В пещерной обители… Одиночество – своеобразный апофеоз личности

Кажется, я с детства искал укромные уголки для уединения. Во взрослой жизни эта страсть стала даже жизненной необходимостью и частью профессии. В очередной раз, когда волна социальных событий накрыла с головой, я решил на недельку уединиться в одной из крымских пещер. Выбор пал на северный склон дикой и пустынной Караби-яйлы. Здесь, в горном массиве Карт-Кая, неподалеку от села Пчелиного, я и облюбовал несколько пещерных гротов, в одном из которых в одиночестве провел почти неделю…

Некоторые мысли по поводу обустройства не только страны, гражданином которой я пребываю вот уже третий десяток лет, у меня имеются. Порой даже мысленно замахиваюсь и на лад в соседних странах, и даже на планетарный миропорядок. Однако здесь, в горах, у меня есть дело поважнее. Прежде всего нужно обустроить свою пещеру. Я начал с ее осмотра. Вполне приличное, надежное и уютное жилище. По площади почти однокомнатная квартира. Потолок довольно высокий, во всяком случае можно выпрямиться во весь рост. Пол ровный, твердый и сухой. Он как бы покоится на скальном основании, а под ним еще земная кора. В общем, фундамент на века. И за крышу – пожалуй, главный элемент любого жилища – можно не беспокоиться. Она представляет собой почти десятиметровую скальную глыбу, можно быть уверенным – не просядет и не протечет. Недаром во все времена именно в пещерах люди искали спасения от стихийных катаклизмов и социальных угроз.Вход в пещеру довольно просторный. Собственно, это как бы и дверь, и окно, а вообще-то внешняя стена, вернее отсутствие ее. Просто переход в иной мир, естественное слияние с ним. У меня, чем бы я ни занимался, постоянно перед глазами вся глубина и ширь лесов, скал и неба. И подобраться к гроту (об этом тоже забота) незамеченным не так просто. Думаю, именно такие естественные гроты, ниши, норы выбирал древний человек. Если, конечно, они не были заняты конкурентами – дикими зверями. В углу я обнаружил мелкие черные горошины и крупные бесформенные сухие окатыши – помет косуль и лошадей. Для животных этот грот идеальное укрытие. Однако по старинному закону «займанщины» (кто первый занял место под пещерным сводом, тот и прав, иначе – кто смел, тот и съел) моя пещерная совесть была чиста, во всяком случае, в этом скальном убежище я чувствовал себя пусть временным, но вполне законным хозяином. Так как поселился я в пещере под вечер, то перво-наперво подумал о дровах. С ними, как оказалось, проблем не было. В ближайшем овраге обнаружилось много сухостоя. Я даже обнаружил целые сухие стволы. Тут же мелькнула мысль из них соорудить что-то вроде защитной стенки, которая бы прикрывала почти половину грота. Определив место для дров, тут рядом присоседил и очаг. Для его оборудования (чтобы искры не разлетались по пещере) понадобились камни. Подходящих плоских поблизости не нашлось. Пришлось побегать по склонам.Пещера быстро приобретала жилой вид. Конечно, ее обустройство диктовалось прежде всего насущной необходимостью, однако вместе с тем (в отличие от домашних забот в городской квартире) было и духовной потребностью. Это был творческий процесс, который направляла и стимулировала природа. Согнув ветку и расперев ее между стенками, оборудовал вешалку, на ребристой скальной поверхности легко удерживались мелкие бытовые предметы, которые были все время на виду и под рукой, плавный изгиб стены у изголовья ложа и мешок, набитый травой, заменил подушку. Под конец той же травой с примесью цветов, которых в округе было великое и разнообразное множество, я устлал пол. Стало чисто и уютно, как в горнице. Подумалось, что такой же вид имела пещера-вертеп, где родился Христос. Кстати, там, в Вифлееме, до сих пор нередко дома, стоящие на склоне известняковых скал, имеют своим первым этажом пещеры, вход в которые находится на уровне улицы. Этот первый пещерный этаж используется в основном для хозяйственных нужд.