УГ КОлывань

Специальный выпуск

Каждый день в залах Зимнего дворца над Невой упоминается этот адрес: Колывань. Первый в мире механизированный камнерезный завод. В 1802 году основал его Федор Стрижков.

Не сомневаюсь, что все гости Эрмитажа хорошо запомнили “царицу ваз” – парящую чашу из зелено-волнистой яшмы. Ее высота – 2,4 метра, вес – 20 тонн.

Огромный камень для ее изготовления был добыт в 1829 году, но привезли его на завод только два года спустя. Два месяца 1200 работных людей с помощью 1800 лошадей на катках тащили этот монолит. Затем 12 лет искуснейшие руки колыванских мастеров обрабатывали камень. Только в 1843 году уникальное творение было готово и доставлено в Петербург.

Простые умельцы из Колывани еще не раз удивляли тонких ценителей искусства. В 1851-1862 годах они удостоились 13 медалей Всемирной выставки в Лондоне. В 1867-м такой же успех в Париже, в 1873-м – в Вене, в 1893-м – в Чикаго.

Более трехсот разновидностей цветного камня приручили колыванцы.

На российской земле колываней несколько, но Колывань-камнерезная одна! На Алтае, у горы Синюха, у озера Колыванского. Когда-то мне довелось побывать здесь, проехав из села Курьи – родины нашего генерального конструктора стрелкового оружия Михаила Калашникова – до Колывани.

Удивительные, неповторимые люди живут здесь. Живут трудно. Может быть, потому, что легко не было никогда, начиная с Петра, с демидовских шахт и заводов.

Но гордясь их трудами и талантами, я не могу не задаться извечным вопросом: почему же так часто у нас уживаются мировая известность и убогость заповедной глубинки, кому и когда суждено сделать этот край благодатью?

Может быть, именно сейчас это время настало?..

Юрий КОВЕШНИКОВ

Скала надо. Мальчик… Первый класс…

То, что происходит в образовании, – “вторая Чечня”?

приемной главы колыванской администрации Виктора Михайловича Ноздрюхина народ толпится самый разный: директора колыванских школ и директор “прогоревшего” акционерного общества, администратор сельского Совета из села Скала и тележурналисты с камерой, строители, связисты, энергетики…

Круговорот дел, судеб, мнений. Общая беда – дожди все залили: урожай, сено, картошка – все гниет в поле. Где и собрали – не вывезут: болота, дороги проваливаются то и дело…

– А как же ребят возите в школы? Ведь интернатов пришкольных теперь нет, – пытаюсь в общем гомоне повернуть тему “в свою сторону”.

Откликаются все живо: дети, школа – такое больное место, как погибающий урожай.

– Это же вторая Чечня – что происходит в образовании, – срывающимся голосом говорит женщина с интеллигентным лицом, в давно не новой вязаной кофте. – Тут у нас, как курортная зона, – трехэтажные кирпичные коттеджи узорчатые растут, как грибы. Все малое и большое начальство со всей области среди наших хижин возводит свои башни с литыми решетками, на это деньги находят, а на зарплату – нет, говорят, Москва не отдает долги. Так деньги для чиновников на другом станке, что ли, печатают?

– В Щукине школа закрылась потому, что совхоз развалился, родителям негде работать, начали уезжать, – вступает авторитетный бас. – А школа там новая, учителя были замечательные. У директора сердце разрывается глядеть на пустой дом…

– Да на отделениях, в малых деревушках учителя и не держатся, – кажется, Скалинский сельсовет протестует. – В Юрт-Орах за год менялось у ребенка 3-4 учителя. Так обучали, что ни городских, ни крестьянских знаний не получалось. Привезли как-то в нашу Скалу, в среднюю школу, девчонку с документами об окончании пяти классов, а пришлось ее сажать во второй класс, она даже к третьему не была подготовлена. Вот и закрыли в Юрт-Орах.

– А дети?

– Там их почти нет. Оставшиеся или в Скале живут у родственников, на квартирах, или ездят рейсовым автобусом – вокруг Скалы дороги надежные. А детям – по решению районной администрации – проезд в школу и из школы бесплатный. И бабушки-дедушки, если ученика сопровождают, бесплатно ездят. Как и заслуженные учителя, между прочим, им в районе повсюду бесплатный проезд, в том числе в Новосибирск.

Новость эта меня даже огорошила: на новосибирском автовокзале этого правила не придерживаются, обьясняют неточностью постановления, отсутствием денег, еще чего-то.

