В кино я прорвался со скрипом. Эдуард ТОПОЛЬ

В последние годы он часто разъезжает между Америкой, где дома, в Майами, его ждет молодая жена, восьмилетний сын и налаженный быт, и Россией, где ничего этого нет, но зато полно материала для будущих книг. С ним, автором 22 остросюжетных романов и сценариев к 7 художественным фильмам, нашему корреспонденту удалось поговорить в его очередной наезд в Москву.

– Эдуард, в молодости вы оставили журналистику ради кино. Игра стоила свеч?

– В 20 лет человек менее, чем когда-либо склонен к расчетливости. Когда я только собирался на учебу в Москву, редактор моей газеты «Бакинский рабочий» уверял меня, что скоро вернусь обратно: зарплату в 200 рублей не меняют на стипендию в 22 целковых. Но мне грех жаловаться на судьбу. Чем безрассуднее я поступал, тем больше мне сопутствовала удача. Судьба, как я понял, любит отчаянных простофиль. Так, после окончания сценарного факультета ВГИКа я не поехал по распределению редактором на киевскую киностудию и отказался от корреспондентской должности в «Литгазете», а засел писать сценарии. Четыре месяца жил на гроши, ночуя у друзей и на вокзалах, но в кино-таки прорвался – «Мосфильм» запустил в производство мой дипломный сценарий.

– Кинематограф вас не разочаровал?

– Нет. Хотя я по-разному оцениваю работу «своих» режиссеров. Фильм – это кладбище сценария. Но я помню, как мы возили по стране мою картину «Юнга Северного флота» и на вечере в пионерлагере «Орленок» полторы тысячи юных зрителей забросали нас полевыми цветами. Когда я стоял на сцене буквально по пояс в цветах, то подумал, что за такие мгновения можно перетерпеть все рогатки советской цензуры, 120 поправок к готовому фильму, мат-перемат кинопроизводства и вообще все что угодно. Ведь вопреки всему этому ты сумел заставить зал и плакать, и смеяться, сопереживая твоим героям, и это здорово.

– По вашим сценариям сняли 8 фильмов и поставили несколько спектаклей в разных театрах страны. По всем меркам вы были успешным драматургом. Почему эмигрировали?

– В то глухое время конца 70-х мне уже было под сорок. Два моих фильма легли на полку. Замминистра кинематографии СССР Борис Павленок вызвал меня «на ковер» и кричал: «Вы порочите советский строй. Наши кинематографисты должны знать, на кого работают». Подразумевалось, что работать мы должны вовсе не для публики, а для обитателей кремлевских дач. Потому что каждый новый фильм министр кинематографии в первую очередь вез показывать в загородные особняки к членам политбюро и самому Брежневу. Если «на даче» фильм нравился, он без проблем выходил в прокат. И получалось, что кинематограф обслуживал партийных боссов, показывая, как под их мудрым руководством процветает советский народ. Шаг вправо, шаг влево – выпадаешь из профессии, становишься «непроходимым». Когда я это понял, то решил, что больше в эти игры не играю, лизать им никакие места не буду. И уехал.

– При всех несуразицах цензуры в советском кино были и положительные моменты: снималось много фильмов, прокат приносил баснословные доходы, и, наконец, авторам прощались неудавшиеся режиссерские опыты и «полочные» фильмы.

– Мою картину «Любовь с первого взгляда», где не было ни политики, ни социальных проблем, а только любовная история, запретили из-за единственного эпизода. В большом бакинском дворе отец главного героя собирается резать барана, и соседи дают ему по этому поводу разнообразные советы. Один из них выходит на балкон в потертом френче и зачитывает инструкцию, как правильно резать барана. Смешно это выглядело или не очень, не берусь судить – это режиссерская придумка, а в моем сценарии такого не было. Но чиновники из Госкино усмотрели здесь пародию на советского служащего, который, дескать, все делает по бумажке, и потребовали эпизод вырезать. Однако режиссер фильма Резо Эсадзе заявил: «Нет, я художник и ничего вырезать не буду!» И советское государство, потратившее 240 тысяч рублей на производство картины, не посмело взять ножницы и самолично вырезать эти несчастные 19 метров пленки, что в подобном случае, даже не задумываясь, сделал бы любой западный продюсер.