Проснулся ночью. Серебристая месячная подковка в окружении ярких звезд – до рассвета еще далеко. Потом еще раз открыл глаза, будто кто-то толкнул в бок. Кстати, поначалу это ощущение чужого присутствия постоянно дает о себе знать. Потом, конечно, от него избавляешься – ты здесь один и никому до этого нет дела. Но все равно просыпаюсь часто. Небо посветлело, очистилось от звездной пороши, отчетливо стала видна кромка дальнего хребта. Это еще не рассвет, но ясно – ночь отступила. Засыпаю с удовольствием и надеждой. Новый день – новые заботы. Правда, их становится все меньше. Создав пещеру, природа сама позаботилась о ее надежности и уюте. Это главное. Все остальное решается быстро и просто. Людей часто интересует не образ мыслей отшельника, не мотивы его уединения, а образ жизни, бытовые проблемы, занятия. Водой я запасся – почти тринадцать литров, должно хватить; если пойдет дождь, то расстелю пленку, соберу дождевую манну. Дождя так и не было. Но воды хватило. Правда, только на приготовление еды и питье. И то впритык. Дров для костра вокруг навалом. Трав разных тоже. Среди них много «чайных» – чабрец, зверобой, железница крымская (лимонник, чабан-чай). Я стал собирать впрок букетики этих цветов и развешивать на жердях при входе в пещеру. Травяной чай утром и вечером, в обед обхожусь глотком воды. Приготовленный вечером кулеш (в основном это блюдо) в прохладной глубине грота вполне доживает до обеда следующего дня. Вообще в еде руководствуюсь правилом, что голод – лучший повар. И второе, почти все, что нужно для жизнедеятельности человека, можно найти в природе. Для этого, конечно, нужно иногда выбираться из пещеры. Что я и делаю. Продуктами, правда, я запасся. Но прогулки по окрестностям совершаю регулярно.Солнечные часы, подумал я, тоже, наверное, не помешают. Солнце из-за скалы появлялось лишь незадолго до обеда, а за хребет, наоборот, скатывалось рано. Путь теневой стрелки был короток. Я отметил камнями лишь полдень и полдник – шестнадцать часов. Время, когда можно перекусить и после этого подремать, переждать в прохладной глубине грота, пока спадет жара. Мне вроде часы и ни к чему. Но я все же родом из среды, где люди живут (работают, жуют, спят, общаются, рожают детей) по часам и даже минутам…Если бы кто-то подсмотрел за моим пещерным поведением со стороны, то отметил бы немало странностей. Вот собираюсь развести костер. Вдруг бросил эту затею, лег, смотрю в полок пещеры, затейливо испещренный черными узорами. Потом вскочил, посмотрел вдаль, сбегал по склону вниз, по пути сорвал пучок травы, поднялся наверх. Или, например, перед завтраком, когда уже закипел чай, схватил камень, начал его отжимать, потом присел пару десятков раз. Пошел за дровами, дров не принес, зато вернулся с букетом цветов, ночью, отогнав сон, выполз из пещеры и стал смотреть на луну, днем отставил все дела и принялся наблюдать за ящеркой, что вылезла из щели, или за пестрой пташкой, что примостилась на кусте рядом с пещерой. И однажды пришла мысль. Там, внизу, в своей (своей ли?) людской среде ты стоишь, сидишь, лежишь, ходишь, ешь, спишь, чувствуешь, думаешь, постоянно сверяясь с мнением и решением тех, кто рядом с тобой. Даже если никого нет, ты все равно ведешь себя так, как будто кто-то все-таки присутствует. Там, внизу, ты постоянно ощущаешь чей-то взгляд, ухо, нос, твои душевные порывы лишь отзвук чьих-то (пусть даже самых благих!) намерений и надежд, и все, чем занят разум, – это распутывание узелков, завязанных другими. В пещерном же уединении (и то не сразу) ты максимально свободен и раскрепощен. Твои тело, душа и мозг живут в своем естественном ритме, как бы обособленно друг от друга, в то же время в удивительном гармоническом единстве.