Учительские истории

Красные розы

айонное начальство обьявило февраль месячником русского языка и литературы. Предметникам пришлось засучить рукава. Завуч Регина Артуровна вызвала нас к себе в кабинет и сообщила, что намечается районное состязание под девизом “Литература и дети”.

Конкурс делился на несколько подконкурсов: “Детское творчество”, “Иллюстрация к любимому произведению”, “Мой Пушкин” и “Наша книга”. Каждый предметник обязан был отвечать за свою “номинацию”.

Сначала мне хотели всучить “Нашу книгу”. Я должна была смастерить и художественно оформить книжку детских “опусов”. В директорской уже имелся образец. Книга-призер из Приволжской школы. Мне не хотелось создавать дубликат, я так и сказала:

– Я не собираюсь заниматься плагиатом.

– Что?

– У меня почерк плохой.

Невозможно было придумать лучшего оправдания. Никто не желал рисковать честью школы из-за моего кривого почерка. Поэтому мне как неопытному и безынициативному педагогу поручили собрать рисунки.

– Себе я беру конкурс “Дети и творчество”, – обьявила Регина Артуровна. – Скажите ребятам, пусть приносят свои сочинения. Сначала проведем внутришкольный отбор. Лучшие работы пошлем в район.

Этот конкурс был для меня как бальзам на душу. Именины сердца. Я ликовала и снисходительно посматривала на коллег, мол, не усердствуйте особо, все равно первые места уже заняты. Мои детки по части творчества любого за пояс заткнут.

– Пусть ребята сделают книжечки и аккуратно, без ошибок, перепишут свои работы, – распорядилась Регина Артуровна.

За несколько месяцев работы в школе у меня уже накопилась целая папка с ребячьими произведениями. Решила отобрать лучшие творения из “сокровищницы”. Проводить конкурс в классе я не собиралась. Как обьяснить ребенку, который впервые в жизни сочинил крохотное стихотворение и безумно горд этим, почему Катины стихи я беру, а его – нет?

На перемене я рассказала ребятам о конкурсе.

– Призы будут? – озаботился Антон.

– Вряд ли, – я не знала, – это так важно? Главное, ваши работы прочтут много людей. Кому-то они понравятся. А когда человеку будет грустно, возможно, он вспомнит именно ваши стихи, и ему станет легко и светло. А самое приятное, что в мире появится на несколько хороших стихов и сказок больше, и это будут ваши стихи.

Сообща мы решили, что девять наших лучших “писателей” сделают книжки. Две недели я не знала покоя. Детки требовали внимания, участия и восхищения. Вечерами они переписывали свои длиннющие произведения, придумывали, как оформить обложку. Я тревожилась, что подобные вдохновение и озарение могут помешать основным занятиям. Детки несли мне черновики, наброски рисунков, сотый вариант переделанной сказки. К любой пробе пера я всегда относилась с трепетом, поэтому не уставала хвалить и восторгаться.

Наконец, девять чудесных ярких книжек расположились на моем столе. Катины стихи, Иринкино пейзажное “Утро”, веселые рассказы, сказки в народном стиле и на манер Даррелла и Памелы Треверс. Богатый урожай.

Дождавшись, когда все уйдут, Галя показала мне свою книжку.

– А у меня хорошо?

Галкины сказки были похожи одна на другую и мало меня радовали. В отличие от своих способных подружек, Галя не обладала богатой фантазией и чувством слова. Она писала, потому что любила меня. Я обьясняла, что писать нужно так, чтобы каждый, кто прочел, сказал: “Это писала Галя!” А не Маша и не Даша.

Постепенно у Галки стало получаться. Сказка, представленная на конкурс, была для меня большим подарком. Красивая, волшебная сказка с идеальными героями, носящими замысловатые, труднопроизносимые имена.

Книжка была весьма своеобразно оформлена. Восемь густо-красных страниц. На обложке ухмылялась вырезанная из открытки свинья-копилка. Над свинкой суровыми черными буквами выведено название: “Добро побеждает зло!” Представив, сколько труда и времени потратила Галка, чтобы ровно и аккуратно раскрасить страницы, я спрятала улыбку.

Розовая от волнения Галка с тревогой ждала моей реакции.

– Хорошо, Галя, – кивнула я.

Гордая и счастливая, я демонстрировала коллегам творения своих деток. Я жаждала трепетного изумления и ждала поздравлений. Регина Артуровна перелистала несколько книжек.

