В далекой, далекой тундре… Буровые вышки посреди белого пространства куда ни глянь

Со стороны казалось… Хм, с какой стороны? Все части белого света нараспашку. Откуда ни глянешь – торчит посреди белой тундры занозина буровой вышки. Торчит сиротливо, сама по себе, вокруг ровно, пусто. Но это со стороны. На самом деле «фонарь» (так на профессиональном жаргоне называют вышку) окружает множество построек. Если ты глухой зимой со стороны случайно забрел на буровую, то растеряешься – сначала покружишь по их крышам, потом только обнаружишь ступеньки, ведущие круто вниз. Тундровому же человеку разобраться несложно – жилые балки погребены под снегом.

Я прожил в балке за полярным кругом все четыре времени года. Когда весной собирал рюкзак и бывалые люди рассказывали, под какой крышей придется хлебать тундровый чифирек, не утруждая себя расспросами, которые бы выдавали мое полное северное невежество, представлял: балок – это что-то вроде палатки-шатра, раскинутого в уютной балке на берегу ручья. Но вообще-то не очень удивился, когда увидел (действительно в балке и действительно на берегу ручья!) обычную строительную бытовку. Тундра искрилась, расплескивала вокруг острые запахи. Между кустов ивняка, обсыпанных желтыми пушистыми шариками, играла синяя звонкая вода. Над вскрывшимися озерами то и дело вспархивали утки, выискивая места для гнездовий. Под самыми балками прыгали овсянки – тыкались клювиками в яичную скорлупу, соскальзывали с консервных банок. Балки стояли метрах в ста от буровой, может, чуть дальше. Словно домики в пионерском лагере, они были вытянуты в одну строгую линию. От них до вышки вел узкий, в две доски, тротуар. Вокруг курганами и курганчиками громоздились вытаявшие из-под снега бочки, флянцы, задвижки, обломки ящиков, оленьих рогов, кости, консервные банки – жили, как помнится, одним днем, одной скважиной.Нары в балке были расположены в два яруса. Я лежал на втором. Напротив меня уткнулся лицом в свернутый полушубок, который служил подушкой, бурильщик Коля Макеенко. Вместо простыней мы использовали вкладыши к спальным мешкам. Спали на них обычно голые – наверху жару от раскаленной спирали – «козла» хватало с лихвой. Внизу ворочался, покряхтывал старый помбур Евсеич и сердито сопел дизелист Леха Изюров.Евсеич приехал к нам неделю назад. Растрепанная борода, толстые губы – «абы рот не гуляв», свитер с растянутым скособоченным воротом, пиджак без рукавов, ватные штаны, лямки которых перекрещивались на груди, как пулеметные ленты, – таким он впервые появился в балке. О своей жизни Евсеич почти ничего не рассказывал, но по всему было видно – не от сладкого пирога приехал сюда. Однажды проговорился, что одна y него думка-мечта – «скопить грошенят на хату». На хату так на хату, многим тут капало на сберкнижку от полевых геологических щедрот – кому на кооператив, кому на колеса. Мы испытывали уже пробуренные скважины. Тогда весной нам здорово не повезло: в скважину улетел «инструмент» – связка труб, в которой было без малого три километра. Провозились мы с ними до глубокой осени. Евсеича авария мало волновала. Он и до нее не особо напрягался, норовил урвать себе занятие подальше от «жализяк». Ну а тут, убедившись, что возле скважины забот и так всем шустрым не хватало, вдохновенно переключился на хозяйственные дела. Прилетал вертолет – Евсеич первым мчался разгружать его, вытаскивая самую тяжелую оленью тушу; мастер ходил по балкам и «выдергивал» добровольцев в поездку за водой на озеро – Евсеич уже катил бочку к трактору; кто-то намекнул, что хорошо бы затеять авральную стирку вкладышей – Евсеич тут как тут с огромным корытом. Повариха души в нем не чаяла – на помбуре держалась вся кухонная «неаппетитная» работа. Особая его забота – балок. У нас голова мало болела, где и как живем, на чем спим. Приплелся с вахты и плюхнулся на нары – всех остальных дел и на полкопейки не наберется. Денежно, не капает, тепло, сытно – дышим! Евсеич, кажется, жил другими мерками. Балок он принял сразу, но принял как свой личный дом, в котором хозяину дел всегда невпроворот. Через месяц при входе появилось крыльцо с резными перильцами, под окнами забелел низкий заборчик, оббитые железом стенки заблестели свежей зеленой краской, у одного торца вырос турник, к другому прилепилась собачья будка, в которой поселился лохматый щенок Пузан. Но очень скоро помбур стал приятно удивлять своими хозяйственными чудачествами, практическая польза которых для нашего полубивачного быта была очевидна. Летом навалились комары. Казалось,что они слетелись к нам со всего Заполярья. Идет, скажем, по тундре человек, а издалека кажется, что вовсе это и не человек – комариное облако перемещается над кочками. После вахты комарами отхаркивались над умывальниками, выковыривали их из ушей, вытряхивали из спутанных волос. На вертолетных площадках в ожидании бортов мазями, аэрозолями делились, как сигаретами. Рецепты растворов, в которых вымачивались самодельные накомарники из обрывков мелких рыбацких сетей, записывали тут же на бланках нарядов, сигаретных пачках. Однажды мы вернулись из тундры, куда ездили вытаскивать застрявший в ручье трактор, шумно ввалились в балок и разом умолкли: над нарами – над каждым спальным местом – были натянуты марлевые пологи. Евсеич на нас не обратил внимания. Сопел, морщился – черными нитками пришивал к марле белые тесемки.