Удиви меня,. или Спектакли родом из детства

В Омском ТОП-театре нет проблем с юными зрителями – на спектаклях аншлаг в любое время года. Может, потому что театр молодой и молодежный. Его «ветерану», работающему в ТОПе почти со дня основания, режиссеру детских постановок, 26 лет. Ярослав МАКСИМЕНКО рассказывает о детях в театре и о театре во взрослых.

В другой профессии я себя не представлял. Еще в первом классе с ребятами написал сценарий и поставил спектакль про Бэтмена. Потом театральная студия в школе, домашние приколы – семья у меня веселая. Пришло время поступать, родители сказали, чтоб учился на кого-нибудь нормального. У них вполне серьезные профессии: папа – строитель, мама – инженер, я в семье урод. Я урод в семье, да. Я честно пытался, но нигде не прошел. Наверное, не очень хотел. Самое плохое – на актерский не прошел тоже. В Омском государственном университете его должен был набирать режиссер, заслуженный артист РФ Александр Гончарук. Но его не было в городе, начали набор без него. Приезжаем 1 августа: нет меня в списках! Грустные, едем домой. И тут звонит телефон – Гончарук говорит, что в его студии освободились целевые места – «приезжайте на показ». Не знаю, как сложилась бы моя судьба, если бы санаторий «Рассвет», при котором работает ТОП-театр, не оплачивал целевые места. Моя вселенная меня бережет. Первая роль в театре случилась на 1-м курсе. Я еще ни петь, ни говорить внятно не умел. Гончарук спрашивает: «Чем можете удивить?» А мы с пацанами паркуром занимались – сальто назад могу сделать! Четыре реплики у меня было, но главное – сальто, я, собственно, только для того и выходил – как говорил наш мастер, «должно быть побольше удивительного в единицу времени». Только лет через семь я смог сказать, что вроде похож на актера. Были такие периоды, когда не понимал, что я делаю в этой замечательной профессии. Особенно когда смотрел в омской драме Евгения Миронова и Чулпан Хаматову. Понятно, что все впереди, но ведь не так и много – они лет на 10-20 старше от силы. Это были мои ощущения, может быть, зрителям незаметные, они ведь приходят на спектакль, чтобы получить целостное впечатление, а не разбирать игру каждого актера. Ты, может, не доиграл, но партнер тебя – раз! – и вытащил. Или режиссер музычкой прикрыл. Спектакль – дело коллективное. А вот когда мама сказала после «Очей черных» по купринской «Яме», что она видела на сцене не сына, а гусара, это важно. Артист всегда адвокат роли. Ты играешь полного подонка, но должен быть с ним солидарен в его поступках. Я не понимаю, когда артисты говорят: «Это не для меня, я бы так никогда не сделал». Да кого волнует, как сделал бы ты?! Ты должен сыграть, ты нужен театру. А значит, ты должен внутри себя как-то оправдать того, кого играешь. Свой кайф в каждой роли, вопрос – с кем ее делать, в каком театре. В «Бонобо» я получаю удовольствие от того, как ловко мы существуем в этой истории, как зритель бежит за нами, ловит каждое слово, каждый жест. В «Яме» – капкан, первый акт весело тащишь, чтобы во втором бить зрителя эмоциями наотмашь. Когда зрители в зале утирают глаза, я счастлив. Мне их не жалко – они пришли за эмоциями, они их получают. Если спят, то это моя проблема – что я сделал не так. Великие актеры и режиссеры именно потому и стали великими, что все время искали ответы на этот вопрос. Театр – мое все, как бы это пафосно ни звучало. Здесь я могу заниматься всем одновременно и по очереди, могу узнать себя и множество людей с невероятной стороны. Освоил, например, пилон. Мы так воспитаны – должны мочь все, вопрос только во времени. Репетировал, каждый день подходил к шесту, пробовал, набивал синяки. Мне странны люди, которые говорят: «Я не умею и не буду». Учиться, учиться и учиться. Интересно же, когда все не умеют, а ты – раз – и смог. Поэтому мне интересны дети – у них таких ограничений нет, им все интересно. Театр – это бездна, в которую ты отдаешь энергию, но еще больше получаешь. Зрителям кажется, что герою тяжело, и мне тяжело! Но эти эмоции уходят в зал, и я от них освобождаюсь. Детские спектакли в этом смысле показательны. Перед Новым годом их по 3-4 в день, ты, по логике, должен после каждого падать замертво, много потратил энергии – душевной, физической. Но выходишь за кулисы и вдруг понимаешь – ты заряжен! Такая вот наука тонких материй. Три года назад решил поступать на режиссерский. Сказал нашему художественному руководителю и директору, они меня поддержали, предложили попробовать. Игорь