– Неплохо.

Неплохо! Я задохнулась от возмущения. Наши сказки были по меньшей мере великолепны!

– А это что? – одна учительница взяла Галкину книжку – Понакрасила, слов не видно. Все в тумане.

– Страницы, залитые кровью, – замечательно сострила Регина Артуровна.

– Ребенок хотел, чтобы выглядело красиво, – насупилась я.

– Куда уж красивее! Ольга Сергеевна за своих детей горой стоит, – засмеялась Регина Артуровна.

Я промолчала. Бесполезно что-то доказывать. Потому что я знала, что значит для Гали эта книжка, а Регина Артуровна видела только бракованное изделие.

Ежедневно ребята приставали ко мне с расспросами, требуя подробного рассказа о том, как все учителя пришли в восторг от наших “шедевров”. По детскому мнению, иначе и быть не могло. Я их не обманывала, но правду сказать тоже не могла. Говорила, что конкурс есть конкурс и пока не подведут все итоги, трудно ответить что-то определенное.

Две мои девочки болели сочинительством. Особенно хорошо получалось у Кати. В ее стихах было что-то такое, что заставляло меня возиться с этой девочкой день и ночь. Хромала рифма, иногда отсутствовало чувство ритма, но Катины стихи не были похожи ни на чьи другие. Неожиданные сравнения, образы, краски и какая-то недетская глубина ощущений. Я любила ее стихотворение “Почему?”

Почему кончается лето?

Почему кончается зима?

Почему кончается это?

Почему кончается то?

Почему кончается кто?

Почему кончается что?

Почему кончается все?

Жизнерадостная и буйно-веселая Катька раскрывалась в своих стихах с незнакомой мне стороны. Именно это стихотворение вызвало наибольшее недоумение у моих коллег.

– А почему не в рифму?

– Потому что это – белые стихи, – мрачнела я.

– Какое-то странное стихотворение.

– Это лучшее стихотворение из тех, что я сейчас прочла. Не следует забывать, что девочка не из высококультурной семьи и что Кате всего десять лет.

– Все равно какой-то набор вопросов!

Разве я могла сказать это Кате? Поэтому когда в роно отправили работы моих девочек, я была изумлена до предела.

– Ольга Сергеевна, ваши девочки победили, – сухо информировала меня Регина Артуровна. – Я оставила все книжки ваших девочек на столе. Скажите Ире и Кате, чтобы они заново переписали стихи на альбомный лист и чтобы завтра же принесли все это мне.

– В Катиной книжке еще чудесная сказка есть.

– Нет-нет, мы отобрали только стихи. Очень многие дети пишут сказки, а стихи – единицы!

– По вашему мнению, плохое стихотворение лучше хорошей сказки? – только и спросила я.

Хотя спросить хотелось о многом. Например, о том, зачем было заставлять детей целыми вечерами клеить и переписывать бесполезные книжки, заранее зная, что нужны лишь стихи? И что мне сказать детям, пишущим презренную прозу?

– Ольга Сергеевна, стихи нужно переписать красивым четким почерком и взять в рамочку. Слева отступить 5 мм, снизу и сверху – по 2 мм. Не забудьте проверить ошибки.

– Проверим. Перепишем. Отступим.

Детям я сообщила, что в конкурсе победили сильнейшие.

– А куда остальные книжки денут?

– Не знаю.

– Зато мы знаем! Будут в шкафу пылиться, пока их не выкинут! -мои детки отличались умом и сообразительностью.

– Не будут они пылиться, – успокоила я. – Я их себе заберу. На память.

И забрала.

Через два дня столкнулась в учительской с Региной Артуровной.

– Принесли вам девочки альбомные листы с рамочкой?

– Принесли! – она махнула рукой. – Пришлось самой все переделывать. Ничего вам поручить нельзя.

Катя с Ирой ждали меня на пороге кабинета.

– Ольга Сергеевна, отослали стихи?

– Да. Девочки, вы все без ошибок переписали? – я недоумевала.

– Да-а! – заверила Ира. – Только мы не стали эту рамочку рисовать. Вы сами говорили, что скучно, когда все, как у всех. Катя, знаете, какие цветы на листе нарисовала?! Розы такие огромные, красные!

– А что вам Регина Артуровна сказала? – мне стало смешно.

– Она даже слова не могла вымолвить от этой красоты. А вам она сказала что-нибудь? Ей понравилось? – насторожились девчонки.

