На чтение: ≈ 30 мин.Деньги горели ярко
Его книги я бы ввела в обязательную школьную программу. И стыжусь, что в свое время, два года назад, не пошла на презентацию книги Александра Паникина “Шестое доказательство. Признания русского фабриканта”.
Едва открыв обложку и взглянув на издательство, подумала тогда: ну вот еще один предприниматель, пусть и весьма уважаемый, разбогател и издает в своем издательстве очередную автобиографию. И захлопнула книжку. Столько откровенной макулатуры сейчас выходит из-под пера новоявленных писателей, что составителям программ не позавидуешь: их труд на ниве современной российской словесности подобен нынче труду не садовников, любовно пестующих из сегодняшних посадок золотые деревца для потомков, а чернорабочих, едва успевающих в поте лица корчевать сорняки, бурьян, чертополох да сурепку.
Но какое же счастье испытала я недавно, когда, все же стащив от скуки у кого-то в редакции со стола эту книжку, я с первых же строк курсивом поняла: боже мой, настоящее!
“…Деньги горели ярко. Огонь не трещал, а бесшумно пожирал пачку за пачкой, быстро увеличивая слой пепла… Через минуту все было кончено. Пепел, остывая, возился и вздрагивал, как живой, в почерневшем тазу… Я не чувствовал ни облегчения, ни горечи. Ничего, кроме усталости, – пять лет жизни сгорели дотла”.
Потом, уже вторым планом, становится ясно, что таким образом затравленный автор спасался от ареста, ибо внизу уже ждали милицейские машины. И сколько их еще будет впереди, таких вот пепелищ…
О том, как душили и душат в России самых ярких, предприимчивых и свободных людей, написано, пожалуй, уже не меньше, чем о гонениях на диссидентов. Но…
Высоцкий в бизнесе
Но я не о том. Это не мемуары, и не записки, и не автобиография. Это именно – признания, причем именно русского фабриканта. Так сильно в этой исповеди исконно народное стремление прилюдно, при всем честном народе, как на духу, сказать-крикнуть-прохрипеть свою правду, рванув рубаху на груди. Придав тем самым живое, человеческое, трагическое качество холодным законам бизнеса и коммерции.
Паникин – это Высоцкий в бизнесе. Его бесшабашно-надрывный, отчаянный дух витает и в самой книге, коротких, резких, будто рубленых фразах. И – в эпиграфах из его песен ко всем главам книги. Мне же, читая о тяжелых испытаниях, выпавших на долю автора, чудилось вековечное мандельштамовское:
“Мне на плечи бросается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей…”
Только вот нет в мощной рослой фигуре Паникина хрупкой интеллигентности Мандельштама, а есть некое упорно-бодливое качество, причем не как у теленка, который бодался с дубом, а как у настоящего быка, намертво вросшего в землю перед своим противником.
…Но я отвлеклась от своего воображаемого класса, школы, учителей. Книга эта и сам автор могли бы для ребят служить сегодня, так сказать, “наглядным пособием”. Того, как можно остаться живым, порядочным, глубоким и в то же время успешным, богатым человеком. Словом, героем сегодняшнего дня, делать жизнь с кого.
И это спасительно и утешительно не только для детей, но и для всего нашего общества с его массовой генетической ненавистью к богатым.
“Прочитав ваши книги, – пишет один из читателей Паникина, – я впервые за долгое время почувствовал какую-то свежую струю. Вы заново открыли для меня мир предпринимательства, по отношению к которому у меня незаметно сложилось за последнее время пренебрежительное, даже враждебное отношение. Я как бы немного прозрел. В ваших книгах я увидел новый, неизвестный мне ранее образ человека…” (Василий Анисимов, Москва).
Штольц и Обломов – близнецы-братья?
В чем же, говоря по-школьному, новизна этого нового образа человека? Ох, ужасно боюсь въедливых литературоведов и прочих ведов, не прощающих восторженность дилетантов, но все же скажу, как умею: это некий синтез, интеграция… Штольца и – Обломова. Рационального, прагматичного мышления и сентиментального, романтичного. Ну словом, Востока и Запада в одной отдельно взятой голове и душе.
Философии, идеологии этого синтеза посвящены две последующие книги Паникина “Человек и государство” и особенно “Что делать”. Они тоже живые и выстраданные, в них присутствует подлинное “мужество разума”, как сказал бы наш великий философ Эвальд Ильенков. И которое невозможно без доблести человеческой и гражданской.
