Успех – это востребованность. Лия Ахеджакова

Мы знакомы несколько лет, но как-то так выходило, что по газетной надобности я обращался к Ахеджаковой только за комментариями каких-то политических событий – она человек до крайности политизированный. А тут звоню и говорю: «Лия, давайте побеседуем о чем-нибудь, кроме политики». – «Ну о чем, например?» – «Например, об успехе. О вашем собственном и вообще об успехе. В широком смысле». – «Ой, это такая серьезная тема». Тем не менее согласилась. И вот приезжаю, включаю диктофон и слышу.

– Вот вы мне сказали, что мы будем об этом говорить, и я все время не спала и думала. Так вот, я считаю себя очень неуспешным человеком.

– Вы это серьезно?

– Абсолютно.

– Тогда объясните, почему? Должно же быть какое-то объяснение. Ну, скажем, многое из того, что хотелось сыграть, сыграть не довелось.

– Да, и это тоже. Я, например, никогда Чехова не играла.

– Вас ведь Някрошюс приглашал, когда ставил «Вишневый сад».

– Приглашал.

– Он вам, я слышал, Шарлотту предлагал.

– Да. А сыграла другая актриса. Я не хочу об этом даже вспоминать.

– Он что же, обманул вас?

– Он тут вообще ни при чем. Кастингом занималась актриса. Она же была и продюсером этого спектакля. Вот она и сыграла Шарлотту. А Някрошюс – замечательный режиссер. Тонкий, нежный. Я его обожаю. Его «Фауст» – это что-то потрясающее. Я после тяжелейшей репетиции нашла в себе силы поехать и посмотреть этот спектакль. Это такая красота, это так пронзительно! Другое актерское существование. Обидно, что не удалось сыграть Шарлотту у Някрошюса. И вот так постоянно. Как только я что-нибудь себе намечаю – все, тогда уж точно никогда это не сыграю.

– Загадывать нельзя?

– Нельзя. Роли должны сваливаться как подарок. Вот так роль Варвары в «Мелком бесе» свалилась на меня. А гоголевскую Пульхерию Ивановну я лелеяла много лет. И сыграла. Спектакль вышел под названием «Старосветская любовь». Все-таки загадывать что-то заранее, может, и не стоит, но как сладко!

– А бывает у вас предчувствие успеха?

– Я стараюсь об этом не думать. Такое предчувствие всегда кончается обломом. Когда настраиваешь себя на успех, страстно жаждешь его, наверняка случится облом.

– Поэтому вы считаете себя неуспешным человеком?

– Не поэтому. Я вам скажу, что такое успех. Это востребованность. А у меня все как раз наоборот. Какой-то маленький человеческий или творческий успех у меня чаще всего чередуется с годами невостребованности.

– Вы имеете в виду какой-то конкретный период?

– Я имею в виду всю мою сознательную жизнь. От бровки до бровки. Начиная с двадцати одного года и по сегодняшний день. У меня в театре случались простои длиною в пять-шесть лет, а однажды и в восемь. Ни одной новой роли! Но бывали периоды и огромной загруженности. «Квартира Коломбины», «Трудные люди», «Стена», «Крутой маршрут», «Мелкий бес»… Я тогда находилась в том возрасте, когда актриса востребованна. Уже мастер, но еще не второй обоз. Стареющие актрисы – это такая обуза для театра. Вроде бы надо дать ей работу, да где же взять?

– А до этого в ТЮЗе вы разве мало играли?

– Мало – не то слово. Там была абсолютная невостребованность. Стопроцентная. «Загруженность» вплоть до того, что я играла куриные ноги. У Бабы-яги была, как известно, избушка на курьих ножках. Так вот эти ноги я играла. Представляете, у тебя даже тела нет, у тебя только ноги куриные. Ну еще третьим составом – средний поросенок Наф-Наф. И все. Но большой удачей для меня стало знакомство со Львом Абрамовичем Кассилем. Он меня порекомендовал на роль пионера Тараса Бобунова. Это была роль второго плана. А главную роль играла Лидия Николаевна Князева. Божественная актриса. Божественный человек. Можно считать успехом, что я пришла в театр к ней, к Князевой. Я могла рядом с ней находиться на сцене, я могла у нее учиться.

– Работая в ТЮЗе, вы ощущали себя серьезной, глубокой актрисой, способной играть не только поросят и зайчиков?

– Ощущала. Но продолжала играть куриные ноги.

– Так складывался репертуар? Или только так воспринимали вас режиссеры?