На третий день неподалеку от таврского захоронения я увидел голову… змеи, кажется, даже просматривался и изгиб тела в траве. Чуть нагнулся и разглядел корягу, удивительно похожую на приличных размеров змею. Поднял и прихватил с собой. Коряга-змея тут же нашла свое место у входа в пещеру. Даже имя ей в духе местной топонимики как-то сразу придумалось – Аккаяна (тюркское «ак» – «белый», «кая» – «скала»). На следующий день к этому оберегу моей скромной обители прибавился еще один. На подступах к вершине скального массива Карт-Каи, в средней части которого находилась моя пещера, я нашел огромный древесный сухой обломок. Приподняв его, увидел фигуру Большого Змея. Я не поленился, отнес его вниз, поставив рядом с Аккаяной. Поселившись в пещере, я вторгся в чужой мир. За это и попросил у него прощения. В виде благодарности за это мое скромное поведение и по законам гостеприимства этих древних гор получил вот этих змеиных стражей. Теперь я был спокоен за мир в своем жилище.Иногда утром или на закате я пробую творить молитву. Увы, ничего не получается. Не научен и не приучен. Не то что мои далекие предки. В том числе и пещерные, конечно. Из своих скальных обителей они видели те же горы, те же облака, тех же птиц. Но для них они были не предметами и явлениями чуждого мира, а духами, на которые можно воздействовать, с которыми можно о чем-то договариваться. Кстати, название таврского племени напеев, обитавшего в этих краях, переводится с греческого как «нимфы долин». Звезда засияла – четче стал виден твой земной путь, ворон каркнул – судьба подала голос. Древний человек не ощущал себя чужаком, гостем в мире природы. Обитатели здешних пещер были уверены, что с помощью оберегов, амулетов, молитв и заклинаний всегда смогут договориться с духами лесов, гор, ветров, облаков. Они им поклонялись, всячески задабривали, увещевали, а то и наказывали. Самое главное – у них не было страха. Современному человеку с его знаниями и возросшей во сто крат гордыней сложнее. Не признавая ни богов, ни духов, он понимает, что бессилен против сил природы, ее стихиями. Отсюда и страх перед ними. Более того, этот страх он уже испытывает и по отношению к самому себе, боясь тех стихийных общественных явлений, которые сам же и породил. Даже собственная тень стала врагом. В отчаянии и страхе все ощущают себя заложниками каких-то неведомых сил, от которых никакие молитвы и обереги не спасут. Страх живет в каждой хижине, в каждом дворце. Власть боится своего народа, народ страшится своих непредсказуемых правителей, все вместе боятся цунами, землетрясений, кислотных дождей, эпидемий, революций, нашествий инопланетян. Иногда мне кажется, что одна половина человечества, которой можно внушить любой страх, легко пойдет на уничтожение другой половины планеты. И часто уже не о месте под солнцем думаем, а о том, чтобы забиться в щель, поглубже залезть в темную нору, уединиться в пещере…Утром перебрел через еще темный и влажный овраг, поднялся на противоположный склон, уже освещенный солнцем, и тут же решил соорудить тур. Для тех, кто придет сюда после меня. А такие, уверен, найдутся. Даже подумал о том, что, вернувшись домой, дам такое объявление в газете: «Сдаю отдельную пещеру в Крыму со всеми удобствами…» В каждом из нас живет память о тех далеких временах, когда человек делал первые шаги по планете. Его, нашего первопредка, недаром называют пещерным. Скальные углубления, гроты, ниши, норы были его первым жилищем. На протяжении всей истории человечества пещерные обители использовались разными людьми. Отшельники, пустынножители, нелюдимы, бродяги, разбойники, путники, монахи (кстати, от слова «монос» – «один»), подвижники-анахореты, святые затворники – у каждого своя судьба, свой мотив пещерного уединения. Уверен, нужда в нем живет в каждом из нас.