Но все же подлинное новаторство Паникина в области словесности, я считаю, именно в его художественно-публицистической прозе. Ибо там все его основные теории, выводы и взгляды присутствуют не в “снятом” виде, а растворены в живой ткани живой человеческой души. А кто еще назовет у нас в России современное, художественно-достоверное описание внутреннего мира личности капиталиста, фабриканта, бизнесмена во всех его перипетиях? Оскорбленных и униженных – хоть отбавляй, а человек успешный, да еще, к несчастью, богатый удостаивается нашего сочувствия, разве что если попадет за решетку.
Страна романтиков, страна героев
Книга “Шестое доказательство” дает ответ не только, кто он, новый герой, но и – как он им становился, выделывался. (Что особенно важно именно для детей). И только эти вот психологические свидетельства, на мой взгляд, и рождают доверие к теориям, концепциям автора. Ведь их у нас (теорий, не личностей) пруд пруди, но все они какие-то бестелесные, сквозь них человек-то не виден, неясен, неосязаем. Так, очередное сотрясение воздуха. Вот эти свидетельства и будем искать…
В детстве – безотцовщина, безденежье, в юности – вокзальные скитания вплоть до бомжевания, авантюры с изготовлением и продажей масок, сувениров параллельно с учебой в театральном институте (там, конечно, о двойной его жизни не ведали).
Собственный, ныне один из мощнейших в России концерн “Панинтер” Александр Степанович начал в 1989 году со стартовым капиталом две тысячи рублей, 8 сотрудниками и 6 швейными машинками. За все эти годы затяжной войны с государством вынужден был десятки раз начинать с нуля. (К слову сказать, ни один из созданных в те годы кооперативов не выжил. Кроме “Панинтера”).
Терял прибыль, терял капитал, квартиру, терял все, что только можно потерять. Но никогда, ни разу не потерял себя. Вот теперь – психология:
“Конечно, в самом начале, в юности, зарабатывать большие деньги мне казалось и конечной, и самодостаточной целью. Впрочем, период детски-наивного восхищения собственным могуществом длился всего несколько месяцев: удовольствия наскучили, навалилась хандра. К собственному удивлению, я обнаружил, что мера свободы и счастья напрямую не связана с деньгами”.
А вот как описывает Паникин обыск в своей квартире в конце 80-х:
“Наибольшее рвение сыщики проявили при обыске моего жилища. К подъезду подогнали автобус для вывоза предполагавшегося к конфискации имущества. Им на диво – обстановка в квартире спартанская: ободранные кресла, ветхий шкаф… Спали на продавленном диване. Просто ничего на себя я и тогда не тратил – уже было неинтересно”. (Кстати, тот же принцип “неинтересно тратить на себя” действует у него и поныне).
В квартире обшарили все углы, ощупали каждую вещь. А ценностей, кроме библиотеки и видеофона, нет, ничего нет…”
Следующий эпизод, через несколько лет:
“…На хвост сели прочно. Все бросить, прикрыть, свернуться улиткой? Нормальный человек должен был отойти в сторону, ведь ничего не держало. Деньги я уже заработал, полмиллиона рублей лежали на сберкнижках у верных друзей. Все у меня было. Что же толкало принять их вызов продолжать свое дело?”
И – вот в тюрьме:
“Не сомневался, что воронка меня затянет… И усвоил вполне четко, что мне предстоит… Почудилась ясность и в том, как люди выдерживают пытки. Конечно, это не значило, что я бы смог выдержать их сам, но существует нечто внутри тебя, единственная опора. Потеряешь ее, попросишь глоток воды и – погиб. Выбор: или идти до конца и встретить судьбу – свою и по-своему, или свернуть и вроде спастись, но все равно погибнешь. В этом – смысл моего опыта”.
Прорыв
Очередное пепелище дотла сгоревшей только что запущенной фабрики. А со дна души, как он сам вдруг почувствовал, “поднималась мощная волна отчаянной радости”. Опять – тональность Высоцкого, да что там – опять все то же лихое, мужицкое “прорыв”! Наперекор всем резонам и расчетам.
…При встрече меня Паникин изумил: в этом крупном, элегантном, сдержанном господине не было и следа той бесшабашной яркости, что была в книгах. Я напомнила ему о Высоцком и своих ассоциациях. Он пояснил: “Просто было время скачка, броска, героического завоевания все новых плацдармов для нарождающейся новой экономики… И иначе было невозможно, и я сознательно шел по грани между жизнью и смертью. И книга эта отразила мое состояние. И еще была цель: разубедить молодых людей, что бизнес – это что-то вполне благополучное. Нет же, в бизнесе очень часто на кону стоит собственная жизнь.