– И то и другое. Но вот однажды я пришла к Анатолию Васильевичу Эфросу. Он был в ту пору очередным режиссером в театре на Малой Бронной. Пришла и говорю: возьмите меня. Он пообещал свести меня с Дунаевым, главным режиссером. Я пришла к Дунаеву, и он мне сказал: «Как отец вам советую – держитесь за ТЮЗ руками и ногами. Вы травести. Вы должны в ТЮЗе работать до пенсии. Я вас не возьму, потому что я вам добра желаю». Я все это пересказала Анатолию Васильевичу. Он расстроился и говорит: «Ну тогда, Лилечка, вам придется идти в «Современник». Вас там точно возьмут. И это очень хороший театр. Там замечательные актеры. И Галя Волчек вас возьмет». Я нашла Валеру Фокина, который тогда был молодым человеком, начинающим режиссером. И Валера привел меня в «Современник». Я тогда еще условия ставила, представляете? Никому не известная артистка, рост метр пятьдесят… Пришла к Волчек и говорю: «Галина Борисовна, я только умоляю вас: никаких сказок, никаких зайцев! Я переела этого, меня тошнит». И она мне пообещала. Действительно, я в «Современнике» тридцать лет – и ни одного зайца, ни одной Бабы-яги. Я, правда, после еще успела сыграть в кино Тетю Мышь в «Дюймовочке» по Андерсену. Но это все-таки кино. Это же не из года в год с двенадцати утра по сцене мышью скакать.

– Все же что это такое – актерский успех?

– Я думаю так. Если женский успех – это востребованность женщины мужчинами, то актерский успех – это востребованность театром, кинематографом. Востребованность продюсерами и режиссерами.

– Только востребованность и все? Ничего больше не надо? Вот, скажем, получить звание – это успех?

– Нет. Это зависит лишь от того, как к тебе относятся в театре или в кино. Если к тебе хорошо относятся – получишь звание. А если плохо – ищи знакомства в другом месте.

– А успех у публики для вас показатель успеха?

– Нет. Иногда очень дурной артист, такой, знаете, комикующий, не брезгующий никакими средствами, чтобы понравиться зрителю, имеет феноменальный успех у зрителей.

– А бывали случаи, когда на вас обрушивался необычайный зрительский успех, но вы понимали, что он вообще-то недорого стоит?

– Да, конечно. Мне не хочется называть этот спектакль.

– Это было в «Современнике»?

– Я не скажу. Не важно, где. Я же еще очень много в антрепризе играю. Это счастье, что появились частные проекты, что можно найти деньги и сделать то, что хочешь, о чем мечтаешь. И быть независимой материально. И не выпрашивать прибавку жалованья. И объехать весь мир, даже если тебя в твоем театре не занимают в спектаклях, предназначенных для зарубежных гастролей. У меня, слава богу, есть постоянный продюсер – Ефим Спектор. Как только у меня возникает большая пауза, он моментально затевает проект. Нас случай свел. Это был счастливый случай – знакомство с ним.

– А когда Эльдар Рязанов пригласил вас сняться в «Иронии судьбы…», вы понимали, что это тоже счастливый случай, что с этого фильма может начаться – и началась-таки – ваша карьера в кино?

– Не понимала. Хотя успех очень часто зависит от случая. Вот как тут, например. Звонит мне Рязанов. Мне, совершенно неизвестной актрисе. И предлагает сняться в маленькой роли в «Иронии судьбы…». Я читаю и вижу, что играть там, в общем-то, нечего. Тем не менее поехала на встречу с Эльдаром Александровичем. И сказала ему: «Эльдар Александрович, я вас обожаю, но сниматься не хочу. Я хочу дождаться, когда вы напишете для меня роль». А он говорит: «Лучше сняться у хорошего режиссера в крошечной роли, чем в главной у какого-нибудь…» Уговорил. А дальше уже был «Служебный роман», потом он написал для меня роль в «Гараже», потом были «Небеса обетованные» и «Старые клячи». Случай? Да.

– А вы способны программировать свой успех, просчитывать его, делать некие ставки?

– Нет. Хотя есть актеры, которые это умеют. Но их мало. Вообще успех должен программировать продюсер. Это его работа. Тут самое главное – правильный кастинг. Я посмотрела «Чайку» у Люка Бонди. Это великий спектакль. Я такого Чехова никогда и нигде не видела. И залогом успеха было не только глубокое прочтение пьесы, безупречная форма, но и то, как точно режиссер распределил роли и создал актерский ансамбль. Я впервые тогда поняла, что такое кастинг. Дальше – только работать. Но кастинг – не гарантия успеха. Успех вообще невозможно гарантировать. Это такая неуловимая вещь, такая метафизика… Может быть, успех надо заслужить, выстрадать всей своей предыдущей жизнью до этого спектакля, до этого фильма, до этой работы. Заслужить и выстрадать даже своими неудачами.

