В глубину Великого Кристалла ушёл Командор…

Вчера, 1 сентября, умер Владислав Крапивин. В его книгах, особенно фантастических, всё неслучайно. И эта дата как будто тоже не случайна – кончилось лето, кончилась сказка… Вспоминается начало его сказки “Тополиная рубашка”: “Реквием – это песня печали и памяти. Её посвящают тем, кого уже нет. Людям, которых любили…”

Ребята пошли в школу, и Командор ушёл от нас. Его “Каравелла” поднимет паруса на другой грани Великого Кристалла. Обязательно. А мы, оставшиеся здесь, и взрослые, конечно, тоже, будем читать и перечитывать его книги, ведь, как совсем недавно Владислав Петрович сказал в интервью “Учительской газете”: “Главное не в том, какой я, а в том, какие герои моих книжек”.

Для меня с детства само имя “Владислав Крапивин” казалось волшебным, что-то такое было в его звучании. “Мальчика со шпагой” мне читала мама, а “Голубятню на жёлтой поляне” — уже сам. Эта трилогия и последовавший за ней цикл “В глубине Великого Кристалла” создают уникальный мир параллельных вселенных, где живут дети, имеющие особые способности — они могут переходить из одной вселенной в другую. Особая роль отводится сообществу Хранителей — Командоров, призванному оберегать таких детей.

Фантастические миры Владислава Крапивина очень похожи на романтические феерии Александра Грина и поэтическую фантастику Рэя Брэдбери — по мироощущению и тональности, по поэтичности и человечности. После чтения его книг остаётся ощущение пронзительной, но светлой тоски. Тоски по потерянному раю — тоски по детству.

Взрослые герои книг Владислава Крапивина сочетают в себе два качества: это сильные люди и одновременно люди, смотрящие на мир глазами двенадцатилетнего ребёнка. Примерно такие, как на этой фотографии с зайцем Митькой сам автор: “Купил однажды в киоске. Посмотрел на него, пожалел, сказал:”Тебя будут звать Митька, мы будем с тобой путешествовать вдвоём”. Вот четвертый десяток лет путешествуем. Абсолютно везде, даже на приём к президенту. Он там в уголке смотрел из рук моих друзей, как Владимир Владимирович вручает мне знак премии”.

Ключевое слово в этой цитате, наверное, — “пожалел”. А за словами скрывается ключевое понятие книг Крапивина — “дружба”. По Крапивину: любые законы мироздания бессильны перед настоящей дружбой. В каждой его книге верёвочка дружбы связывает людей из разных городов, с разных планет и из разных вселенных.

Когда мы спрячем за пазухи
ветрами избитые флаги
и молча сожжём у берега
последние корабли,
наш маленький барабанщик
уйдёт за вечерним солнцем
и тонкой блестящей льдинкой
растает в жёлтой дали…

Это начало стихотворения-песни из книги “Голубятня на жёлтой поляне”. Подавляющее большинство стихов Крапивина написаны с “прикладной целью”: вставки в книги, песни для отряда “Каравелла”, или для любительских фильмов, или к какой-нибудь дате. У меня есть отдельное издание стихов Владислава Крапивина, вышедшее малым тиражом.

А ещё однажды я упустил возможность попасть на встречу с Владиславом Петровичем, когда он приезжал на книжную выставку в Москву. Думал, ещё будет возможность, и не раз. Казалось, что “лето кончится не скоро”…

У Владислава Крапивина есть не самый известный цикл “Паустовские рассказы” — “Ржавчина от старых якорей”. Константин Георгиевич Паустовский много для него значил: “…моё отношение к Паустовскому давно уже вышло за рамки отношений “читатель–писатель”. Константин Георгиевич (которого я никогда в жизни не видел) постепенно стал для меня столь же близким и живым человеком, как родные люди, как друзья, как те, кто всегда рядом. Ведь и в самом деле рядом — стоит лишь открыть книгу…”.

Рассказ “Мячик” из этого цикла напрямую с Паустовским никак не связан. Владислав Крапивин вспоминает своё детство в Тюмени, историю о том, как один незнакомый мальчик отдал ему найденный им самим мячик. Обычный резиновый мячик, синий с белым пояском, величиной с небольшое яблоко.

“…не знаю, как его зовут. И он не знает про меня. В ту пору у мальчишек было не принято знакомиться с ходу. Считалось, что если сразу спрашиваешь “как тебя звать”, значит, навязываешься в друзья. А навязываться нельзя, дружба — дело тонкое… Ладно, может быть, завтра…”

Но следующей встречи не было. “Едва дождавшись солнца, я побежал по скользким тропинкам в отсыревший лог. Но мальчика там, конечно, не встретил. И ходил потом ещё раз и ещё, даже в сентябре. Но напрасно. И вдруг понял, что встреча эта с самого начала была запланирована судьбой как единственная. С каким-то особым смыслом”.

“Я нагнулся, чтобы получше разглядеть себя. Лицо было тёмным и всё же хорошо различимым. И… я увидел того мальчика.

То есть, это был я, но в то же время и тот мальчик. Да, я и раньше улавливал сходство, но оно было в росте, в одежде, в остроте загорелых плеч и локтей. В белобрысой причёске “полубокс” — когда-то короткой, но к августу изрядно отросшей. А сейчас я увидел и удивительную похожесть лиц. На минуту даже не по себе стало. Я не знал тогда слова “мистика”, но ощутил эту мистику кожей.

Уж нет ли здесь какого-то колдовства, кем-то навязанной сказки или сна? Может быть, мне показалось от полынного запаха, что откуда-то я сам пришёл к себе, чтобы подарить синий мячик?