– Очень, – уверенно соврала я. – Разве кому-то могут не нравиться красные розы?

Ольга РЕШНЯК

Волгоградская область

Ученические истории

“Побейте нас указкой”

огда мне пришло время поступать в школу, меня отдали учиться в интернат. Просто потому, что там работал мой папа. Работал он днем, вечером и иногда ночью. Поэтому видела я его только по дороге в школу. Дети (другие) его очень любили, а он любил свой интернат и считал, что это лучшее место на свете. Вот меня и отдали.

У меня была молодая красивая учительница. Звали ее Валентина Ивановна. Я ее очень любила. Потому что она была такая красивая и потому что она была моя первая учительница. Какими бывают другие учительницы, я не знала. Папа – не в счет.

На уроках было скучно, я отвлекалась, и меня часто ставили в угол. Но Валентина Ивановна меня тоже любила, потому что я была отличница. Нас было двое отличников – я и Саша Мельник. И нас никогда не наказывали указкой. А других наказывали. Если урок не выучил или написал грязно, учительница подходила и требовала положить руки на стол. А потом хлопала по рукам указкой. Одного мальчика особенно часто наказывали. Я всегда отворачивалась. До сих пор помню, как кривилось его лицо.

Если учительница хотела меня наказать, она переставала со мной разговаривать и не обращала на меня внимания. Я ходила за ней по пятам по трое суток и умоляла простить. Я очень страдала.

Однажды во втором классе мы писали диктант. На следующий день Валентина Ивановна вошла в класс с гневно поджатыми губами и велела раздать тетради. А потом приказала ледяным тоном:

– Кто получил двойки – встаньте!

Поднялись все, кроме меня и Саши Мельника. У нас были тройки.

– Идите к доске!

К доске вызывали для наказания.

Класс понуро и безропотно выстроился у доски. Валентина Ивановна смерила взглядом нас с Сашей Мельником и вызывающе спросила:

– А что у вас?

– Тройки.

– Вы считаете, что тройка – хорошая оценка?

Конечно, мы так не считали.

– Вот и идите к доске!

Мы встали к доске, и нас охватило чувство причастности к общему горю.

Валентина Ивановна выдержала паузу, окинула всех подавляющим взором и задала риторический вопрос:

– Ну и что же я со всеми вами должна делать?

Вопрос топором повис в сгустившемся воздухе.

И вдруг этот тяжелый воздух пронзил звонкий голос Саши Мельника:

– Побить нас указкой!

– Да? – ехидно спросила Валентина Ивановна. – Вас много, а я – одна!

Класс тупо замер.

И тогда тот же голос прозвенел с новой, отчаянной силой:

– Мы сами себя побьем!

В моей груди внезапно разлилось чувство какого-то небывалого восторга. Это было действительно мудрое решение. Саша стоял немного впереди. Я видела его стриженый ежик, торчащий вверх с безрассудным героизмом.

– Да? – снова спросила Валентина Ивановна с неподдельным интересом. – Ну пожалуйста. Кто первый?

Конечно, первым был Саша. Он шагнул к учительскому столу, положил левую руку на стол, в правую взял указку и изо всех сил стукнул себя три раза. Потом переложил указку в другую руку и повторил процедуру.

– Достаточно, – сказала Валентина Ивановна. – Кто следующий?

Следующей была я. Я взяла указку и ударила себя изо всех сил. Это было очень важно – ударить изо всех сил, по-честному. Кажется, был еще один раз. Краешком сознания я отметила, что мне больно. Значит, все в порядке.

– Достаточно, – сказала Валентина Ивановна.

Дальше все было, как во сне. Я летела по воздуху к своему месту, а за спиной раздавалось: “Достаточно. Достаточно”…

Не знаю, что чувствовали остальные, а я испытывала чувство полного удовлетворения своей способностью к подвигу. Дома я никому ничего не сказала.

Через год меня перевели в другую школу, потому что папа больше не мог меня водить с утра: участились его ночные дежурства.

* * *

Прошло много лет. Мой папа уже состарился, получил звание заслуженного учителя и мечтает о такой работе, где не было бы детей. Я его спросила, знает ли он, что в его любимом интернате применялись физические наказания. Он посмотрел на меня с сомнением. Я рассказала ему эту историю. Ему было неприятно. “Бывают дураки, – сказал он неопределенно. – Кстати, Валя, кажется, умерла”.

Марина СЕМЕНОВА