Разные причины заставляют людей резко менять образ жизни. В стремлении к уединению есть, конечно, высокий смысл, сложные и мучительные духовные искания. Одиночество – максимальное выражение своей воли, это своеобразный апофеоз личности. «Истинно великие умы гнездятся одиноко, подобно орлам в высоте», – писал Шопенгауэр в «Афоризмах житейской мудрости». Нередко уход в затворничество – это резкое неприятие «земных безобразий, углубленных современным человеком». Хочется куда-то, чего-то… А куда? Как? Чего? Неизвестно. Остается один путь – в пещеру, в себя. Одиночеством человек самоутверждается: он не просто один, а один такой. И если что-то не удалось среди людей, в обществе, то обязательно удастся, когда ты один. Ты один на пьедестале жизни.Человека обучают (ну и сам, конечно, обучается) одному, двум, трем языкам, с помощью которых он общается с себе подобными. Одиночество – это нередко желание обучиться еще одному языку. Чтобы разговаривать с природой, Богом, самим собой. Это очень сложно. Для многих и невозможно. Но тот, кто этим языком овладеет, обезопасит себя от ударов судьбы. Затворническое существование – это своеобразная модель жизни: уйти от сетей мира, от его «клейкой стихийности», найти или выкопать свою пещеру и смотреть на мир со стороны. Находясь же внутри, ты все время остаешься заложником окружения и не можешь оценить, понять происходящее.Нередко, правда, все объясняется довольно прозаическими, житейскими мотивами. Человек, которого отодвинули от пирога, не оценили, не поняли, который очень хотел, однако так и не смог подняться по карьерной лестнице, вписаться в круг счастливых избранников судьбы, вдруг начинает замечать все больше и больше пятен на солнце, находить в окружающем его сообществе все больше и больше негативных сторон. Он внезапно обнаруживает, что оказывается в уединении, если есть хоть минимальные средства к существованию, можно объявить себя маленьким царьком, очень удобно, а часто и выгодно быть при этом судьей всем и всему. А если еще подпустить мистического тумана, красиво и романтично (при случае и экстравагантно!) все обставить, то с такого отшельничества можно и выгоду поиметь…Затворничество – удел схимников и творцов. Первые молитвой и смиренным образом жизни стремятся спасти мир. Вторые дерзновенным полетом мысли пытаются этот мир переделать. «Кто-то хочет уйти хоть куда-нибудь выше и, может быть, принести еще одну формулу, которая проникла бы даже в озверелый мозг», – писал Рерих, поселившийся в горах и оттуда взирающий на раздираемый противоречиями мир. Кстати, Эйнштейн советовал студентам временно удаляться на маяки для возможности сосредоточения в чистой науке. Я начинаю день с мыслей, которые возникли вечером. Тут же тянусь за тетрадкой и записываю их. Попутно рождаются свежие. Аппетит приходит во время еды. Именно эта «бодрость мысли, ее игра с разнообразными явлениями внутреннего и внешнего мира» спасает от одиночества и скуки. Надоедает думать об устройстве мира, переключаюсь на еду, ее приготовление. Мысль об этом никогда не дремлет…Затворничество в пещере – это и закалка духа, и тренировка воли. Недаром для молодых воинов это было последним испытанием, экзаменом на зрелость, готовность к самостоятельной жизни, мужественному и ответственному поведению на тропах войны. Привычка к одиночеству, которую один из философов назвал «главной наукой юности», весьма полезна для обретения своего пути в жизни. Основные беды людей из-за их неспособности переносить одиночество, тяготения к стадному образу жизни. Если говорить о воспитании, то привычка к одиночеству вырабатывает и другую привычку – «брать с собой в общество часть своего одиночества, то есть учиться в обществе быть в некоторой степени одиноким». Это означает очень многое. Например, не быть болтуном, душой любой компании, не метать бисер перед каждым встречным, в то же время не принимать близко к сердцу все, что о тебе говорят, не принимать на веру и не руководствоваться чужими, а тем более чуждыми тебе мнениями и решениями, быть снисходительным к людским слабостям.