Украинская широта

Чтобы узнать, где своя крыша течет, надо побывать под чужой

Я возвращался после сплава по Енисею. Кораблик медленно плыл по реке. Было время и разглядеть берега, и пообщаться с пассажирами, и разобраться со своими мыслями.

Узнав, откуда я, бородатый продавец, с которым я познакомился на базарчике в Ворогово, с демонстративной гордостью оглаживая свою густую растительность, которая со щек и подбородка стекала по груди к самому животу, сказал:

Украина для нас люба. Там наша вера зачата была. И рубашки у украинцев такие же, как у нас. В общем, братья они нам ради веры Христовой, ну и просто славянские братья…
Приятно было услышать подобное от сибирского кержака за тысячи верст от днепровских берегов. Да, Украина не стояла у меня перед глазами, и в порыве преодоления немыслимых (по меркам моих земляков-украинцев) сибирских пространств не вздыхалось о ее белых хатках и вишневых садиках, однако она постоянно напоминала о себе. Наверное, ни одного дня не проходило (не считая дней, когда приходилось лицезреть лишь дикие, безлюдные берега), чтобы я не встретил человека, судьба которого так или иначе не была бы связана со своей полуденной родиной…

Когда я говорю землякам, что отправляюсь в Россию, некоторые полушутя-полусерьезно предупреждают: «Чего ты там забыл? Не боишься? Там же с нашим братом-украинцем не церемонятся. Запросто в застенках Лубянки окажешься…» Ответа, как правило, не требуется. Вопрос и совет чисто риторические. Я, понятно, в зависимости от настроения собеседника, его патриотического запала лишь виновато и скорбно пожимаю плечами – мол, вынужден – или снисходительно улыбаюсь – мол, такую дорогу выбрал. В любом случае в спор не вступаю и ничего не пытаюсь объяснить. Себе дороже. Выплеснутые вместе со словами эмоции часто требуют соответственного эмоционального ответа. Ответ, конечно, есть. Эмоциональный окрас его, правда, бывает несколько другим. Когда же в разговор вступают эмоции, разум смущенно молчит. До поры до времени. Рано или поздно и он берет слово. Лучше всего у него это получается, когда мысль (пусть даже подстегнутая эмоциями) растекается не по древу, а по бумажным страницам.

«Если путешественник посещает лучшие страны, то он может узнать, как улучшить свою. Если же судьба заносит его в худшие страны – он может научиться любить свою страну» – эту мысль английского критика и поэта Самюэля Джонсона, парадоксальное остроумие которого сравнивали с сократовским, полезно взять на вооружение всякому, кто пересекает границы своей страны. Хотя бы даже мысленно. Мои земляки выразили это проще и понятнее: чтобы узнать, где своя крыша течет, нужно побывать под чужой. Это еще одна цель моих российских (не только) странствий. Кстати, о цели. Предание дней минувших даже без натяжки легко применимо к нашим реалиям. Магеллан, задумав совершить кругосветное плавание, обратился за помощью к испанскому королю. Тот ему отказал в содействии. Тогда Магеллан поехал к португальскому владыке. И тот распорядился снарядить его эскадру. Магеллан был патриотом Испании, но, обуреваемый «общечеловеческой» идеей, после долгих сомнений все-таки пошел на поклон к португальцам, с которыми враждовали испанцы. Все это в прошлом, но вражды, соперничества и конкуренции в мире не убавилось. Как и патриотизма, и сомнений.

Постранствовав по белу свету и навидавшись всякого на разных широтах, давно решил, что государство с его границами, политическим устройством, законами и страна с природой (тем более дикой), людьми и их культурными традициями – это все-таки разные вещи. Многие в Украине даже не представляют просторы (их невозможно даже мысленно объять) и разнообразие одной шестой части земной суши – России-страны. Это целый географический евразийский континент с его природной и этнографической пестротой. И, конечно же, историей, которая часто неотъемлема от географии. Кстати, подобное было и с Русью, которую чужеземцы (да часто и свой брат-славянин) воспринимали и как государство, и как некую территорию, и как название народа, и даже как социальную элиту. Вот и я странствую по параллелям и меридианам России – этого удивительного географического и исторического феномена – и изучаю его природу, и познаю культурные переживания народов, населяющих российские пространства, и знакомлюсь с психологическими типами и типажами. И рассказываю об этом. И россиянам, и украинцам. И ближнему, и дальнему зарубежью. Интересно и полезно всем. Кстати, то же самое относится и к Украине-стране, и к отношению к ней чужестранцев (понятно, не только россиян). «Путешествовать – значит развенчивать чужие заблуждения о других странах», – утверждал писатель Олдос Хаксли, побывавший в разных уголках планеты. Вирус заблуждений не знает границ. От него одно противоядие – своя воля и своя дорога.

