В музыке, как и в вине, главное – послевкусие. Николай ПЕТРОВ

В пианисте Николае Петрове уживаются, казалось бы, непримиримые противоречия. Профессор Московской консерватории, народный артист СССР, кавалер орденов «За заслуги перед Отечеством» III и IV степени. Однако никакой субтильности, мягкости и сдержанности. Огромная глыба, этакий матерый человечище с бурным темпераментом, предпочитающий резать правду-матку. Эстет, свободно владеет пятью языками, любит джаз и французскую музыку. В кино же сыграл роль нового русского, не имеющего понятия о культуре.

Дворянин от музыки. Его дед Василий Родионович Петров, выдающийся русский бас, на протяжении 20 лет был солистом Большого театра, где выступал вместе с Шаляпиным. Отец был виолончелистом, мать – пианисткой, танцовщицей, драматургом. Сам Петров называет себя мужиком, тем более что и вправду все может делать своими могучими руками, которые не погнушаются ни кран дома починить, ни обидчику врезать. И эти же руки выдают такие лирические пассажи, что кажется, будто ножки эльфов едва касаются клавиш.

Гедонист, обожающий комфорт, и – большая благотворительная деятельность… При этом всегда и во всем – искренность. Словом, интереснейший собеседник. Мы поговорили с Николаем Арнольдовичем накануне открытия руководимого им X Международного фестиваля «Кремль музыкальный», который при информационной поддержке «Учительской газеты» сейчас проходит в Оружейной палате Кремля. Но разговор отнюдь не ограничился одной только музыкой.

– Николай Арнольдович, расскажите о вашем детстве. Ваш дед, знаменитый оперный бас, умер еще до вашего рождения, и вас воспитывала в основном бабушка. Чему она вас учила? Помните ли вы атмосферу бабушкиного дома, известных деятелей искусства, которые к вам приходили?

– Моя бабушка Евгения Николаевна окончила консерваторию с золотой медалью. Она учила меня музыке. Еще меня учили языкам. Это делала гувернантка, которая жила в нашей московской квартире. Мы с ней болтали по-немецки и по-французски. Конечно, я помню тех, кто к нам приходил: и старых мхатовских актеров, и музыкантов, например Давида Федоровича Ойстраха, Льва Николаевича Оборина. Правда, некоторые из них бывали в нашем доме еще задолго до моего рождения. А когда я начал играть на рояле, мама приглашала известных музыкантов и оперных певцов, чтобы подтвердить или опровергнуть мои способности.

– И кто подтвердил ваши способности?

– Например, Иван Семенович Козловский, Сергей Иванович Мигай, Эмиль Григорьевич Гилельс.

У меня были прекрасные учителя – Татьяна Евгеньевна Кестнер в Центральной музыкальной школе и Яков Израилевич Зак в Московской консерватории. И еще год, когда Татьяна Евгеньевна заболела, я занимался с Ильей Романовичем Клячко. Они все мне много дали, особенно Яков Израилевич. Если я могу говорить о себе как о музыканте, то меня сформировал он. И мои позиции в отношении серьезной культуры, и умение ориентироваться в сложных ситуациях – это тоже заслуга моих педагогов. Я многое взял у них, когда сам стал преподавать. В частности, это те моменты, которым Зак уделял основное внимание, – вопросы прикосновения, звука и педализации, которыми сейчас почти нигде и никто не занимается. Сейчас одним из самых распространенных заболеваний молодых пианистов как раз является неумение извлекать благородный звук из рояля.

– Кто-то из современных пианистов трогает вас своей игрой?

– Сейчас, слава богу, мы приходим к тому, что все меньшее впечатление производят трескучие октавы, блестящие двойные ноты, а наибольшее внимание привлекает человек, который умеет создать в зале мертвую тишину, которую ощущаешь во время паузы. Это самое драгоценное. К примеру, это получается у Александра Гаврилюка. Это не мой ученик, но совершенно удивительный, по-моему, 25-летний пианист. Его можно послушать в Большом зале консерватории, где он будет играть 16 апреля.

Еще один талантливый пианист будет играть в будущем году в моем абонементе «Николай Петров представляет» в консерватории. Это корейский мальчик по фамилии Чо, которому сейчас 14 лет. На мой взгляд, это моцартовской одаренности юноша.

Главное в музыке, как и в хорошем вине, – послевкусие. В случае с настоящим музыкантом должно что-то оставаться после того, как пианист уходит со сцены.

– А случайно ли то, что начало фестиваля «Кремль музыкальный» совпадает с вашим днем рождения? И каковы принципы отбора музыкантов, произведений, музыкальных стилей для участия в нем?

– Просто проведение фестиваля задумывалось под Пасху, а мой день рождения (14 апреля. – Т.Е.) как раз приходится на это время.

У меня ни перед кем нет никаких обязательств, никакой строгой программы, это абсолютно свободные стили. У меня нет худсовета. Это исключительно моя антреприза, на которой я представляю публике то, что мне кажется интересным. Мне кажется, 50 лет моего пребывания на сцене дает мне это право.