Но этот этап я прошел… И сейчас, как вы заметили, у меня и вправду другое состояние: осмысление действительности. Того пути, которым и мое дело, и моя страна может идти дальше. Мне совершенно очевидно, что сегодня должна быть нарисована общая картина мира, тогда и путь России в ней был бы найден – это ведь две составляющие задачи, без общего невозможно и свое решение.
По большому счету, речь идет о новом учении. Марксизм объяснил мир, и это чисто экономическое объяснение бытия по тем временам было достаточно, чтобы попытаться изменить мир. К тому же оно было очень удобным для борьбы за власть. Но, главное, это была лишь частичная картина, а нужно искать полную. Вот от чего у меня теперь мозги плавятся”, – чуть виновато признался он, прикоснувшись к виску.
Будто речь шла о будничной, размеренной, обычной работе – всего и дел-то, действительно, общую картину мироздания создать – нарисуем, будем жить. Колоссальное напряжение мысли выдавал лишь предельно сосредоточенный вовнутрь, густой взгляд.
Нет, Паникин, не кончено ваше героическое время. И ваша нынешняя степенность – это всего лишь собранность для нового, куда более грандиозного скачка. Если, конечно, хватит сил и жизни. А даже если по всем расчетам не хватит – то ведь: “Наша вера сильней расчета – прорыв будет обязательно”.
Учет личности – на учете
Но вернемся в последний раз в то прошедшее героическое время. И – к Марксу.
“…Вся добыча милиции состояла из моего единственного костюма и скромной шубы жены. Они не могли ни себе, ни руководству объяснить, что же это такое. И я бы на их месте не мог.
Бабки есть, значит, обязательно проколется, накупит мебель, антиквариат, золото. И вдруг – ничего. Мои мотивы им были непонятны. А меня всегда привлекали абстрактные цели, на первый взгляд недостижимые, к которым, забыв про все, я и двигался.
Утром в понедельник на очередном допросе следователь выложил на стол ватман с цветной схемой, в центре которой красовалась моя фамилия, а от нее к десяткам квадратов, треугольников, окружностей тянулись сплошные и прерывистые стрелки, дуги, линии… Они утонули во всем этом и не смогли понять, что для меня эта конструкция – не путь к обогащению, а нечто иное, нематериальное.
Давно замечено, что в “Капитале” Маркса есть много схем и таблиц, но нет основного – самой личности капиталиста. Капитал у Маркса абстрактен, безлик и уже поэтому мертв. Маркс взял моллюска и тридцать лет изучал узор на его раковине, так и не догадавшись, что моллюск живой. Он живет там, у себя в раковине, и у него есть своя жизнь, свой внутренний мир, своя мечта. Материальное всегда движется нематериальным. Вот философия, может быть, и признаваемая, но немногими, а уж используемая и вовсе никем…”
Итак, материальное всегда движется нематериальным… Мотивы непонятны… Абстрактные, идеальные цели… Так, может, он просто-напросто белая ворона в чинном мире деловых людей? Утопист-одиночка? (Блаженным как-то неловко называть крупного бизнесмена). Паникин ужасно злится, когда слышит это определение. “Утопия – это то, чего нет нигде. А я – идеалист”. Причем уточняет: идеалист-практик. Прагматик. И довольно жесткий. И я добавлю уже от себя – отнюдь не одиночка. Напротив. Даже если брать его коллег-бизнесменов.
Помню, на заре новой экономической формации наш редакционный романтик капитализма, нынешний главный редактор “Комсомолки” Володя Сунгоркин дал мне по моей просьбе список тогдашней элиты в бизнесе. Я всю жизнь писала о педагогах и вечных ценностях, и потому мне позарез надо было удостовериться, есть ли там, среди этих “новых русских”, нормальные (с моей точки зрения, то есть в обычном смысле “ненормальные”) люди. Пропуская мимо сознания всяческую финансовую (для моих ушей) абракадабру, я вслушивалась как раз в то, обо что споткнулись в Паникине те доблестные сыщики с Петровки: внутренние мотивы этих людей. (Те сыщики не виноваты, у них “реестром” не предусмотрены, как и вообще в юриспруденции, как раз самые человечные, то есть высшие, то есть идеальные мотивы. “Учет личности” у них – это что-то вроде характеристики с работы, не более того).