– Ваш последний фильм «Ошибки юности» стал последним и для молодого красавца-актера Станислава Жданько, убитого его возлюбленной Валентиной Малявиной. Об этой скандальной истории много всего написано. А что там случилось на самом деле?

– Последний раз я виделся со Стасиком за сутки до его смерти. Мы вместе летали в Ленинград на озвучивание «Ошибок юности» (фильм мы потом посвятили памяти актера). А вскоре я узнал страшную весть о его гибели. Сам я при этом не присутствовал и могу только повторить то, что по первопутку говорила тогда вся артистическая Москва. Дело было ночь, оба выпили. Причем я не помню, чтобы Жданько до этого прикасался к спиртному. В постели они затеяли странную игру: Валя уперла в грудь Стасику нож и стала спрашивать, больно ли ему. Конечно, он храбро отвечал, что нет. Так она дошла до сердца. Когда он захрипел, Валя испугалась и выдернула нож из его груди. Врачи, «примчавшейся» через 40 минут «скорой помощи», сказали: если бы нож не вытащили, то парня можно было бы спасти. Я читал Валину книжку воспоминаний. Там дана другая версия. Но, хорошо зная их обоих, я склонен верить, что это не было банальное убийство или самоубийство, а все же изощренная любовная игра. Жданько сыграл в двух моих картинах, Малявина – главную роль в моем первом фильме «Там, где длинная зима». Все происшедшее я воспринимал, как личную трагедию. Стас был потрясающим актером-самородком, сочетающим в своей игре пластику Даниэля Ольбрыхского и властную мужественность Евгения Урбанского. Его, безусловно, ждало международное признание и много интересных ролей. Жаль, что жизнь этого красивого парня оборвалась так нелепо.

– Признайтесь, уезжая в Америку, вы рассчитывали попробовать свои силы в Голливуде?

– Я понимал, куда еду. Представьте себе, что какой-нибудь плохо говорящий по-русски китайский сценарист приезжает на «Мосфильм» со своим сценарием. Как с ним обойдутся? Каждый мосфильмовский редактор, мило улыбаясь, отправит китайца в соседнюю редакцию. И так он будет ходить по кабинетам по гроб жизни.

– Но «китаец» Андрон Кончаловский «выходил» свое в Голливуде.

– Он режиссер с международными премиями, и его случай особый. К тому же даже с этими премиями он выхаживал Голливуд почти два года. А я точно знал, что еду туда подметать улицы. Однако на деле оказалось, что в Америке пробиться в дворники труднее, чем в Голливуд. В то время мусорщик там получал 16 долларов в час, и попасть на такую работу мог только член Профсоюза мусорщиков, в который белому человеку вступить практически невозможно. Похожая ситуация оказалась и в американском кино. Голливуд не имеет права брать на работу литераторов, которые не входят в Американский союз кинематографистов. А вступить в этот союз невозможно, не сделав фильма в Голливуде.

Если помните, подобные нелепые законы были в ходу в советские времена. Например, ты мог получить работу в столице, только имея московскую прописку. А получить эту пресловутую прописку можно было, только имея работу в Москве. Замкнутый круг. В этом смысле жизнь в Америке зеркально отражала многие наши несуразности, только, конечно, на ином уровне. Но, хвала господу, случилось так, что мой роман «Красная площадь» стал бестселлером, и Голливуд сам пришел ко мне.

– Я что-то не помню американского фильма с таким названием.

– А его и не было. Роман я закончил в 1982 году. Если вы читали, действие там начинается с самоубийства зампредседателя КГБ и дальше развивается вокруг закулисной борьбы за кремлевскую власть. Когда умер Брежнев, то оказалось, что моя книга единственная точно предсказала, кто будет следующим руководителем Советского государства. В Англии роман перевели за десять дней и тут же издали, потом только за три первых месяца он был переведен на 14 языков, и я продал права на его экранизацию студии «Юниверсал» с условием, что я сам же и напишу сценарий. Руководителям этой студии не оставалось ничего другого, как уладить все формальности с моим американским кинематографическим членством и подписать со мной контракт.