Зачем? И откуда? Понятие “параллельные пространства” мне в ту пору тоже было незнакомо, но интуитивно об их существовании я догадывался.

Я всматривался всё пристальнее. И всё больше мне хотелось быть таким, как он. Потому что у того мальчишки — я чувствовал это — был более чистый, более ясный и смелый, чем у меня, характер”.

Про мячик он не забывал, играл им. А через год потерял.

“Я стоял с равнодушным лицом. Потеря старого мячика не считалась такой бедой, из-за которой пятиклассники распускают нюни. А что у меня на душе — это моё личное дело. Лишь мой друг Сёмка Левитин (он-то лучше всех знал меня) шёпотом утешил:

— Да ладно, чего уж теперь…

— Чего уж теперь, — сказал и я. И постарался успокоить себя мыслью, что мячик-то — он ведь путешественник. Пожил у меня, а теперь отправился искать новых приключений. Когда-нибудь скатится с крыши и прыг-скок по неведомым дорожкам…”

А потом взрослый автор оказался в городе детства на несколько часов, проездом. И в том самом дворе, где двадцать лет назад мячик потерялся, он увидел точно такой же в лужице у водосточной трубы. Может быть, тот самый?

“Потом синий мячик жил у меня дома несколько лет. Но я опять же не стал делать его сувениром или талисманом. Им играл мой старший сынишка, играли соседские ребята. Гонял его по углам рыжий мамин кот… И в конце концов мячик опять пропал. “Ну и ладно, — решил я. — Видимо, снова отправился бродяжничать…”

Последняя встреча с мячиком состоялась во время путешествия автора с женой и сыном на теплоходе. Сойдя на берег рядом с какой-то деревенькой, отец и сын обнаружили синий мячик с белой полоской.

“Мы долго перекидывались мячиком среди кустов и сосен, и я вновь чувствовал себя тюменским пацаном”.

А потом мячик закатился в щель, как раз в тот момент, когда надо было возвращаться на теплоход.

“Теплоход и правда отвалил, едва мы зашли на палубу. Не зря спешили. И все же меня царапала совесть.

А потом случилось то, чего не забуду никогда. Мы стояли на кормовой палубе. И когда корма поравнялась с катерной пристанью, мы снова увидели мячик. Синий, блестящий, он прыгал недалеко от берега в мелких волнах. Прыгал так, словно хотел подскочить повыше и перелететь на палубу, к нам…

А может быть, он просто резвился, купался? Или отплыл от берега, чтобы проводить нас? Да нет же, он хотел с нами.

Мы с Алёшкой посмотрели друг на друга.

— Ну, у него своя дорога, — неловко сказал я. — Повидался с нами, а теперь отправился дальше. Путешественник…

Алёшка молчал. Мне даже почудилось, что он думает обо мне с печальным упрёком. Конечно, я был не прав. Но так мне показалось, потому что сам я о себе думал тогда горько и безжалостно. И думаю до сих пор. И ругаю своё взрослое здравомыслие, свою дурацкую осторожность. Ну, что, в конце концов, могло случиться, если даже опоздали бы на теплоход? Догнали бы по берегу на такси или попутных машинах. Не в диком же краю… Были бы, конечно, несколько часов нервотрепки и волнений, зато мячик остался бы с нами. Зато не пришлось бы вспоминать все эти годы, как он прыгает среди волн в безнадёжных попытках догнать нас.

________

…Иногда я обрываю эти мысли. Опомнись! Любой здравомыслящий читатель сочтёт тебя идиотом. Среди множества глобальных проблем, экономических кризисов, экологических катастроф, кровавых событий в горячих точках и сообщений про летящий к земле астероид ты, выживший из ума пенсионер, печалишься о каком-то старом резиновом мячике… Но… верите или нет, а едва вспомню, как он, беспомощный, прыгал в гребешках жёлтой воды, комок встаёт в горле. Так бы и дал себе с маху по роже!..

И вот ещё на чём ловлю себя. С какой стати я вздумал затолкать историю о мячике в цикл “Паустовские рассказы”? Нигде у Паустовского ни про какие мячики я не читал. Но, поразмыслив, понимаю, в чём дело. Когда-то я видел фотографию мальчика Костика. Он снят в дедовом хуторе Городище. Снимку около сотни лет. Костик стоит среди зарослей чертополоха. Наверно, он только что играл здесь, воображая себя казаком-запорожцем (играл в одиночку, как и я в зарослях тюменского лога). Он подпоясан широким, похожим на военный, ремнём — тоже как у меня. И Городище у нас в Тюмени было. Даже не одно, а три — Большое, Малое, Царёво…

Столько похожего.

Но и здесь меня грызёт совесть. Мне кажется, что мальчик Костик смотрит с фотографии на меня с укоризной: “Я-то ни за что не оставил бы свой мячик…” И тот мальчик, в логу, не оставил бы. Он доверил мячик мне, а я…

Лишь одно слегка утешает меня. Надежда, что может быть, я повстречаю мячик снова. Или найду где-нибудь в траве газона, или вдруг в парке какой-нибудь малыш догонит меня:

— Дядя, это не вы уронили под скамейку?

Конечно, чудес не бывает. И смешно: с какой стати малыш со своей находкой будет догонять меня? Он же знает: старые дяди не играют мячиками… И всё-таки думаю порой — вдруг мячик вернётся?

Я знаю: если бы это случилось, я обрёл бы что-то важное и постоянное. И на этот раз — навсегда, до конца дней. А может быть, и после конца…”