбора: оставаться в рамках родной культуры или интегрироваться в оседлую или городскую среду. Дети должны почувствовать заботу о сохранении национальной культуры на государственном уровне, осознать свою уникальность, ценность. Образование можно быстро наверстать, а традиционная культура впитывается с молоком матери, и если традицию утратить, то восполнить эту утрату будет невозможно. «Образование» оленевода получить невозможно – жизни не хватит. Чтобы стать оленеводом, нужно родиться и вырасти в среде кочевников. Поэтому в традиционной культуре бытовало такое уважительное отношение к отцу и матери.Важный проект связан с малочисленным народом цаатанов, живущим в Монголии. Цаатан по-монгольски значит «оленный человек», оленевод. Это предки наших ненцев, ханты, они, собственно, и создали оленеводство 20 тысяч лет назад. Там, где живут цаатаны, рядом можно увидеть оленя и верблюда. Такое место единственное в мире. В Дархадской котловине, за озером Хубсугул, на границе с Тувой есть высокогорные болота, совершеннейшая тундра. Там сохранилось древнейшее оленеводство. Оленеводы там ездят на оленях верхом, в переметных сумах перевозят добро.У этого проекта две задачи: во-первых, помочь цаатанам. А во-вторых, обратить внимание великих стран – России и Монголии – на малочисленные народы, живущие на их территории, на людей, которые являются гражданами этих двух стран. Очень важно, чтобы и российское, и монгольское правительства поддержали этот проект. Несколько съемочных групп согласились поехать, чтобы снять фильм об этом проекте. По сути, задачи такие же, как у «Ковчега»: мы в школе уделяем внимание детям с особенностями развития. То же и с малочисленными народами: они другие. Они странные, но они имеют право на жизнь, на свой путь развития, на самобытный образ жизни. Функция государства состоит в том, чтобы помогать им, помогать тем, кто в этом нуждается.Работа в музее для меня очень важна. Сюда приходят и взрослые, и дети. Музей – это как портал, люди попадают в другое измерение и выходят другими. Люди приходят разные. Очень много ищущих. Я не имею права направить человека на некий путь, я же не пророк, но я могу человека вывести из равновесия, заставить задуматься: может быть, стоит жить вообще как-то по-другому, а не только двигаться в привычной колее: офис – домой – на дачу – на море.Один человек может многое сделать, многое изменить. И не важно, что ты можешь проиграть. Как говорит Мак Мерфи в «Гнезде кукушки»: «Я хотя бы попытался». Важно, с какой ты был стороны.