“УГ” – в моей судьбе

Мне скучно в Париже

Ты не куришь? – спросил мой собеседник и, получив отрицательный ответ, зажег сигарету, встал в проеме балконной двери. – Я бы налил тебе что-нибудь покрепче кваса, если хочешь.

– Спасибо, я не пью.

– А я все делаю, хоть мне уже семьдесят.

Ему никак нельзя было дать семидесяти. Энергичный человек с сильными руками и синей татуировкой на плече. Моряк. А между тем я читал его статьи о педагогике в “Учительской газете” и представлял Бориса Викторовича ВОЛКОВА совсем по-другому.

– В мае 51-го мы с грузом угля выходили из порта Высоцк в Саутгемптон. Вызывает меня капитан и спрашивает: “Ты чего натворил? Только что пришла телеграмма – тебе запрещено выезжать из страны”. Неделей раньше я получил письмо от родственников из Москвы: мою мать забрали в НКВД… На этом карьера штурмана дальнего плавания завершилась. Я еще годик походил на сторожевых и спасательных судах, затем преподавал в мореходном училище в Риге, там же заочно окончил историко-филологический факультет университета. А в конце пятидесятых вернулся в Москву, в свой родной город. Дом в Лучниковом переулке, чудом уцелевший после бомбежки во время войны. В поисках работы я бродил по улицам, водя глазами по вывескам, пока не зашел в редакцию газеты “Московский водник”, где меня сразу взяли.

– Неужели сразу? Прямо с улицы – и в спецкоры?

– Ну не совсем с улицы. Фамилия помогла. Дело в том, что мой отец до войны был редактором этой газеты. Правда, проработал я там недолго – ушел в “Метростроевец”, где стал заведовать подземными переходами.

– Достаточно узкая тема. Неужели по этому поводу можно что-нибудь написать?

– Сейчас это кажется нелепым, но тогда Москва строилась, открывались новые станции, линии и соответственно переходы. Так что для отраслевой газеты информации из-под земли было более чем достаточно. Впрочем, ты прав. Довольно скучно писать о кубометрах, ступеньках и эскалаторах. Наверное, поэтому в 59-м я пришел в “Учительскую газету” и имел примерно такой разговор с заместителем главного редактора:

– Кто вы?

– Филолог.

– Не надо.

– Я еще и техник.

– Конкретней.

– Штурман дальнего плавания. Закончил Рижское мореходное училище.

– Моряк?! Это то, что нам надо. Сейчас главное – трудовое воспитание, профессиональная ориентация. Однако куда же тебя определить?..

И попал я в отдел науки к достаточно строгой, я бы даже сказал, суровой начальнице Евгении Казимировне Праховой. Кроме нее, в отделе никого не было, а сама она часто болела. Словом, я быстро вошел в рабочий ритм и стал совмещать должности корреспондента и зав.отдела: редактировал тексты, писал передовицы и очерки, отвечал на письма.

– А как вы общались с авторами? Отдел науки… Наверное, приходилось иметь дело с людьми амбициозными, так сказать, с претензией?

– Тот же самый вопрос задала мне моя начальница при нашей первой встрече: “А вы умеете общаться с учеными?” Я много читал. Кроме того, мне повезло. В те годы педагогика переживала необычайный подъем благодаря прогрессивным взглядам Занкова и Давыдова. Думаю, что имею право назвать себя первым журналистом, вынесшим на газетную полосу теорию Василия Васильевича Давыдова. “Среднее школьное образование призвано давать детям подлинно научные понятия, развивать у них научное мышление, способности к дальнейшему самостоятельному овладению все нарастающим количеством новых научных знаний”. Новые требования предъявлялись к учебникам и школьным программам. Одним из главных критериев стало: насколько они способствуют формированию более высокого уровня мышления учащихся, чем тот, на который была ориентирована традиционная система обучения.

– Сейчас, похоже, наметилась обратная тенденция – упростить все до минимума. Появился даже термин “обязательный минимум”, сильно потеснивший такие понятия, как “проблемное обучение” или “исследовательский подход”. Впрочем, ряд ученых, критикуя Давыдова, утверждают, что развить теоретическое мышление у учащихся в процессе обучения невозможно. Оно либо есть, либо его нет. И “теоретизация школы” подходит далеко не для всех. Наверное, и вам, Борис Викторович, приходилось встречаться с критикой в свой адрес?