Так вот, обнаружив среди этой элиты (“массы”, очевидно, просто обогащались) пару-тройку “игроков” (для них что бизнес – что рулетка), парочку тайных “властелинов мира”, я сердцем успокоилась на Марке Массарском, бывшем философе.
Может и сын героем стать
Он сказал всего одну фразу, положив руку на белесую головку девятилетнего сынишки в их обычной тогда трехкомнатной квартире: “Для меня бизнес – это решение проблемы бессмертия. Я знаю, что мое дело унаследует сын”. Мальчуган уже тогда мотался с отцом по всем его стройкам.
И мне сразу стало ясно, понятно и спокойно: раз есть хотя бы единицы, в ком живо, кем движет идеальное, высшее начало, то и весь слой этих людей как-нибудь да не выродится в нелюдей.
Сунгоркин был от моей статьи “Торгаши и герои” в восторге, удивляясь, как это мне со стороны удалось разобраться в каких-то там глубинах бизнеса. А я с не меньшим восторгом вернулась к своему извечному “станку” – к детству, к школе, к учителю. Где, собственно, и вьются (или рвутся) эти тонкие золотые нити идеальных ценностей.
Воинствующий идеализм
Я безмерно благодарна Паникину за то, что он так мощно, так красиво и победно поднял знамя российского идеализма на, казалось бы, самой неблагодарной для этого почве – материального производства. Ведь когда он пишет, что во всех потерях не терял, а спасал себя, то речь-то не о собственной шкуре идет, а о собственном стержне, собственной сути, собственной чести. Чистейший идеализм!
Собственно, в своих книгах он уже начал, по сути, титанический, со своей стороны, труд “очеловечивания” марксовой картины мира, ибо, говоря о полноте картины, мы нигде не сможем отыскать эту полноту, кроме как в Человеке, сотворенном по образу и подобию Абсолютной Полноты, то есть Господа Бога. Значит, речь идет о человеко-центристской (по-научному антропоцентристской) картине мира.
И этим новым измерением, этой новой полнотой необходимо наполнить, пронизать все сферы человеческого бытия и духа.
За этот научный (ибо этика – это наука) подвиг Паникин берется умело, ухватисто и точно, как крестьянин – за плуг. Так как тираж его книг мизерен, позволю себе удовольствие просто процитировать этот своеобразный “катехизис идеалиста”. Невзирая на то, что, возможно, многим заядлым “материалистам” его мысли могут показаться общими словами. Что делать – оно ведь и впрямь объективно существует, это различие людей как бы в двух параллельных мирах, которое заметил Паникин в общении с милиционерами. Итак, послушаем – кто как сможет услышать:
“Идеализм – это не парение в заоблачных высях, это то вечное, что есть в душе каждого. Этот магнит заставит повернуться друг к другу той стороной души, которая всегда остается светлой. (Выделено мной. – О.М.) Я чувствую, что наш идеализм и есть та единственная реальная сила, которая поможет нам вытянуть самих себя. Не замечать этой нашей духовной особенности, благодаря которой только и можно выжить, – значит опускаться все ниже.
Разумеется, мы должны овладеть умением работать и стать великолепными промышленниками, биржевиками, финансистами. Но русского человека невозможно подогнать под стандарты человека западного. Другое дело, и я акцентирую на этом внимание, западная модель сегодня подходит России. Это экономическая игра свободных людей, и кому, как не нам – нации, высоко одаренной способностью к творчеству, не овладеть этой методологией”.
“…Настоящее равенство – это равенство возможностей и всегда ведет к социальному неравенству. Но если более высокий социальный статус достигается человеком не за счет использования потенциала родового богатства или государственного механизма, а благодаря в первую очередь собственным усилиям, такое неравенство будет справедливым. Тогда появится возможность привлечь силы лучших во благо всем.
Нация, разрешившая эту дилемму, задействует самый мощный резерв развития и станет лидером в третьем тысячелетии”.
Пока же даже, как пишет Паникин, “нации “золотого миллиарда”, далеко оторвавшиеся в своем развитии от других”, не смогли овладеть этим резервом, ибо “капитал, фактически управляя и выборами, и государственным аппаратом, как правило, дает преимущества самым богатым, а не самым сильным и одаренным”.
“Да, нам нужна сильная и умная власть, но сила государства определяется не количеством чиновников, а наличием у него на службе всех, кто рассматривает свою деятельность как служение”.
Обратите внимание на это подчеркнутое автором слово, такое эфемерное, такое литературное, такое забыто-дворянское, вспомните грибоедовское “служить бы рад”, пушкинское “Мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы”… Наконец, само учреждение по проекту Сперанского Царскосельского лицея, предназначенного для подготовки к важнейшим частям службы государственной именно юношества – “пока сердца для чести живы”! Вспомните – и вы поймете мысли и прямую заботу автора о воспитании новой правящей элиты. (В этом году состоялся первый выпуск школы молодого предпринимателя по проекту Паникина “Молодежное предприятие”, где ребят обучают бесплатно за счет фирмы. И не только обучают, но и… но это уже другой, долгий и важный разговор).
Свой среди своих
…Закончив краткий пересказ своей сегодняшней работы (о картине мира – помните?), Паникин, будто спохватившись, недоверчиво глянул на мой диктофон: “И вы думаете, что вашим учителям это нужно?”
Эх, что ж это вы, право, Александр Степанович… Ведь на улице – темно. И так трудно и опасно не увидеть, не узнать, не помыслить даже того, кто, быть может, ближе всего вам по духу. Из всех известных мне педагогов-новаторов, открытых моими коллегами, мною, самое первое мое, самое звездное мое открытие – Михаил Петрович Щетинин.
Сотворчество Волшебников
Итак, речь веду о некоем глубинном сходстве – даже, пожалуй, единстве тех, кого принято называть педагогами-новаторами: Ямбург, Щетинин, Караковский, Тубельский, Крапивин, Штейнберг, Устинов, Пазухин (привожу только свой список) с… Паникиным. Со Щетининым они даже внешне фигурами схожи. Эдакие быки с огромными, мясистыми ладонями. С гордым орлиным взором, с крутыми плечами, подбородок – вверх.
В чем же оно, это единство?
И тут мне сперва хотелось бы немножко объяснить Паникина – самому Паникину.
…Когда он говорит “не потерять себя”, “не потерять свое дело”, он, пользуясь его же термином, речь ведет о своем мире. Нет, это не просто внутренний мир сильного, яркого человека. Это – как бы сказать? – проекция мира внутреннего (с его системой нравственных и прочих координат, включая эстетические, а не только этические; системой взглядов, убеждений, ценностей в их иерархии) – развертывание всего этого в окружающую, объективную реальность.
Особенно это становится ясно на страницах “Шестого доказательства”, где автор рассказывает о создании в Подмосковье поселка по выпуску молочных продуктов. (Кстати, под знаком “Панинтер” вы можете в Москве приобретать лучшие и самые дешевые, на мой взгляд, текстильные изделия и молочные продукты…)
Как он выбирал ландшафт, как чуял “ауру” места, как узнавал о его историческом прошлом. Правда, он нигде почти напрямую не пишет об отношениях людей, создаваемых всем укладом, всей системой его жизни.
А это у строителей миров – главное. (Просто он, очевидно, недостаточно уделил этому место в своей книге и уме.)
То же самое можно сказать о строительстве миров в наших экспериментальных школах. У Щетинина в поселке Текос, у Тубельского в школе самоопределения, у Ямбурга в “Ямбург-сити”, у Пазухина в школе имени Пушкина в Гурзуфе, у Штейнберга в его вечном разновозрастном отряде “Надежда” в Москве, у Бим-Бада в Университете РАО и прочая, и прочая…
И нет тут ничего обидного для “рядовых” учителей. (Хотя таких и не бывает, ведь каждый нормальный учитель в своем классе – “главнокомандующий” со своим ребячьим штабом). Как нет ничего обидного, что существуют профессии актера и режиссера. Хозяина на предприятии и работников по найму. Паникин много размышляет о бизнесе как о творческом процессе и о природе творчества вообще как высшем даре небес. Ибо именно в творчестве, которое есть уже ценность само по себе, как процесс, а не только и не столько продукт, происходит самое прямое соприкосновение с Господом, с Его вечно созидающим началом.
И вот внутри таких миров у нас, в педагогике чувства людей ярче и тоньше, краски сочнее и точнее, и вообще такой мир гораздо более настоящий, более реальный, чем окружающая их обычная “среднестатистическая” реальность.
Не каждый способен вот так взять и создать свой субъективно-объективный мир, да еще со светлой, а не темной направленностью. Потому таких людей и надо всячески поддерживать всем миром. Не случайно дети называют их волшебниками.
Я должна сказать, что, пожалуй, больше всего ценю Паникина за одну лишь его лаконичную формулу – “Человек как национальная идея”. Вот и все. И этим все сказано.
Ваша Ольга МАРИНИЧЕВА
Выбор читателей
Комментарии