Готовясь к сплаву по Енисею, я привязал к мачтовым тягам российский и украинский флаги, подумал и, как бы отдав дань уже не государствам, а краям, прикрепил вымпел енисейского пароходства и прапорец с изображением казака с мушкетом через плечо. Это герб моего родного Запорожья. «Пойду на Низ, чтоб никто голову не грыз», – говорили мои казацкие предки, которые даже сложили песню про казака Супруна. И на низ – в южные земли, и вверх – на север, и по широте – на запад и восток каждый год отправляюсь я, чтобы в разных частях планеты найти и пощупать украинский корешок. Пусть хотя бы его самый малый отросток. Мне это очень нужно. Чтобы увидеть, сравнить, осмыслить и понять. Ну и дальше действовать согласно увиденному, осмысленному и понятому.

Удивительно, но украинский (в том числе и запорожский, казацкий!) след обнаруживался на обочинах разных дорог. Преодолевая на велосипеде евразийские пространства, я все больше мыслил географическими категориями, однако память меня постоянно «поправляла», возвращая мысль в «украинское» русло. Хоть и говорят в народе, что домашняя дума в дорогу не годится, именно родная украинская думка часто определяла направление и ход моих дорожных мыслей. Очень конкретно и зримо на Дальнем Востоке Украина предстала передо мной на дорожных указателях. Села Украинка, Хорол, Прилуки, Полтавка, Таврическое, Черниговка – украинские топонимы в Хабаровском крае встречались на каждом шагу. Дело в том, что после заключения в 1860 году Пекинского договора фактически завершилось разграничение земель Дальнего Востока между Россией и Китаем. В связи с этим у России возникла необходимость освоения новых территорий. Именно в это время и начинается украинская колонизация Южно-Уссурийского края (так тогда называлось Приморье). Тысячи безземельных украинских селян в надежде прочно «сесть» на хозяйство и в полной мере проявить «свою волю» (стремление к ней у казацких потомков никогда не угасало) на своем наделе потянулись на восток.

Выходцы из украинских губерний (в основном Полтавской и Черниговской) в Приморье составляли до 70 процентов всего населения. Вот как описывает один из исследователей края город Уссурийск в 1905 году: «Это большое малорусское село. Главная и самая старая улица – Никольская. Вдоль всей улицы, по обеим сторонам, вытянулись белые мазанки, местами и теперь еще крытые соломой… Среди полтавцев, черниговцев, киевских, волынских и других украинцев переселенцы из великорусских губерний совершенно теряются, являясь как бы вкраплением в основной малорусский элемент. Базар в торговый день, например, в Никольске-Уссурийском весьма напоминает какое-нибудь местечко в Украине; та же масса круторогих волов, лениво пережевывающих жвачку подле возов, наполненных мешками муки, крупы, сала, свиных туш и т. п.; та же украинская одежда на людях. Повсюду слышится веселый, бойкий, оживленный говор, и в жаркий летний день можно подумать, что находишься где-нибудь в Миргороде, Решетиловке или Сорочинцах времен Гоголя». Украинский колорит дальневосточных сел настолько бросался в глаза, что этот край одно время называли и Зеленой Украиной, и Новой Украиной. В конце ХІХ – начале ХХ века за южной частью Дальнего Востока, некоторых земель Приамурья, Забайкалья, Хабаровского края, Сахалина закрепилось историческое украинское название Зеленый Клин, которое до сих пор используется в некоторых документах российских объединений украинцев. Клином украинцы издавна называли земельный надел, колонизируемые земли. Известны также Желтый Клин (Среднее и Нижнее Поволжье), Малиновый Клин (Кубань), Серый Клин (юг Западной Сибири и Северный Казахстан).