Стараюсь грубо не вторгаться в чужой, но далеко не чуждый мне окружающий мир (тем более со своим уставом). Хотя и приходится. Но делаю это осторожно, с оглядкой. Во всяком случае, оберегая свое уединение, ценю его проявление и в природе. Поэтому не трогаю растущее на скале деревце, торчащий из расщелины кустик (в моей пещере в углу торчит деревце боярышника, мне оно особо дорого), не мешаю покою ящерицы, застывшей на теплом камне, любуюсь цветком, склонившимся над обрывом. Я их понимаю, так же как и они меня. Они мои единомышленники, союзники. Стрижи, которые раньше накручивали круги вдали от пещеры, через пару дней стали чуть ли не залетать в грот. Наверное, им тоже любопытно, что за странное существо здесь поселилось. И бабочки, случается, запархивают, устав метаться над разноцветными головками цветов и одурев от их запахов, садятся на теплые камни у входа в пещеру, складывают крылышки и замирают.Я много думаю о том, что оставил внизу. Но все больше мои мысли занимает окружающая меня природа. Мы живем тем, что вне нас, и как только этот внешний мир меняется, меняемся и мы. Нередко не в лучшую сторону. А если внутрь себя заглянуть? Обозреть свой внутренний мир? Его голоса услышать? Это возможно только в отшельничестве, наедине с природой, которая неизменна в своей объективной сущности, своих циклах и игровых метаморфозах.Как и сегодня, тысячи лет назад человек не знал достоверно, как, а главное, зачем он появился на свет. Но раз появился, то надо было жить, добывая средства к существованию, утверждать себя на солнечных долинах и под сводами пещер. Однако, к счастью, в том пещерном мире места хватало всем. Потом стало на планете потеснее. Все большим дефицитом становились плодородные долины и сухие просторные пещеры. И вот человечество в растерянности. В порывах обустройства мира, разделенного государственными границами, оно уже и само не может понять, что сотворило. Самоопределиться в тесноте уже ни человеку, ни народам невозможно, не затронув интересы соседей. Гуляйполе – это прошлое человечества. Гуляй, конечно, гуляй, свободный человек, цветочки срывай, ягодками лакомься, но постоянно оглядывайся, чтобы не залезть в чужой огород, не наследить в чужой пещере.Быть или не быть? Иметь или не иметь? Конечно, быть! И конечно, иметь! Но другой вопрос: кем быть и как пользоваться тем, что имеешь? И тут же следующий вопрос: как не терзать себя из-за того, что ты не есть (не был и не будешь) и не имеешь того, что имеют другие?Вечером разжигаю костер. Для тепла, еды, света. Неспроста славянские слова пещера («печера») и печь («пещь») – однокоренные. С древних времен печь в доме была главной кормилицей. А еще своеобразным оберегом жилища, его стражем. У моего пещерного очага та же роль. Пещеру невозможно представить без очага. Он для меня и тепло, и еда, и свет. А еще друг, собеседник, советчик. Вечернее общение с ним входит в ежедневный ритуал. Призрачным прерывистым светом освещая пещерные своды, огонь как бы освещает мой путь. Может быть, я его прокладываю и для других? Спросил у огня. Его неизменный ответ – это вскрик рождения и стон умирания. Голос жизни?Дорога в ад вымощена благими намерениями. Намерение у человека одно – благо не ближнего, а прежде всего для себя. Так уж распорядилась природа. Так что и дорога у человечества одна. И все же я надеюсь и строю тур, маркируя тропу, разжигаю костер, огонь которого, возможно, увидит поздний путник. Указываю путь к пещере другим. Это, наверное, далеко не райское место. Но все же теперь я уверен – где-то поблизости от него…