На чтение: ≈ 19 мин.На последней, десятой, Международной ярмарке интеллектуальной литературы я искал книгу «Воспитание: возвращение к изначальным смыслам. Антология классических и неклассических текстов о педагогике». Четыре части – «Что есть человек», «Что служит воспитанию человека», «Что такое человеческая школа», «Что хранит слово, обращенное к человеку», редактор-составитель – Сергей Лебедев, при участии Андрея Русакова. Авторов – 42. Среди них Карл Ясперс, Виктор Франкл, Эрих Фромм, Антоний Сурожский, Сергей Аверинцев, Мишель Монтень, Януш Корчак, Лев Толстой, Василий Розанов, Василий Сухомлинский…
Досье «УГ»Сохранился рассказ о том, как однажды Михаил Булгаков со своим приятелем, тоже писателем, поздно вечером ждали на остановке трамвай. А его все нет и нет, все нет и нет. Приятель стал возмущаться, что трамваи не ходят. А Булгаков спокойно возразил ему: «Удивляться надо не тому, что они не ходят, а тому, что они все-таки еще ходят».«…Я настаиваю на том, – писал Колмогоров, – что никакие технические средства обучения, о которых можно говорить, не могут заменить индивидуального внимания к каждому подростку, тонкой и творческой работы с ним».К тому же у нас нет выбора. Если мы хотим сделать всю нашу экономику, всю нашу жизнь современными, то нам нужны специалисты всех уровней другого качества.
Я смотрел книгу, а продавец мне и говорит: «Ну что вы ее смотрите. Взгляните на тираж, и вы поймете, что приобретаете библиографическую редкость». Взглянул: пятьсот экземпляров. Эти 500 экземпляров в стране, где более миллиона человек работают в народном образовании, меня обожгли. Это была черная метка, посланная всем, кто пишет глубокие и серьезные педагогические книги, которые вместе с тем написаны живо и волнуют читателя. Ведь еще недавно книги Василия Сухомлинского, Шалвы Амонашвили, Симона Соловейчика, Юрия Азарова выходили огромными тиражами, и их еще нужно было, как тогда говорили, «доставать».
Было в этом ожоге и нечто очень личное. Я написал книгу «Зачем я иду сегодня на урок литературы». Ее отвергли все педагогические издательства, которым я ее предлагал. Мотивировка отказа одна и та же: кому сегодня нужны все эти ваши рассуждения? Переделайте ее в поурочные разработки, и мы тут же ее издадим. По счастливой случайности книга попала в издательство «Захаров», и там ее издали красиво, нарядно и на хорошей бумаге. Когда она была уже почти готова, я попросил, чтобы она вышла к Дню учителя литературы, который проходил в рамках педагогического марафона. Книгу выпустили. А марафон этот всегда сопровождается большой книжной ярмаркой. Позвонил ее устроителям. С меня попросили три с половиной тысячи рублей. Я отказался.
Тогда я пришел с ней на совещание окружных методистов по литературе Москвы. Сказал там, что я договорился с издательством (я отказался от причитающегося мне гонорара), что для учителей Москвы ее отпустят за половинную цену и что сам я приеду туда, где книга будет. У меня уже был такой опыт. Мою предыдущую книгу «Литература в старших классах. Уроки и проблемы» («Просвещение») мы привезли на совещание учителей литературы нашего округа, и за полчаса разошлись 100 экземпляров. На сей раз никто не откликнулся. Почувствовал, что на меня смотрят, как на торговца залежалым товаром, которые сейчас ходят по пригородным поездам. Хотя был уверен, что книга эта нужна учителям литературы: в ней были ответы на самые больные вопросы преподавания литературы в школе.
О книге хорошо писали в печати. Хорошо говорили. Я слышал, что ее выход – событие в методике литературы. Одна учительница написала в журнал «Литература в школе», что это ее настольная книга. Но, изданная в 2005 году тиражом в две тысячи экземпляров, книга эта лежит на складе издательства, так полностью и не распроданная. Между тем еще совсем, казалось бы, недавно мои книги выходили тиражами 50, 100, 200, а однажды и 400 тысяч экземпляров. И расходились. Их читали. Они были у многих учителей. Тут дело не во мне. А в общей тенденции. На книжных полках торжествует рыночная «педагогика» массовой поп-культуры: сборники готовых сочинений, пересказы произведений классики, ответы на экзаменационные вопросы, а для учителей – поурочные разработки, необходимость которых в принципе велика, но я сейчас говорю об их качестве.
