Василий ВАШКОВ План воспитательной работы

– Так, все понятно. На следующей перемене пришлите Лешку ко мне. Скажите, пусть лучше сам придет. Если я его искать пойду, ему будет хуже. Но в любом случае, Аня, распускать руки ты не должна была. Ударив его, ты дала ему моральное право на ответный удар. Сила женщины не в руках, мужчина все равно физически сильнее. Ну мы об этом с вами отдельно поговорим. А сейчас – бегом на урок, вон уже звонок.
Третий урок в шестом классе прошел незаметно, “на одном дыхании”, только лежащая на учительском столе пустая тетрадка “План воспитательной работы”, пару раз попавшись на глаза, резко снижала настроение.
На переменке, не успели шестиклашки выйти, в дверях появился Лешка. За его спиной маячила “группа поддержки” в виде двух приятелей, но их Ольга Васильевна сразу же отсекла короткой фразой: “Вас я не звала, подождите за дверью. За дверью, я сказала!”, – твердо повторила она, заметив явную попытку друзей просочиться вслед за Лешкой.
– Ну, я слушаю тебя,- сказала она, усевшись за свой стол, заставляя подростка стоять перед ней.
Пока она сидела в декрете с Дашуткой, ей удавалось порой и почитать, причем то, что было под рукою, а попадались ей разные книги. Попалась как-то книга по психологии, и там она вычитала массу интересных вещей, пожалев, что в институте психология им преподавалась, по их собственному выражению, “никак”. В частности, ей запомнилась глава про каналы поступления информации и их связь с положением глаз. Если глаза подняты вверх, то открывается зрительный канал, если вниз – эмоциональный, если смотрят вперед – словесный. Там говорилось, что бессмысленно отчитывать ребенка, когда вы возвышаетесь над ним, подняв на вас глаза, он отключает эмоциональный канал и просто видит здоровенного взрослого, возвышающегося над ним и размахивающего руками. Если вы хотите, чтобы ребенок чувствовал эмоциональный накал ваших слов, надо, чтобы взгляд его был опущен вниз. С тех пор, даже “воспитывая” свою маленькую Дашутку, Ольга Васильевна сажала ее порой на стол, а сама садилась рядом на табуреточку. Помогал ли этот прием, нет ли, но она свято в него верила. Вот и сейчас, с удовлетворением отмечая, что глаза парнишки опущены вниз, она повторила:
– Так я тебя слушаю.
– А чего она сама дерется! – наконец не выдержал тот.
– А правда, что же это она дерется? – подыграла ему Ольга Васильевна. – Ты сидишь, никого не трогаешь, а она дерется! Вот хулиганка-то! Так?
– Ну да.
– Что, так оно и было? И ты к ней не лез, не приставал, спину всю мелом не измазал? Что же ты молчишь? Кто ей на прошлой неделе жвачку в волосы залепил, так что ей клок выстригать пришлось? Ты?
– Ну я.
– Да будь это моя дочь, я бы в школу пришла да уши тебе пооборвала или к родителям твоим сходила, отца твоего пристыдила.
– А отец при чем?
“Отца-то он боится, – отметила для себя Ольга Владимировна, – им я тебя и прижму”.
– А при том, что он такого паршивого, прости меня, мужика воспитывает, который на девушку, на одноклассницу, руку поднять не стесняется. Ты же мужчиной себя считаешь или, может, девчонкой? А?
– Ну не девчонкой же.
– А почему мужчин называют “сильным полом”, знаешь? Нет, не потому, что они физически сильнее, а потому, что у них выдержка, характер, надежные они. А ты? Обычный подзаборный хулиган, способный только кулаками махать.
Она еще минут пять продолжала в том же духе, следя за глазами Леши и пытаясь понять, доходит до него эмоциональный смысл сказанного, или тот просто привычно принял вид покорного раскаяния.
– В общем, так, – закончила она, – Если ты еще раз что-нибудь подобное вытворишь, я с тобой беседовать не стану, я отца твоего вызову, но не из дома, а прямо с работы, телефон рабочий у меня есть, пусть он тебе объясняет, как себя мужчина должен вести. А сейчас, что сделать надо?
– Извиниться.
– Правильно, вот и давай, если ты себя мужчиной считаешь, попроси прощения у Ани. Конечно, надо бы это при всех сделать, но я не настаиваю, можешь извиниться с глазу на глаз, только я ведь у нее спрошу. Ты все понял?
– Понял.
– Вот и иди.
“Ничего-то ты пока не понял, – думала она, глядя ему вслед, – ладно, позже поймешь, а пока, может, хоть бояться будешь”.
Снова зазвенел звонок, и в класс повалили дети.
На следующей переменке она побежала к заместителю директора по социальной защите Алевтине Ивановне Бурмистровой и стала объяснять, что очень нужно помочь Маше.
