Василий ВАШКОВ: План воспитательной работы

– Слабость у нее, – Маша уже успокоилась и говорила размеренно, со старушечьими интонациями в голосе. – Ей пить совсем нельзя, она, когда не пьет, – хорошая, добрая, а как капля в рот попадет… Что хочешь из дома вынесет, только бы еще купить. Или утром встанет, синяя вся, она умереть может, если не опохмелится. Я ей денег тогда даю немножко, мне бабушка дает, а я прячу.
“Господи, да она ведь не ела ничего сегодня, – подумала Ольга Васильевна. – Там же, на кухне, наверняка ничего, кроме окурков да водки, не осталось. Впрочем, почему сегодня, а вчера?”
– Машенька, давай с тобой кофе выпьем, я тут бутербродов натащила, мне с ними никак не справиться, – предложила она.
Девочка подозрительно и настороженно посмотрела на учительницу.
– Не надо, я сытая, – привычно ответила она, судорожно сглотнув.
– Ну, конечно, сытая, я понимаю, но ты уж помоги мне с бутербродами управиться, а то ведь пропадут.
“Да что же это творится, – думала она, глядя, как ребенок, проглатывая куски последнего, третьего бутерброда и запивая их горячим кофе, менялся прямо на глазах. Щеки из серых стали пятнисто-розовыми, глаза заблестели. – Она же голодает. На дворе XXI век, а ребенок голодает. Да эту мамашу убить мало!”.
– Машенька, а у бабушки ты жить не можешь? У нее, наверное, лучше?
– Могу, только как я маму брошу? Она без меня пропадет. Я и поесть куплю, только бы она деньги не таскала… Ее в больницу надо, да вот денег нет. Я как девять классов закончу, в колледж пойду, там на телефонисток учат, они потом хорошо зарабатывают. Туда, чтобы без экзаменов поступить, нужен аттестат без троек. Я его обязательно получу.
– Конечно, получишь, Машенька, если постараться, обязательно получишь.
“Надо будет с учителями поговорить”, – подумала Ольга Васильевна.
– Машенька, а почему ты не на льготном питании? У нас же в классе 10 человек бесплатно и завтракают и обедают.
– Да я еще в прошлом году хотела, но надо справки о маминой зарплате из ДЭЗа, еще что-то. А мама все получить их никак не может.
– Машенька, я тебя со следующего месяца обязательно на питание поставлю, а справки потом принесешь.
В коридоре уже слышались голоса и топот, в дверь пару раз заглянули любопытные мордашки.
– Я пойду, Ольга Васильевна, – Маша вздохнула. – Только вот алгебру я так и не доделала. Ладно, может, проверять не будут или на переменке спишу.
– Ну, беги, беги, – провожая ее до двери, говорила Ольга Васильевна, – заходи ко мне после уроков, чаю попьем, у меня конфетки где-то есть…
“Надо Ирине Антоновне сказать, чтобы пару не вкатила, – подумала она. – Какая алгебра? Какие домашние задания?! Как она вообще что-то вчера делала, если дома такое творится! Господи! А план-то я так и не написала! Ничего, на переменках попробую или на уроках, пока рисуют”.
Но на уроках было некогда. Сначала ей привели второй класс, ребят пришлось рассаживать, объяснять, что нужно делать, без конца подходить к каждому, показать, как правильно держать карандаш, похвалить загадочные каракули. А они все тянули руки, потрясая ими от нетерпения, порою зажимая второй ладошкой рот, чтобы не сорваться на зовущий крик “Ольга Васильевна-а-а!”, все же порою срывались, и поэтому в классе было шумно. Она все боялась, что сейчас откроется дверь кабинета, и завуч, заглянув в класс, с недоумением спросит: “А почему так шумно?” Но пронесло. На переменке она побежала к грозной учительнице математики Ирине Антоновне и начала сбивчиво рассказывать про Машу, периодически повторяя: “Вы уж не ставьте ей двойку”.