– Участие в фестивале и вашем личном абонементе как-то влияет на дальнейшую карьеру молодых исполнителей?

– Конечно. Это все-таки достаточно известный фестиваль, который показывает телеканал «Культура». То же касается абонемента – это возможность для неизвестного еще публике музыканта получить полный зал консерватории. Люди приходят на мой абонемент, доверяя моему имени.

– У вас есть благотворительный фонд вашего имени, который занимается как помощью молодым, так и пожилым, больным и немощным уже музыкантам, в том числе педагогам…

– Да, мы помогаем, например, старым педагогам Московской консерватории. Я не преувеличиваю значения нашей помощи: мы не говорим, что полностью их обеспечиваем. Мы помогаем им деньгами в меру наших сил. Если есть возможность помочь хоть немножко кому-то, то надо это делать. Мы все грешны, может быть, какие-то грехи нам и простятся в будущем…

– Считается, что профессия музыканта требует жертвенности и большой дисциплины. Вы от многого в жизни отказывались?

– Нет, я стараюсь ни в чем себе не отказывать. Я сибарит и люблю все хорошее и красивое: это касается и дома, и обстановки, и машин, и поездок, и гостиниц, и чемоданов, и наручных часов, и ручек, и зажигалок. Люблю я и поесть в меру своих скромных сил.

– А на спорт находите время?

– Раньше я занимался плаванием, хорошо играл в теннис. Но это в прошлом, сейчас уже не тот возраст.

– А как вас занесло в кино? Ваш эпизод из «Ретро втроем» не выходит у меня из головы. Зачем вы сыграли такого несимпатичного персонажа?

– Просто наш близкий друг и член нашей Академии российского искусства (ее основал и возглавляет Николай Петров. – Т.Е.) Петя Тодоровский попросил меня сняться в одном своем фильме, а мою дочь Женю снял в другом. А насчет персонажа, я просто сыграл то, что меня просили, поскольку доверяю художественному вкусу Петра Ефимовича.

– А вам больше не предлагали сниматься в кино?

– Нет. Хотя, когда я учился в ЦМШ, мне предлагали сняться в главной роли в каком-то фильме, но я получил тройку по поведению и не был допущен. Вообще-то я учился замечательно до шестого класса. Мне нечего было делать в школе: я знал два языка, писал без единой ошибки, знал историю, географию. А вот как пошли алгебра, геометрия и прочие «физики», тут и начались двойки и тройки.

– То есть вы ярко выраженный гуманитарий?

– Нет, я просто лентяй. Я знал, что ни математика, ни физика мне потом в жизни не понадобятся.

– У вас такой яркий общественный темперамент. Не думали идти в политику?

– Мой темперамент уже в прошлом. Забудьте этого идиота, этого Данко, идущего впереди продажной лживой толпы! Я считаю, что нельзя быть вне политики, но лезть в нее – очень смрадно. Человек, который приходит во власть, уходит из социума. Он переходит в другой мир. Это не значит, что он стал хуже, он просто стал жить в другом мире, стеклянном.

– Интересно, а какие у вас предпочтения в литературе?

– В дорогу в последнее время беру с собой чтиво. Ну просто всю хорошую литературу я уже прочел. Я консерватор, и мне тяжело читать Мураками, поэтому я вполне удовлетворяюсь Чеховым, Булгаковым, Гоголем и т. д. Одно из первых мест в моем списке чтения, безусловно, занимает Булгаков, еще очень люблю Платонова. Часто перечитываю и нахожу что-то новое у любимых мною Ильфа и Петрова. Я горюю, что нынешнее поколение не понимает прелести того юмора, на котором мы были воспитаны. Это старые «сатириконовцы» – Тэффи, Аверченко, Зощенко. К сожалению, это мышление, этот язык ушли безвозвратно. Так же, как ушла старая Одесса. Сейчас юмор – это пошлые шутки Петросяна и Дубовицкой.

– Для молодежи это Comedy Сlub…

– Я с удовольствием его смотрю, кстати. Часто их шутки на грани фола, но все же это сиюминутно, остро, смешно. А еще я считаю совершенно замечательной передачей «Прожекторперисхилтон».

– Николай Арнольдович, вы ощущаете свой возраст как ограничение или свободу? Виктория Токарева, например, говорит, что зрелость и старость – это собирание плодов своего сада, освобождение от лишних порывов, от власти гормонов…

– Не знаю, все-таки уже что-то с утра постоянно болит, где-то что-то екает. Так что особой радости от старения я не ощущаю. Может быть, от чего-то и освобождаешься, но все-таки, по мне, сорокалетний возраст лучше…

– Вы считаете себя счастливым человеком? Можете определить, что такое для вас счастье?

– Во всяком случае я не считаю себя несчастливым. Счастье – это возможность удовлетворить все свои желания. У меня это есть.

Николай ПЕТРОВ