“Я просто исполнитель”, – с лукавым добродушием разводит руками начальник захудалого постоялого двора, именуемого в документах новосибирским автовокзалом.

Что ж, в Колывани есть совсем иные “просто исполнители”, поддержавшие когда-то идею районной власти бросить все силы на строительство дорог (в большей части пока “насыпных”, легко пробегающих через болота) и образцовую организацию работы пассажирского транспорта при отсутствии современных автобусов, запасных частей, бензина…

Не знаю, чем глава администрации пронял все прочие ведомства, но рейсовые автобусы в этом районе работают “как в аптеке”, хоть и с двойной перегрузкой постоянно.

Была я свидетелем случая, который заставил меня предположить, что колыванские шоферы числятся здесь по школьному ведомству.

…Рейсовый автобус скакал по кочкам, словно фантастический мустанг: гремел, вибрировал, лязгал непонятно чем, поскольку являл собой дерзкий симбиоз разных механизмов. Пассажиры – в основном молодежь, направляющаяся в Новосибирск через Колывань, – озорно хватались за воздух, друг за друга, за потолок.

Вдруг пронзительный, словно зайца бы резали или овцу, вскрик взвился над задним сиденьем. Оглядываюсь: в пустом ранее углу старуха с лицом древним, будто растрескавшаяся земля, в шитой бисером обуви, в чистенькой, хоть и ветхой, национальной одежде прижимает к себе красивого, здорового мальчика с восточным разрезом угольных глаз. Это ради них автобус останавливался где-то у мостика – туда их подвезли на лодке. Помахали заполошно руками; шофер, углядев ребенка, остановил свое чудо техники, открыл заднюю дверь – поближе к пешеходам, они молча сели, молча поехали, и про них все забыли. И вдруг – крик боли, видно, старые позвонки дали о себе знать. Молодежь (наверное, горожане в большинстве недавние) загоготала над “нелепой бабкой”, а шофер притормозил, оглянулся:

– Иди сюда, мать, у кабины не так трясет.

– Болею я, болею, – лепетала женщина, неточно говорящая по-русски, с опаской, ощупью, пробираясь вперед. – В школу едем. Скала надо. Мальчик… Первый класс…

Непонятно было, видит ли она, слышит ли, понимает ли, где находится. Снова молодежь захохотала неистово: Скалу-то проехали.

– Мне восемьдесят. Давно восемьдесят, – оправдывалась старая беспомощно.

И тогда шофер остановил автобус, потребовал от парней, чтобы помогли этим двоим, малому-старому, сойти и показали мальчику перекресток, от которого чистая асфальтированная дорога вела прямо к Скалинской средней школе.

Не знаю, есть ли у него мать-отец, но захотелось мне поцеловать морщинистую руку старой татарки, готовой на муки смертные, чтоб определить мальчонку – может, и правнука – в хорошую школу.

А школа в Скале ничем от хорошей городской не отличается – красиво оформлена, хорошо оборудована, обогрета автономной системой отопления, купленной в минувшем году за 25 миллионов. Хотя беды здесь те же: пьянство тех, кто совсем отступил, безденежье, утрата прежних традиций и ценностей… Картошку на школьном поле кто-то вырыл раньше, чем она созрела. Преимущество Скалы – близость города, шоссе – стало и ее бедою: потянулись сюда беженцы, бомжи, беспризорные, другие горемыки, а за ними – и само горе. Молодая женщина из тихого переулка “связалась с пришлыми”, превратила дом свой в “малину”, дети вскоре оказались в интернате, а сама она – в тюрьме… Бабушку, которая навещала внуков с немудреными деревенскими гостинцами, вскоре нашли бездыханной: дед, гонявший ее весь вечер с поленом по двору, не видя света белого от белой горячки, обьяснил соседям, что “бабка с лестницы убилась”. Да никто и не допытывался особо: своего хватает горя, говорят. От прославленной деревенской “общинности” очень немногое осталось.

В той малой деревеньке, куда я отправилась позднее, на глазах многих трезвых людей погибала запившая молодая женщина, мать двоих девчушек, отец которых давно подался в город. И вот этих детей “осиротила” соседка: подала в суд на больную алкоголизмом по поводу кражи.

– И кража-то была незначительная – запасы спиртного, – как рассказывает директор школы, – а вот посадили.

– Как же так, – недоумеваю, – ведь двое детей.