– Да что вы, Ольга Васильевна, ей богу, что же я, зверюга какая? Надо ей помочь. Бедная девочка, хорошо хоть ее в этот бордель не втянули. Знаете, начнут подпаивать, пойдет по рукам… Смотрит на тебя порою такая восьмиклассница, а в глазах у нее то ли презрение, то ли снисхождение, будто думает про тебя: “Что, ты, училка, в жизни-то знаешь? Что ты видела? Тебя бы в мою шкуру!”. Такое тоже бывает. Она хоть у вас на льготном питании?
– Нет, я же не знала ничего. Просила в анкетах написать, у кого материальное положение тяжелое, но она не написала, я ее обязательно поставлю.
– В анкете! В анкете вам напишут те, кто понастырнее, понахрапистее, а кому действительно плохо, те молчат часто, стыдятся. Хотя тут не им стыдно должно быть, а правителям нашим… А детей своих знать нужно, без этого – никак. Впрочем, вы человек новый, вам все должна была Нина Максимовна рассказать, предупредить, да она все больше бумажки пишет. У нас социальной защитой Бурмистрова занимается, к ней подойдите, поговорите, она поможет.
Переменка уже заканчивалась и Ольга Васильевна побежали на урок. Вторым уроком у нее была “Мировая художественная культура” в 10-м классе. Предмет достаточно новый, введенный в школе недавно и трудный в преподавании, он требовал обширных знаний в различных областях искусства, истории, литературы. К этим урокам накануне приходилось долго готовиться, перелопачивать массу литературы, подбирать репродукции, музыку. Хотелось, чтобы дети не только что-то запомнили, но и прониклись атмосферой искусства, чувством прекрасного. Сегодня она рассказывала о море, о том, как оно всегда манило и пугало людей, разделяло их и связывало, о теме моря в искусстве: поэзии, музыке и живописи. Она говорила о музыке слов, о красках мелодий, о жизни мертвого полотна. Под музыку, льющуюся из динамиков аудиоцентра, выведя на белый экран проектора изображение картины Айвазовского “Черное море”, она читала негромко слова Крамского: “Это океан беспредельный, не бурный, но колыхающийся, суровый, бесконечный…”.
После этих уроков она чувствовала себя опустошенной, отдавшей все, что имела, и даже несколько больше. Вот и теперь, когда 10-й класс ушел, она в изнеможении опустилась за учительский стол и уронила руки на колени, хотелось просто ни о чем не думать, а тихонько всплакнуть, просто так, без причины.
Дверь распахнулась без стука, и галдящая толпа девчонок ее класса ввалилась в кабинет. Все они что-то одновременно говорили, почти кричали, размахивая руками. Особенно старалась Зойка Козлова, длинноногая, с короткой стрижкой, она легко перекрывала своим голосом всю толпу одноклассниц.
– Нет, Ольга Васильевна, вы представляете, как он ее довел, он ее ударил! Мы ему темную устроим!
– Тихо! – голос Ольги Васильевны неожиданно для нее самой прозвучал властно и беспрекословно. – Все, закрыли рот! Зоя, расскажи, что случилось, только внятно и по порядку!
Собственно, случилось то, что давно должно было случиться. Лешка Ивченко выказывал знаки внимания тихоне Ане, только знаки его больше подходили для пятого класса, когда понравившуюся девчонку дергают за косички, толкают на переменке, прячут портфель. В восьмом классе подобное заигрывание со стремительно взрослеющими одноклассницами вызывало у последних не ответное внимание, а обиды и слезы. Девочки уже мечтали о любви, писали в заветную тетрадочку душещипательные стихи, строили глазки старшеклассникам и с презрением смотрели на своих былых товарищей по детским играм, которые продолжали пребывать в периоде золотого детства. Лешка, вдруг “запавший” на Аню, стал бодро использовать весь свой знакомый арсенал ухаживаний: ставил подножки, плевался из трубочки, мазал ее мелом, но та только сердилась, обзывала дебилом, обещала пожаловаться родителям и, наконец, не выдержав, треснула со всей злостью незадачливого кавалера учебником по голове. Пораженный Лешка, не задумываясь, отвесил ей ответную оплеуху. Аня разрыдалась, все девчонки возмутились и толпой ринулись к “классной маме” за справедливостью.

Окончание в следующем номере “МП”