Сохранился рассказ о том, как однажды Михаил Булгаков со своим приятелем, тоже писателем, поздно вечером ждали на остановке трамвай. А его все нет и нет, все нет и нет. Приятель стал возмущаться, что трамваи не ходят. А Булгаков спокойно возразил ему: «Удивляться надо не тому, что они не ходят, а тому, что они все-таки еще ходят». Этот цикл статей я посвятил трамваям, которые все же пока еще ходят, – книгам, которые все-таки еще выходят. И не только о них самих, но и о том, как они преломились во мне самом, пойдет речь. Что это за книга по педагогике, которая не задевает учителя за живое, не откликается в нем самом?
Начнем мы с этой прекрасно изданной, напечатанной на очень хорошей бумаге, со многими фотографиями, одетой в солидный переплет книги. Называется она «Кикоин. Колмогоров. ВМШ МГУ». У меня ее переработанное, второе издание, вышедшее в издательстве «Фазис» в 2009 году. Составитель – Александр Михайлович Абрамов. Она посвящена 105-летию со дня рождения Андрея Николаевича Колмогорова, 100-летию со дня рождения Исаака Константиновича Кикоина и 45-летию ФМШ МГУ (физико-математической школы Московского государственного университета). А составитель учился в этой школе в ее первом выпуске.
Составитель книги отдает долг своим школьным друзьям и учителям. Но он убежден, что такая книга – форма передачи очень существенного педагогического опыта, который явно неполноценно описан в традиционной методической литературе. Добавлю от себя, что мы вообще очень плохо сегодня знаем об опыте сотрудничества ученых и школы. Что нам известно о школе Новосибирского академгородка, о том, как ученые пришли к ученикам в школу в Пущине? Несколько лучше известно (известно ли?) о работе московской второй математической школы, в которую сейчас вернулся ее основатель Владимир Федорович Овчинников, в свое время изгнанный из разгромленной школы.
«Являясь членом Российской академии образования, – пишет Александр Абрамов, – я тем не менее с большим скепсисом отношусь к понятию педагогической науки. В сфере педагогики действительно есть элементы научной деятельности. Но надо честно признать, что степень достоверности знаний в педагогике не слишком высока, а эпоха великих открытий пока не наступила… В любом случае очевидно, что уровень развития, например, медицинских наук существенно выше уровня развития т. н. наук педагогических».
С этим можно соглашаться и не соглашаться. Но одно для меня бесспорно: подлинная педагогическая мысль оживает, когда мы видим ее в реальном бытии, живых картинах, воспроизведении самого процесса обучения и воспитания. Вот такой и предстает работа ФМШ в книге. Чего стоят, к примеру, лишь один рассказ о первой летней школе в Красновидове в 63-м году и десять страниц расписания занятий в этой школе.
Когда школа создавалась, я работал в институте усовершенствования учителей, и однажды меня послали ознакомиться с тем, как в ФМШ проходят уроки литературы. Ученики не выпускали меня на перемене из класса, засыпав самыми разнообразными вопросами о литературе.
Я не имею возможности коснуться в газетной статье всех проблем, поставленных в книге. Более того, я обхожу центральную ее проблему – создание специальных физико-математических и естественно-научных школ и интернатов. Скажу лишь о том, что мне ближе всего и что имеет отношение к любому образованию.
«Дети любознательны по природе, – говорил академик Исаак Кикоин. – И если школьник на каком-то этапе теряет желание учиться, виноваты в этом мы, взрослые. Когда дети в школе скучают, отбывают повинность, то это беда, и надо думать, как с ней справиться. Процесс познания может доставить наслаждение, если активно работает мысль человека… Главная задача школы – приучить человека размышлять, анализировать… Упрощать обучение способом его совершенствования необходимо. Но нельзя упростить обучение за счет отказа от того, что требует усилия мысли. Это снизило бы его уровень».
Увы, увы, как часто сегодня все обучение у нас сводится просто к передаче тех знаний, которые изложены в учебнике и которые знает учитель, ученикам. В этом главная причина наших поражений, и в этом главное, что мы должны преодолеть, если хотим ответить на вызовы времени, от ответа на которые зависит судьба и школы, и страны.
Один из основных мотивов книги – мысль о том, что учитель не только тот, кто передает знания. Ученика формирует общение с учителем. Об этом постоянно говорится в книге. Вряд ли сейчас я смогу решить простенькую задачу по химии. Но годы учебы в школе у нашего незабываемого учителя химии Николая Георгиевича Соловьева на всех нас оказали огромное воздействие. И когда мы, точнее, те, кто еще жив, собрались через 60 лет после окончания школы, то мы вспоминали своих учителей не только и даже не столько как предметников, а как людей, с которыми нам посчастливилось входить в жизнь в то очень трудное и страшное время.