– Вот так… У нас посадили за кражу и мать троих детей. А приюта нет. А интернаты и детские дома – в дальних районах, да и мест нет, путевку ждать надо – очередь… А женщины, брошенные мужем и государством, теряют себя.

“Молодой товарищ”

Встреча через 20 лет

Новосибирском главном управлении образования тот день был горячим: принимали отчеты у начальников роно о готовности к учебному году, обсуждали их на совещании с ведущими специалистами, анализировали проблемы.

В целом все шло гладко, споро, заведующие отделами рассказывали, что летом работали районные лагеря для детей из малоимущих семей, что все школы отремонтированы, хотя денег на ремонт не поступало, что организовано горячее питание – свои овощи и овощехранилища, что учебники есть почти все, а учителя почти все вышли на работу, хотя зарплату с весны не получали…

Одна из выступавших с искренним пылом воскликнула: “О каком кризисе образования твердят повсюду? Нет у нас никакого кризиса!”, и ведущий обсуждение заместитель областного начальника искренне порадовался:

– Все хорошо подготовились!

Но тут взял слово крепкий, будто стесненный цивильной одеждой человек, и… посыпались вопросы.

– Как сегодня выжить одинокой учительнице с ребенком? Пособие на детей не выплачивается с апреля, а не только зарплата. Как обьяснить педагогам, почему, не выдав зарплату, мы из нее 38 процентов уже “отчислили” в бюджет, а еще больше “вспенились” долги за неоплату электроэнергии, тепла, воды, на что мы не получили ни копейки? Частных потребителей от пени в таком случае освобождают, а школы?! Необходимое лицензирование стоит огромных денег! Акт о землепользовании – тоже. Здания школ довоенные, их ни пожарная служба, ни санитарная не принимают. Другая проблема – как школе стать юридическим лицом, столько помех…

– Это у нас молодой товарищ, – сказал с долей снисходительности ведущий совещание, – только что назначенный заведующим отделом образования администрации Колывани.

Всматриваюсь в разгоряченное лицо и… узнаю его – Геннадия Дмитриевича Шальнева, хотя с момента давней нашей встречи прошло более 20 лет.

…Тогда, в семидесятые, он, действительно молодой учитель, поработавший физруком в восьмилетке, отслуживший в армии, отлично организовал работу колыванского летнего трудового лагеря. Тогда не знали таких дисциплин, как “валеология”, “экология”, “менеджмент и маркетинг”, но все это было в колыванском лагере, оформившем свое самоуправление и деловые отношения с шефом – совхозом им. Кирова – особым договором.

Сюда сьезжалась “вся область”: конкурс юного пахаря, конкурс на лучшую доярку (а победил, помнится, десятиклассник), КВН, научная конференция овощеводов, “А ну-ка, девушки!” – немало, конечно, было неизбежного в те годы официоза и формализма, но худому, к счастью, свойственно забываться, поэтому мы вспоминали лагерь как праздник. Спартанские правила сочетались с фейерверком идей, конкурсов, фантастических проектов, экспериментов…

В то лето, когда я гостила в шатрах на задумчиво-ласковом Чаусе, там все увлекались коммунарскими сборами и… археологией: во-первых, начальник лагеря стал студентом исторического факультета Новосибирского пединститута, во-вторых, в лагерь зачастили друзья Геннадия – историки, археологи, археографы… И по-прежнему в небыстрых речках – Чаусе, Уене, Черемшанке, в синих озерах, расплескавшихся средь березовых хороводов и сумрачных хвойных боров да ароматных заливных лугов, плавают сонные караси на виду у ленивых щук, бегают в Кашламском заказнике резвые кабаны и лоси, улыбаются ясному небу доверчивые лилии и кувшинки, выживающие “только в экологически чистой среде” и занесенные в Красную книгу.

Устремляюсь к Геннадию Дмитриевичу:

– Как живете? Что изменилось?

– Все! – решительно и чуть ли не агрессивно отвечает он. – В Королевке крыша течет – не ремонтировали, в Пихтовке новая котельная не работает – скважина без воды, в Щукино построили прекрасную школу – закрылась, людям негде там работать, побежал народ с ребятишками, одни бабульки остались.

Тяжело вздохнул, тяжко задумался, что-то вспомнил, глаза вдруг полыхнули по-прежнему, по-юношески:

– А между прочим, ничего в главном не изменилось: так же верят в добро и человека дети, так же ночь не спит над тетрадками учительница, так же директор загадывает, кого из первоклашек готовить к пединституту, чтоб школьный дом не опустел.