– Все я понимаю, Ольга Васильевна, все понимаю, только и приказ мы уже отдали, и документов на нее никаких, даже, как я понимаю, заявления нет от родителей. А явится проверяющий из КРУ? Что тогда делать будем? В прошлом году приходили, копались, копались, на пятьсот рублей начет наложили, пришлось классным руководителям сбрасываться. Немного, конечно, а все равно неприятно, директору выговор потом вынесли.
– Но почему? Мы же эти деньги и не видим даже. Что, мы их себе берем? Это же для детей!
– Себе, не себе, детям, не детям, кого это волнует. Но помочь, конечно, надо. Вы заявление от имени матери заставьте девочку саму написать, и акт обследования нужен, от имени родительского комитета класса. Что, мол, посетили квартиру, семья социально не защищена, доход ниже прожиточного минимума, ну и в таком духе, а я ее со следующей четверти в приказ внесу.
– Что же родители к ней домой пойдут? Они же не пойдут.
– Конечно, не пойдут, вот вы сами такой акт и напишите. А справку о зарплате все-таки хорошо бы приложить и копию свидетельства о разводе. Ну да ладно, авось пронесет, не оставлять же ребенка голодным.
Потом был опять урок, мелькнувшая перемена и снова урок. Пришли дежурные убирать класс, но так небрежно возили шваброй, что пришлось браться самой, показывать, как моют полы, заставлять протереть парты, полить цветы…. Под ложечкой давно сосало.
“Я ведь сегодня ничего не ела, – вспомнила Ольга Васильевна, – бутерброды утром Маше отдала. И какой это умник придумал запретить учителям в школьной столовой питаться? Детей мы бережем, а учителей?”
Не успели дежурные уйти, пришла родительница одного из учеников. Стала объяснять, какой у нее хороший сын, в пятом классе по математике у него всегда было “четыре” – “пять”, а теперь, у Ирины Антоновны, одни тройки да двойки. Она никак не хотела понять, что ее мальчик уже давно не в пятом классе, что домашние задания он не делает. Наконец и она ушла.
“А план-то я так и не успела составить, – подумала Ольга Васильевна, – Опять будут ругать, говорить, что я не занимаюсь воспитательной работой. Нет, в самом деле, пойду, сама скажу Нине Максимовне. Что я в конце концов девчонка, что ли, от нее прятаться. Сегодня вечером дома сделаю и завтра сдам”.
Она спустилась в завуческую, но там было закрыто, тогда она прошла в канцелярию и, заглянув туда, нос к носу столкнулась с директором.
– Ой, здравствуйте, Степан Григорьевич, – от неожиданности выпалила она.
– Здравствуйте, – директор по-доброму, чуть иронично, улыбнулся, – хотя, мы ведь с вами виделись сегодня, кажется, да и время уже такое, что пора не “здравствуйте”, а “до свидания” говорить. Вы что-то хотели?
– Мне Нина Максимовна нужна.
– Она на совещание еще днем уехала, завтра будет. Может быть, я смогу помочь?
Он смотрел на нее с высоты своего роста все с той же доброй, ироничной улыбкой, и она, не выдержав, стала рассказывать все: как не сдала план воспитательной работы, как она никак не успевает его написать, но завтра утром она его обязательно принесет, хоть всю ночь будет сидеть, но напишет и принесет.
– Ну, что вы, голубушка, ночью спать надо, а не планы писать. У вас муж есть? Есть! Вот им и занимайтесь, а не планами. Всю ночь она план писать будет! Будь я вашим мужем, я бы вам показал ночью план.
Он продолжал улыбаться, и было не понятно, говорит он всерьез, или шутит.
– Ладно, простите старика, если пошутил неудачно, – продолжал он, видимо, заметив что-то в ее лице. – Вот вам готовый план, – он полез в шкаф и через минуту вынул оттуда затрепанную тетрадку, – свой отдаю, кровный, цените. Он мне лет уже тридцать служит, только переписываю иногда, да года меняю. Перепишите, откорректируете что нужно и вернуть не забудьте, а то, знаю я вас, девушек, глаза у вас завидущие, а руки – загребущие. – директор продолжал улыбаться. – Шучу, шучу, план сдадите в понедельник, не горит уже, Нине Максимовне я скажу. А сейчас домой пора. Идите, голубушка, идите, время ваше еще придет, насидитесь в школе. До свидания.
– До свидания Степан Григорьевич, – и Ольга Васильевна, с радостью ученицы, готовящейся получить “пару”, но не получившей ее, выскочила из канцелярии и, прижимая к груди тетрадку, зацокала каблучками к своему кабинету одеваться.
“Домой, – думала она, – Заберу Дашутку из садика, и домой!”