Григурко, худрук, принес «Синюю птицу», которую мы потом переименовали в «Рождественскую историю». Наверное, за самого Метерлинка я бы не взялся, но это был вариант Ольги Подольской – трехчасовая феерия. Мы сделали спектакль за месяц. У меня три постановки, и все в галопе. Но мне всегда помогает труппа – мыслящая, сочиняющая. Даже притом что она достаточно быстро обновляется – мы же все молодые, кто-то вырастает, кто-то жизнь меняет, есть главное – творческий дух. ТОП-театр ведь был изначально студией Гончарука, то есть театром с режиссерским уклоном. У нас не как в драме, когда артисты садятся и обсуждают, что и как надо сыграть. У нас все это в действии, мы больше телом ощущаем. «Очи черные», например, сделан именно этим этюдным методом. Мы брали отрывки из Куприна, пытались это сыграть по-своему, иногда даже добавляя персонажей, которых нет в пьесе, но они казались интересными. Все снимали на видео, отправляли Ярославе Кулинович в Екатеринбург, она каким-то образом перемалывала в голове и превращала это в пьесу. Это потрясающий спектакль, хотя поменялись уже все артисты, он живет и пользуется успехом. Школа придумки, школа небольшого номера, она у нас наработана. Мне пришлось просто все это умножить на весь спектакль. Самый любимый спектакль – последний, потому что самый близкий. Потому что он как ребенок – ты радуешься его успехам, первым шажкам, переживаешь, когда он ударил локотки. У меня три детские постановки, и все они очень разные, никаких пересечений, кроме того, что на одной площадке работает одна труппа. «Рождественская история» – это поэзия Метерлинка, натянутая нами на большую яркую форму. Это большая эпическая игра с залом, когда о серьезных вещах говорится простыми словами и возникает очень много смыслов, которые мы даже не закладывали. «Иван-царевич» – исследование нашего общего прошлого, от корней. Это игра артистов не только с детьми, но и с самими собой – они сами точно не знают, что будет сегодня на спектакле, к кому пойдут дети, кто будет главным героем. «Эмиль Большая Голова» – что-то уже совсем иное – туго закрученные эмоциональные обстоятельства, требующие конкретной среды. Нам повезло, что с нами Светлана Баженова, наша актриса и замечательный драматург, мы выросли в одном театре, мы говорим и думаем на одном языке. Сочиняли так – сидели на кухне, я говорил: хочу вот так и вот этак. Не знаю, как у нее устроен мозг, но она по моим ощущениям сделала пьесу. Игорь Григурко, наш худрук, очень помог с идеей костюмов. Скоро премьера – «Что такое Новый год?». Я режиссер, но премьера общая. Невозможно одному придумать новогоднюю феерию, только вместе с труппой. Пожалуй, от меня – задумка, мне хотелось что-то такое с детства, а в театрах такого нет.Мои спектакли родом из детства. В «Рождественской истории» много ассоциаций из наших приключенческих игр с братом, которые нам придумывал отец. Странно отношение многих режиссеров к детским спектаклям, как к халтуре. Да вы попробуйте сделать это феерично! Хотя бы попытайтесь дотянуться. Есть ведь примеры – те же мультики диснеевские: взрослый человек, а смотришь их, замерев. Я пытаюсь что-то взять из мультиков, из игр, в том числе компьютерных. Зритель-ребенок не прощает вранья. Взрослый человек может прийти после работы на трехчасовой спектакль, поспать, поаплодировать и пойти домой есть картошку. А дети начнут сразу ерзать, разговаривать – увлекать себя. Если ты пытаешься вовлечь их в полуторачасовую историю, ты должен отвечать за каждую минуту своего действия на сцене. Очень точно видно, когда ты проваливаешься, и дети не с тобой. Особенно если это класс, в котором, кроме прочего, свои отношения. Если класс молчит, сидит и слушает – тебе пятерка с плюсом.  Со взрослыми ты можешь себя чуть отпустить. Взрослый решит, что чего-то не понял, усомнится в своей интеллигентности. Дети не будут искать потайные смыслы. Если им не рассказать и не показать историю, они ее не увидят. В «Бременских музыкантах» я играю короля. Партнера моего захлестывает темперамент, и он ненароком отрывает мне бороду! Вижу – сейчас ржать начнет, что-то говорю, чтоб его вернуть, закрываюсь шарфиком, ищем бороду, которая еще и закатилась куда-то! И пока придворные изобретают, как бы продлить сцену, я бегу в гримерку, лихорадочно клею. Были бы взрослые – они могли бы это списать. А для детей сказка разрушилась бы! А мы хотим чуда, мы сами в него верим. Невозможно всерьез заниматься театром без детской наивной веры в него. А иначе зачем? Омск