Книгу послали на отзыв члену худсовета «Юниверсал» Генри Киссинджеру. Но он решил, что на тот момент Америке нежелательно обострять отношения с новым генсеком в СССР, и проект зарубили. В кино это бывает. А два года назад на телеканале Россия по моей «Красной площади» был снят вполне приличный сериал с Андреем Соколовым в главной роли.

– Ваши советские сценарии не были остросюжетными. Почему вы вдруг взялись за детективы?

– В первые месяцы жизни в Америке я заметил: там вся пресса о Советском Союзе настолько серьезна, что ее читает только узкая прослойка советологов и университетской элиты, которую сами американцы называют «яйцеголовыми». А широкая публика не имеет об СССР никакого представления, для них это как жизнь на Марсе. Между тем вокруг меня в автобусах и метро народ читал гигантское количество книг, отдавая предпочтение остросюжетным жанрам. И я решил попробовать рассказать западному читателю на понятном ему языке детектива о том, какова она, жизнь в Советском Союзе. В этом и заключалось мое ноу-хау. «Журналист для Брежнева», «Красная площадь», «Чужое лицо», «Красный газ» они восприняли правильно – как панораму советской жизни на всех ее уровнях. Достоверность фактуры и крутой сюжет обеспечили интерес к этим книгам в США, Европе и даже в Японии. Оказалось, что простым западным читателям жутко интересно, как устроено чрево этого страшного русского медведя – Советского Союза.

– Ваш роман «Красная площадь» до сих пор выходит с двумя авторами на обложке?

– Нет, уже только под одной моей фамилией. Я выиграл судебный процесс, и моя старая ошибка теперь исправлена. Суть дела в том, что более 20 лет назад я пожалел такого же эмигранта, как и я сам, Фридриха Незнанского, и записал его в соавторы своих первых двух романов. Я тогда легко относился к своему занятию и даже в самых смелых мечтах не мог предположить, что «Красная площадь» и «Журналист для Брежнева» получат мировую известность. И вот за счет той славы Незнанский живет все эти годы, эксплуатируя сделанное мной имя. Под него ушлыми делягами была создана артель литературных негров, которые и пекут бесконечный «марш Турецкого», бездарно копируя «Журналиста» и «Красную площадь». О чем в свое время было несколько зубодробительных публикаций. Целую полосу «Литературные негры» напечатала «Комсомольская правда», корреспондент которой устроился писать книги за Незнанского и подробно описал всю «кухню». А когда я в своем «Литературном покаянии» написал, что собой представляет «писатель» Незнанский, он подал в суд за, якобы, клевету. Но в суде мои адвокаты выступили с требованием провести лингвистическую экспертизу.

– А есть и такая?

– Ее делают в Институте мировой литературы имени Горького в форме литературоведческого исследования спорных текстов: сравнивают образную систему, метод разработки характеров, манеру диалога и т.д. А в Институте математической лингвистики загнали в компьютер шесть книг: два «спорных» романа «Красную площадь» и «Журналиста», два моих романа и две книги, изданные под именем Незнанского. И компьютер отобрал словосочетания, наиболее часто употребляемые в каждом произведении. Тут я с удивлением узнал, что, например, словосочетание «тем паче» я в каждой моей книге, в том числе и в «Красной площади», и в «Журналисте для Брежнева», стабильно употребляю около сотни раз. Но ни в одной книге, изданной под именем Незнанского, оно не встречается вообще. Несколько десятков таких примеров дали возможность компьютеру легко установить, кто же истинный автор «спорных» произведений. И суд своим определением назвал меня единственным автором этих книг.

– Вам не кажется, что время политических детективов уходит?

– Тревожные события в мире едва ли не каждую неделю нам показывают, что, к сожалению, нет. Чего стоят, например, события с захватом заложников в Театральном центре на Дубровке. Это же целый роман. Только теперь тема противостояния спецслужб России и Америки уступила место теме их общей борьбы с терроризмом. Но сюжеты от этого становятся только круче.

– Будете писать о том роковом спектакле «Норд-Ост»?

– Уже написал. Книга называется «Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте». Это документальная повесть, в центре которой истории нескольких любовных пар разного возраста, оказавшихся в заложниках у террористов и переживших весь этот ад.