– Я ничего не имею против критики, если она корректна: человек с чем-то не согласен и в тактичной форме говорит вам об этом. Между тем за тридцать пять лет в газете приходилось иметь дело с такими авторами, которые, мягко говоря, переходили грань приличия и сыпали угрозами и оскорблениями… Помню, в сентябре 50-го наш сухогруз входил в бухту польского порта Щецин. Была ночь, на палубе стояли двое: капитан и я. И вдруг – сильнейший удар. Мы напоролись на затонувшее судно. После войны в этом районе Балтийского моря было настоящее корабельное кладбище.

“Вся команда цела,

и машина пришла

На честном слове

и на одном крыле”.

Эту песню мы пели уже в Щецинских доках, где латали пропоротое брюхо нашей “лоханки”. С тех пор у меня сохранился кусок стальной обшивки, завитый как стружка – в память о втором рождении. Его я принес в редакцию и положил на подоконник на счастье. К чему я все это рассказываю? Просто некоторых авторов, устраивающих дебош по поводу сокращенных строчек или измененного названия статьи, приходилось выводить из редакции силой. В такие моменты исковерканный кусок обшивки корабля, лежащий на подоконнике, помогал не сорваться, напоминая о том, как мы тонули в Балтийском море.

– Тридцать пять лет в газете. Двадцать из них вы руководили отделом науки. Громадный срок, но был, наверное, период, о котором вам хотелось бы рассказать подробнее.

– Начало. Оно всегда самое яркое. Тем более если видишь вокруг себя не стагнацию и не разрушение, а взлет. Шестидесятые вообще ассоциируются с каким-то необыкновенным взлетом во всем. Сравнить, скажем, нашу газету конца пятидесятых и три года спустя – совсем другая верстка, импровизация в оформлении. Директор издательства шутил: “Я все жду, когда вы название газеты в конец полосы опустите”.

– А что, было и такое?

– Да нет, конечно. До этого не дошли, хотя название постоянно “гуляло” по первой полосе, оттесняемое какой-нибудь удачной фотографией или репортажем.

– А ваш “звездный час” как журналиста?

– Я ждал его три года. Публикация, после которой меня, что называется, заметили, называлась “В любую дверь”. Это был фельетон об одном незадачливом соискателе ученой степени, спутавшем прогрессивного педагога прошлого века с ревизором Святейшего Синода. После публикации НИИ Академии пед.наук, в котором проходила защита диссертации, лишен был права целый год присуждать ученые степени. А поскольку фельетон печатался на той же полосе, что и доклад Никиты Сергеевича Хрущева о задачах сельского хозяйства, в конце пришлось вставить цитату генсека о науке, дабы связать как-то скандал в академии с кукурузой, картофелем и центнерами с гектара.

…Недавно Борис Викторович вернулся из Франции. Гостил у дочери.

– Остались бы? – поинтересовался я.

– Нет. Кем я там буду? Прихлебателем? Писать на чужом языке я не умею. Там нет ни книг, ни газет наших. Правда, недавно стали транслировать четвертый канал “НТВ”, эмигрантов из России довольно много, русские артисты приезжали. У меня даже фотография где-то сохранилась: Лидия Федосеева-Шукшина держит на руках мою внучку.

– А по какому поводу она приезжала?

– Честно говоря, не помню. Возможно, безо всякого повода. Зять мой Шарль – один из организаторов Общества французско-российской дружбы – любит приглашать к себе русских знаменитостей. Большой славянофил, российское гражданство получил.

– Совсем недавно отмечался юбилей Василия Макаровича Шукшина. Он ваш современник, с одного года. Вы не были с ним знакомы?

– Нет, к сожалению. Но шесть лет назад я сделал большой материал на полосу из села Сростки, где родился Шукшин. Разговаривал с его односельчанами. Видел деревенскую баньку, которую Шукшин срубил своими руками. И вот интересная вещь. До того как поступать в Институт кинематографии, Василий Макарович учился в Бийском автомобильном техникуме, который бросил через год.

– Почему ты это сделал? – спросила его мать.

– Потому что до конца дней своих я не пойму принцип действия двигателя внутреннего сгорания…

Замечательно, что он принял такое решение. Иначе мы никогда бы не увидели “Калины красной”.

Дмитрий ЕГОРОВ

На снимке:

В день окончания Рижского мореходного училища. Штурман дальнего плавания Борис Волков в центре.

Фото из семейного архива