Утраченные иллюзии

После каждой сессии мы всей группой шли в церковь и ставили свечи о его здравии. Когда праздновали получение диплома, чуть ли не самый первый тост подняли опять же за его здоровье. Он был нашим спасителем, вечной палочкой-выручалочкой, оберегал нас, не блиставших, особенно после третьего курса, прилежанием, от неминуемого провала на очередном экзамене. Впрочем, это не мешало нам при встречах ехидно похлопывать его по плечу: “Опять, небось, в библиотеку намылился, бедняга”. Зато найти его, чтобы стрельнуть очередной конспект перед экзаменом, было легко: либо в библиотеке, либо в аудитории.
Его конспекты стоили дорогого, а он предоставлял их по первой просьбе совершенно бесплатно, просто по-приятельски. О его усидчивости и старательности было впору слагать легенды! Учеба на филфаке – не только огромные списки на полтетради по русской и зарубежной литературе (всю студенческую жизнь мечтал спросить людей, которые их составляют, пробовали ли они сами осилить этот объем в течение семестра?). У нас, кстати сказать, была еще и третья – украинская литература, а когда на четвертом курсе она закончилась, ее место заняла литература ближнего зарубежья. Законспектировать все не удавалось даже ему. Но он, в отличие от большинства других студентов, хотя бы к этому стремился. А мы оставляли себе участь лишь передирать его конспекты накануне экзаменов (что тоже стоило немало труда и бессонных ночей: он и критику конспектировал сверхподробно). Правда, перед экзаменом по педагогике я умудрился только написать на его тетради свою фамилию, благо преподаватель не знал моего почерка, а хозяину было все равно – он учился на курс старше нас.
Лучшей шпаргалки, чем эти его огромные тетради, было не найти, а многие преподаватели разрешали нам пользоваться ими на экзамене, почти веря, что это наши собственные. Я даже на “госе” по литературе ухитрился что-то из них подсмотреть.
А уж какие конспекты были у него по языковедческим дисциплинам! Литературную критику он конспектировал только из редкостной для студента дисциплинированности, а в глубине души литературоведение не уважал. А вот лингвистика!.. Она была его стихией, он жил ею, дышал, разве что не молился на нее. Его дипломная работа, а после и диссертация были посвящены теории языка.
После пятого курса вопрос, чем ему заниматься дальше, не стоял. Он поступил в аспирантуру, его приняли на кафедру русского языка сначала помощником лаборанта, со временем повысили до лаборанта. Научный руководитель не чаял в нем души. Ведь такой аспирант – мечта любого ученого. Его не приходилось, как многих, разыскивать неделями, силком загонять в библиотеку, клещами вытаскивать из него новую куцую главу к диссертации. Он, по примеру многих наших преподавателей, не задавался вопросом, на что жить, целиком отдавая себя науке. Разве что когда женился, стал подрабатывать на стороне. Кажется, ночным сторожем на стройке.
Я не видел его года, наверное, три. А на днях позвонил в Харьков – хотел передать через него привет общим кафедральным знакомым. И узнал, что обратился не по адресу. Он ушел с кафедры полгода назад, так и не дописав диссертацию.
– Работаю секретарем в агентстве недвижимости, – признался он. – У меня ведь двое детей.
Руслан ЦАРЕВ