Наши общие славянские корни не только в границах своего государства, землях нынешнего обитания народа. Славянские мегаполисы стремительно разрастаются, семимильными шагами покрывая евразийский континент. Когда же и где был сделан первый шаг? Очень многие крепко памятные, а иные даже и высоко чтимые (правда, иногда по-разному трактуемые ныне историками) в славянских пределах события происходили в лесном поясе, издревле известном как Полесье. Название, кстати, общее для Украины, России и Белорусии. Говорят, что в полесской пограничной глубинке есть села, в которых петухи поют сразу на три государства.

В украинской степи не рождались цивилизации, однако ее ветры баюкали их колыбели. Отсвет степных костров на многих земных (прежде всего славянских!) культурах. Запорожские казаки только в чистом поле, которое было для них символом простора и свободы, видели смысл своей жизни. Эстафету пограничной жизни запорожцев приняло российское казачество. Позже именно на российских просторах, в их евразийских дебрях и пустошах наследники запорожцев получили возможность реализовать свое стремление к размаху и свободе. Происходило, правда, это по-разному. Достоверно известны имена запорожских казаков, которых ссылали за Урал. Село Мироедиха, например, в прошлом называлось Донским. Кроме дончан здесь отбывали ссылку и непокорные украинцы. Например, Степан Глоба – войсковой писарь Запорожской Сечи. В 1636 году в Енисейский острог был сослан Никифор Черниговский, который несколько лет спустя был переведен в Илимск. Нередко, закрывая глаза на мятежный дух днепровских казаков, местные власти с государева изволения (а часто и без него) использовали их в военных действиях. Особенно это касалось приграничных районов. Так, в 1771 году на Сибирских линиях были размещены 150 ссыльных запорожцев. Многие из них наверняка впоследствии остались в Сибири, превратившись в сибирских казаков-«зимовчаков». Так за днепровскими порогами называли казаков, которые обзаводились семьями и жили не в сечевых куренях, а по хуторам в теплых зимних хатах. Зимовьем в Сибири издавна называли таежное жилище охотника. Запорожским воякам, думаю, вполне по душе пришлись эти спрятанные от чужих глаз крепкие бревенчатые избушки, где можно было и непогоду пересидеть, и от властей надолго скрыться. В связи с этим мимолетным взглядом в прошлое вспоминается шутливое замечание одного охотника, приютившего меня в зимовье: «Сибиряки – это одичавшие хохлы».

В Тамани на приморском бульваре стоит памятник, на гранитном постаменте которого легко узнаваема фигура казака со знаменем. Под ним выбита надпись: «Первым запорожцам, высадившимся у Тамани 25 августа 1792 года под командой полковника Саввы Белого, сооружен в 1911 году благодарными их потомками казаками Кубанского казачьего войска по мысли Таманского станичного общества в память столетия со времени высадки». Более двухсот лет назад к кубанским берегам был совершен «вояж» черноморских казаков. Была вольница днепровская, стала кубанская государева служба. Все равно своя воля, свое право. Своя казачья гордость. Что от нее осталось? Может, настало время поискать ответ и на этот вопрос. Как для украинских, так и для российских казаков.

Высшая цель путешествия не в том, чтобы увидеть чужую страну, а в том, чтобы увидеть свою страну как чужую». Я долго думал над этой парадоксальной сентенцией английского поэта и философа Гилберта Честертона, которого, кстати, называли принцем парадокса. Наконец после долгих поисков украинских следов на обочинах разных дорог пришло понимание: очень важно для беспристрастной и объективной оценки того, что происходит в твоей стране, избавиться (насколько это, конечно, возможно) от душевной привязанности к ней, максимально (опять же, насколько это тебе по силам) приглушить ностальгию и погасить патриотический пыл. Такое вот восприятие украинских реалий за рубежом часто помогало мне увязывать их с реалиями других стран, судить о них непредвзято, оценивать, оперируя общечеловеческими критериями. А вообще, проникая в суть какого-нибудь явления, желая (страстно и, главное, честно!) постичь его истинную сущность, ты невольно постигаешь (по крайней мере, этому учишься) и суть других явлений. В связи с этим вспоминается посещение Соловков, где нашел свой последний земной приют атаман Запорожской Сечи Петр Калнишевский. Он был сослан сюда по велению Екатерины II, однако после освобождения (уже в столетнем возрасте!) не захотел возвращаться на родину. Перед отьездом на большую землю я зашел в монастырский некрополь, чтобы попрощаться с «батьком Калнишом». Рядом с казематом на стене его портрет.

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора