В поисках утраченного автоответчика

Эту книгу написал человек, сомневавшийся в своем таланте. «Шварцу всегда хотелось стать писателем, и он всегда мучился, писатель ли он», – отмечает мемуаристка. Будущего автора «Обыкновенного чуда» в молодости друзья сильно смущали уговорами заняться сочинительством. Он долго искал свою тему, свою интонацию. И, кажется, не прекращал поиски, пока мог писать. Итогом стала «Ленинградская телефонная книжка», недавно опубликованная издательством АСТ.

19 января 1955 года Шварц сделал запись: «Хотел затеять длинную работу: «Телефонная книжка». Взять нашу длинную черную книжку с алфавитом и за фамилией фамилию, как записаны, так о них и рассказывать». Поэт и историк литературы Вадим Перельмутер в предисловии к нынешней публикации излагает предысторию: в 1954‑м, «едва мучительно оправившись от первого инфаркта, Шварц завершил одну из лучших – и самых светлых – своих пьес – «Обыкновенное чудо». Он вел дневник почти 30 лет. Довоенные записи пропали в блокаду. Из фрагментов уцелевших дневников составлено несколько книг. Темой большой статьи может стать сравнение: чем пожертвовал один публикатор, что сократил другой. Целиком записи не опубликованы. Одна из причин, видимо, в том, что автора мучил тремор – постоянно дрожали руки; порой, говорят, Шварц и сам не мог разобрать написанного недавно.
Он не любил слово «мемуары», но большая часть его записей – не про итоги дня. В 1951‑м вспоминал детство, спустя два года добрался до 1920‑х. Однажды отвлекся, чтобы упомянуть о смерти Сталина, и тут же – назад в молодость. В январе 1955‑го начал с буквы «а» – первым в списке оказался режиссер Николай Акимов; к «я» шел полтора года. Результат почти ежедневных усилий – бесценные материалы к энциклопедии повседневности советской культурной элиты: Евгений Львович не только фамилиями из книжки вдохновлялся, но и найденными там словами «банк» (повод поведать, как выдавались гонорары), «Дом кино», «Варшавский вокзал». Рассказ о хореографе Юрии Григоровиче затесался между страницами про групком домработниц и гараж. За отказ от выстраивания в своей памяти иерархий автору – отдельное спасибо. Много есть мемуаров об Аркадии Райкине и Вениамине Каверине – а кто рассказал про вахту Союза писателей? «Когда написал я пьесу «Один день», полагая, что изображаю наше домоуправление, оказалось, что похож портретно один бедняга управхоз. Остальные издали – писалась пьеса в Кирове – казались куда более благообразными. Даже о покойниках можно писать строго. А все они издали казались приговоренными к смерти. И многие из них и в самом деле умерли» – это про людей, оставленных в блокадном Ленинграде.
«Наше поколение (тридцатилетних интеллигентов) – необразованное поколение. Гораздо умней, культурней, значительней нас были Белый, Мережковский, Вячеслав Иванов», – записывал в 1930 году Юрий Олеша. Ощущал ли это Евгений Шварц? Он про своих друзей писал четверть века спустя – и там, где шумела некогда жизнь, видел заснеженное поле. Порой чудится между строк смущенность своей респектабельной, удачливой, казалось бы, жизнью. Речь не о претензиях к госстрою. Шварц занимал вполне почтенное место в «культурной иерархии». В 1948‑м автору «Дракона» доверили читать на большом собрании ленинградских литераторов приветственное письмо вождю. Историк Михаил Золотоносов, упоминая в одной из книг сей факт, отмечает: «Наверняка партийное начальство придумало этот сценарий для публичного унижения автора двусмысленных пьес-сказок». Страшнее ли это расстрела Олейникова или лагерных тягот Заболоцкого? Сам Шварц в книге – не борец и на жертву не похож. И на вопрос, видел ли себя чужаком в советском мире, «живым соболем в меховой лавке», ответа не дает.
Забавная деталь: фамилия одной из знакомых – повод рассказать про ее учителя Малевича, чье жизнетворчество казалось навек забытым и никак не соотносилось с тем, что вокруг. Но Шварц – с проигравшими. Их опыт ему ценнее иных триумфов.
В записной книжке рядом – номера аутсайдеров и фаворитов, гениев и бездарей, стукачей и жертв доносов. Ее владелец стремился к объективности. Но дрожания рук не утаишь. Актер Павел Кадочников покорил драматурга талантом, а потом стал кинозвездой, и вот – встреча спустя годы: «Он рассказывал, что есть у него дача, где столько-то фруктовых деревьев. Что получил он новую квартиру на углу улицы Горького и Кировского проспекта. Что его хотел оштрафовать гаишник, но, увидев, что нарушитель – Кадочников, улыбнулся и отпустил. И все это была правда. И его глаза сияли, и влюбленная улыбка, почти застенчивая, не сходила с миловидного лица. И цена ему, лицу этому, была грош, а душа, единственное, что могло бы спасти его, давно и с охотой была продана черту». Многие ли поймут, чем недоволен писатель? Ведь сам не в коммуналке жил, дачу мог себе позволить. Кстати, именно на даче произошла встреча Хармса, Олейникова и Заболоцкого с Вениамином Кавериным, повод ее очевидцу записать важную мысль. Автор «Двух капитанов» уважал обэриутов «как интересных писателей, ищущих новую форму, как и сам Каверин. А они не искали новой формы. Они не могли писать иначе, чем пишут. Хармс говорил: хочу писать так, чтобы было чисто. У них было отвращение ко всему, что стало литературой. Они были гении, как сами говорили, шутя. И не очень шутя».
Решился ли Шварц сказать такое о себе или даже перед смертью скромно считал, что более ценен как очевидец? «Ленинградская телефонная книжка» писалась в стол. Но автор верил, конечно: ее прочтут. Он обращался к будущим поколениям, когда вел подробную опись своего мира. Оценят ли этот уникальный подарок в XXI веке?