– Что для вас значит шлейф предыдущих успешных работ? Вам не свойственны комплексы, одолевавшие Охотника из «Обыкновенного чуда» Евгения Шварца? Помните, как он, знаменитый, прославленный мастер, все оглядывался на своих завистников и панически боялся заняться охотой: «Как начнут они там внизу обсуждать каждый мой выстрел – с ума сойдешь! Лису, мол, он убил, как в прошлом году, ничего не внес нового в дело охоты. А если, чего доброго, промахнешься! Я, который до сих пор бил без промаха?» Несчастный человек. Он стал заложником собственного успеха, рабом его.

– Меня подобные страхи не мучают. Я другого боюсь. Я боюсь окунуться во вчерашний день. Боюсь принести на хвосте вирус чего-то устаревшего или давно всем известного.

– Устаревшего с точки зрения содержания? Театральной формы?

– С точки зрения времени. С точки зрения сегодняшнего дня.

– Когда было легче добиваться успеха – раньше или теперь?

– Вы понимаете, это же не от строя зависит. Не от политических условий, не от того, в какой стране ты живешь.

– Мне кажется, и от этого тоже. Не вступила бы Россия в рыночную эпоху – не было бы у нас сегодня антрепризы. А с другой стороны, и репертуарный театр, возможно, не испытывал бы так остро тот кризис, какому он ныне подвержен.

– Я думаю, дело в другом. Дело в том, во что веришь, во что не веришь и какая у тебя точка отсчета. И главное – чувство вкуса: пьеса, сценарий, театр, режиссер, компания, которые тебя выбирают и которых выбираешь ты, – это и есть твое лицо.

– Успех должен быть рентабелен?

– Конечно. А когда ты весь в поту, в мыле, разворотил себе всю душу, но отдача минимальная, это печально. Хотя нередко мы тратимся несоразмерно эффекту. Тратимся по-страшному, потому что зрители заплатили деньги, цветы заранее купили и принесли… Значит, надо этому соответствовать. Надо себя как-то душевно разворотить, измутузить, чтобы зритель плакал или смеялся. И чтобы он ушел разогретый.

– Вы же говорили, что вам не очень важен успех у зрителя. Давайте уж честно: публика – дура?

– В общем, да. Чаще всего. Но всегда есть люди в зале, которые любую твою фальшь почувствуют и самоотдачу твою оценят.

– Для них и хочется играть?

– Ну не только для них. Еще и для себя, и для партнеров. Чтобы противно после спектакля не было.

– А бывает противно после спектакля?

– О, еще как! Бывают дни, когда ничего не выходит. Ну не спускается к тебе ангел с небес, и всё. И вот как во сне: кричишь, а звука нет, и никто не слышит и не отзывается. Такие дни бывают – просто ужас. А бывает, ни с того ни с сего вдруг твой голос прекрасно звучит, и ты будто взлетаешь и какие-то вещи делаешь легко. Это значит, Бог рукой водил, ангел спустился. Но это случается не так часто. Для этого какая-то готовность должна быть. А чем она достигается, я не знаю. Иногда специально пытаешься как-то себя размять, но только хуже выходит. Бог его знает, как поймать это состояние, когда все можешь.

– Все-таки почему успех для вас – это востребованность?

– Потому что это впрямую касается моей профессии. Ведь к житейским ситуациям понятие «успех» неприменимо. Если у тебя родился ребенок или умерла мама, это имеет отношение к счастью или несчастью. Про это не скажешь – «успех», «неуспех». Более того, счастье – неуловимая вещь. Оно приходит и уходит неожиданно. Как солнышко: вот оно только что светило и вдруг зашло за тучу.

– В отличие от счастья успех – вещь очень конкретная, да?

– Тоже нет. Актер думает, что у него успех, а на самом деле он заехал в такие дебри… Он изо всех сил старался понравиться и наконец понравился. А оказывается, это гибель для него. Он ушел от каких-то фундаментальных вещей в искусстве, самых главных, самых заветных. Вот, кажется, все у тебя есть – популярность, поклонники, деньги. Но ты уже давно неликвиден. Можно быть очень известным, узнаваемым, но тебя на порог не пустят туда, где подлинное искусство. Возьмите Резо Габриадзе. Он трудно находит нужные слова, он заикается, когда начинает говорить, он ищет адекватную формулировку тому, о чем думает и что чувствует, но он среди небожителей. Он там, где Инна Чурикова, где Женя Миронов, где моя любимая Ульяна Лопаткина… Там, где при жизни были Анатолий Васильевич Эфрос, Андрей Тарковский… Идти туда можно всю жизнь, но оступиться – в два счета. И тогда будешь лететь, лететь, лететь… И прилетишь туда, где тебя узнают, может, даже и ценят. Но где ты очень далек от вершины.