Вспоминаются и другие тундровые вечера в нашем старом балке. Лежу после вахты и леплю дымные кольца в фанерный потолок. Не глядя стряхиваю пепел в пиалу, рискованно примостившуюся на полочке у изголовья. Раньше из этой посудины Коля Макеенко хлебал чай, но однажды в нее свалился патрон, заряженный жаканом. Фарфор треснул, и с молчаливого согласия бурильщика расписную пиалу пустили под пепельницу. На стене – неровные буквы: «яб…ябло…яблоня…» Кто-то, наверное, расписывал шариковую ручку. Рядом от шляпки шурупа отходят частые лучики – следы той же ручки. Леха Изюров внизу возится с будильником.- Главное, мужики, чтоб он не голосил по раннему утру – по нервам бьет. Чтоб такое с ним сотворить?- Выкинь звонок.- Неинтересно. Надо так, чтоб он звенел и вроде не звенел, чтоб будил ласково, оставляя резерв для досыпу.Через полчаса потрохи будильника были аккуратно разложены на газете, а еще через полчаса корпус стал пепельницей – Леха, как оказалось, в часах совсем не разбирался.- А куда б, мужики, пружину приспособить?Потом наступила осень, и все вдруг стали охотниками. Однажды Коля принес живую куропатку с перебитым крылом. Она тутже забилась под нары и там надолго затихла, запутавшись в тряпье. Евсеич взял шефство над раненой птахой. Поил ее, прямо на полу крошил халву, варил ей молочные и прочие смеси. Очень быстро куропатка освоилась в балке, привыкла к его запахам и звукам. Забавно было наблюдать, как птица, волоча за собой портянку, ковыляет к сковородке, на которой жарилась рыба, или, взмахивая здоровым крылом, кидается на Пузана. Евсеич ликовал: «Ты дывы, совсем как квочка. Это ж кому только сказать».Зима пришла рано. Уже в конце сентября все вокруг стало белым. Чуть ветер посильнее, балок ходуном ходит, рождая в стыках различной тональности скрипы. Лежишь ночью в спальном мешке спеленутый, как мумия, прислушиваешься к звукам за стеной: то ли на буровой скрежет, то ли обшивка оторвалась, а может, дырявые колокольцы на ненецком кладбище за озером тренькают. Не разберешь. Засыпаешь. Опять просыпаешься. Послушаешь, послушаешь и снова засыпаешь. Сны какие-то приходят, из которых утром ничего не помнишь. Еще в августе Леха Изюров вздыхал:- Птички на юг подались – чуят они, все чуят…Через месяц он продолжил свою мысль: – Птички оказались умнее некоторых.С дизелистом никто не спорил.Снегу все прибывало. Балок постепенно погружался в него. Он уже не трясся, не дергался – спрессованный ветром снег цепко держал наше жилище. Внутри теперь в любую погоду было тихо. И вот наступил день, когда наконец разобрались со скважиной, закончили испытание всех пластов. Нужно было сниматься на новое место – километров на тридцать севернее. Что в каком виде оставили после себя – все снег скрыл. Никаких следов. Тяжелые «болотники» – трактора с широкими гусеницами – вырывали балки и выстраивались в колонну. Наш балок долго не поддавался – не пускали его пристройки, конурки, заборчики Евсеича. Но вот и он, покачиваясь, будто раздумывая о чем-то, покорно пополз за трактором. Евсеич то одного дергал за рукав, то другого останавливал:- Шо ж такое, хлопцы?.. Та куда ж это мы?.. Та може… та хоч не так все разом…От помбура отмахивались – на всех одна радость: в путь! Что был, чем жили – уже лишний груз, обуза. Потерянный Евсеич бродил между провалами, где стояли балки. Подберет доску – бросит, нагнется за скобой, повертит в руках – затопчет в снег, вытащит моток проволоки – зашвырнет подальше. Плохо было Евсеичу.Оставили мы балок в тундре. Перебрались на новую скважину и закрутились с испытаниями. На этот раз все проходило гладко. С кем, где, под какой крышей стали жить – дело десятое. К концу зимы Евсеича среди нас уже не было. Уволился помбур по собственному желанию. Хоть людей в бригаде и не хватало, мастер отпустил его с легким сердцем. Евсеич улетел с буровой на случайном вертолете. С ним никто толком и попрощаться не успел – готовились перетаскивать балки на новое место. Еще севернее…