Поразительно интересна переписка академиков Петра Леонидовича Капицы и Андрея Николаевича Колмогорова. «…Я настаиваю на том, – писал Колмогоров, – что никакие технические средства обучения, о которых можно говорить, не могут заменить индивидуального внимания к каждому подростку, тонкой и творческой работы с ним». Но где взять столько людей, времени для этого? Колмогоров был убежден: это дело не только учителей. В школу должны прийти – нет, не на постоянную работу – работающие в других сферах, прежде всего ученые. «Общество должно тратить на школьников значительно больше интеллектуального и творчески индивидуализированного труда». Это выделено не мной – Колмогоровым.
Капица, соглашаясь с Колмогоровым в том, что «наиболее трудная задача, стоящая перед школой, – это необходимость воспитания у юношества творческих способностей», обращает внимание на другую проблему: «Я себе представляю задачи специальной школы по сравнению с обычной аналогично тем, которые преследуют клиники по сравнению с больницами. Клиника изучает и отрабатывает новые методы диагностики и лечения и для этого имеет наиболее квалифицированный персонал, и ее задача – внедрить передовые методы в жизнь и этим поднять уровень медицинского обслуживания больных в обычных больницах… Считаю, что повышение уровня преподавания в стране в широких масштабах и должно быть основной задачей спецшкол».
Я ничего не знал об этом письме Капицы, но много лет думал так же и даже несколько лет назад начал писать для «Учительской газеты» статью «Школа и клиника». Но так ее и не дописал. У меня возник вот какой вопрос: а могут ли школы, в которых преподают наиболее квалифицированные учителя, в которых учатся отобранные и наиболее склонные к изучению тех или иных предметов ученики (а в клиниках чаще всего лежат как раз наиболее тяжелые больные), школы, в которых на изучение профильных предметов отводится намного больше времени, выработать методику преподавания, переносимую в обычные школы? И я убедился, что не могут.
Книга эта заставила меня вернуться к одной из очень важных проблем всей нашей жизни. На бирже играют на повышение курса акций и на понижение курса. Образ этот – игра на повышение, игра на понижение – стал универсальной метафорой. Впервые ее употребил русский философ Борис Петрович Вышеславцев, написавший о «спекуляции на понижение». (Евгений Ямбург в книге «Педагогический декамерон» цитирует эти слова по дневнику протоиерея Александра Шмемана. Но дневник Шмемана 1973 года велся позже).
Игра на понижение – огромная беда нашей школы. На понижение играют многие и многие КИМы по литературе и русскому языку. На понижение, и я об этом много писал, играют многие методические пособия для учителей. Мне часто приходилось слышать, что я не знаю школы, культурного уровня многих учителей литературы, а потому все мои выступления за высокий уровень преподавания литературы беспочвенны. Я все знаю, но десять лет работы в институте усовершенствования учителей, многочисленные поездки по стране с чтением лекций давно убедили меня в том, что не только должно, но и можно работать с учителем, держа курс на повышение. Это же касается и учеников. К тому же у нас нет выбора. Если мы хотим сделать всю нашу экономику, всю нашу жизнь современными, то нам нужны специалисты всех уровней другого качества.
Конечно, дело тут не только в школе. Сколько, к примеру, написано, и здесь особенно нужно выделить еженедельные колонки в «Известиях» Ирины Петровской о том, что очень часто именно на понижение играет еще телевидение. А возьмите выходящий более чем миллионным тиражом журнал «Семь дней». Подумайте о том, какие идеалы и ценности он формирует. Ведь в нем есть только две темы: кто с кем спит и в каких роскошных апартаментах живет. Я 16 лет работал в единственной в СССР школе с театральным уклоном. Многие мои ученики работают в театре и кино. И я хорошо знаю, что такое работа актера, режиссера и что она не сводится только к проблематике «Семи дней». Хотя и она играет в их жизни большую роль.
О чем эта книга? О прошлом? Когда я смотрю на помещенную в ней фотографию Саши Абрамова, того самого, кто составил книгу, то понимаю, что о прошлом. Но эта книга о том, что было, рассказывает о том, что должно быть, и в этом смысле она смотрит в будущее, а потому играет на повышение. А этого будущего нет вне изучения всего лучшего в том, что было.
Только не спрашивайте эту книгу в книжных магазинах. Она вышла таким мизерным тиражом, что до магазинов вообще не дошла, а есть только в издательстве. И если бы Александр Михайлович Абрамов мне ее не подарил, я бы так о ней ничего и не знал. И это тоже горькая примета нашего времени. В погоне за фантомами ложно понятой модернизации мы утрачиваем фундаменты педагогической культуры. А она все-таки живет. О чем и рассказывают эта и все последующие статьи моего цикла. Я очень много написал статей «за упокой», но самая большая радость, естественно, писать «за здравие».
Лев АЙЗЕРМАН, учитель русской литературы средней школы №303, Москва
P.S. Продолжение следует
Выбор читателей
Комментарии