Учительские истории

Десять негритят,

или О чем поют в Терновке

Терновник – это колючее растение с терпкими синими ягодами. По вкусу не каждому. Терновка – так называется район, в котором два десятилетия назад построили посреди картофельного поля 20-ю школу Пензы. Ту самую, в которой мне пришлось применить метод французского детектива Пуаро. Помните, его поговорку о работе “маленьких серых клеточек”?..

Сразу успокою, преступления в школе не произошло. И все-таки именно здесь я вынуждена была пробираться сквозь колючки одной “жгучей тайны”.

вы, увы! Читатели сердятся, почему пишем не о них, а посвящаем “учительские истории” “неинтересным”, с их точки зрения, педагогам. Вот и в Терновке меня зачем-то предупредили: “Галина Васильевна Куроедова учитель обыкновенный. Но тут, знаете ли, произошла одна странная вещь!.. Именно ее ученик Сережа Панкратов из 10-го “Б” неожиданно для Пензы вошел в сборную мира (!) по биологии, был в Турции на международной олимпиаде и привез оттуда две медали: за практическую и теоретическую работы”.

А теперь о “жгучей тайне”. Что мы вообще знаем о природе столь неожиданной гениальности? За какую бы ниточку я ни тянула, пытаясь разгадать, почему “высокий Сережин ум” проявил себя именно в Терновке, которая вчера еще была деревней, всюду натыкалась на отвратительное слово “обыкновенный”. 20-я школа – “обыкновенная”, говорили мне, 10-й “Б” – “обыкновенный”. Галина Васильевна?.. Да она из местных, из рабоче-крестьянской семьи, у нее самой еще совсем недавно в огороде рос терновник… Сережина семья. “Простые советские инженеры”. Папа, например, увлечен детективными романами – Гарднера, Чейза. Это сегодня все читают…

Вот это слово “обыкновенный” и вызвало у меня подозрение. Как говорит завуч школы Надежда Михайловна Стешкина (она в педагогике крестная мать Галины Васильевны): “Из рябины яблоню не сделаешь”.

Побывав вместе со мной на уроке Галины Васильевны, представитель методкабинета, поджав губы, заметила, что в Пензе есть биологи и посильнее. Но тогда лично мне становилось уже совсем непонятно, почему Сережа, которому гимназия предложила перебраться под ее теплое крылышко, категорически от этого отказался: “Да что мне там делать?!”

Замечу, в школе на биологию не выделяют ни одного дополнительного часа за счет других предметов. Все знания Галина Васильевна выдает на уроке и на трех часах факультативов, на которые ходят межвозрастные группы. Правда, в школе существует “культ урока”. Урок здесь любят с горячностью поэтов. Да к тому же сама Надежда Михайловна, по ее собственному выражению, “ушиблена” заботой о молодых. Когда она была “влюблена” и в Галину Васильевну, то так и смотрела, чтобы та не расслаблялась и посещала открытые уроки более опытных педагогов… Представляю себе, как ворчат сейчас мои читатели: “Если Сережа талантлив, ему не помеха даже средненький учитель. И вообще гений ученика далеко не всегда заслуга учителя!..” Однако пусть расследование учтет одну немаловажную деталь. Было время, когда и Сережа, и Галина Васильевна биологию не любили.

Вообще-то она географ. Часы биологии ей достались случайно. Но, окунувшись в эту науку, она поняла, что та затягивает. Может быть, потому, что география как наука развивается медленными темпами, биология – стремительно. И это напоминало хмельное опьянение. Чем больше восторга она испытывала от узнанного, тем чаще ей мечталось, что когда-нибудь ее сын, человек достаточно безразличный к биологии, подарит ей внучку, и она передаст этому дорогому, близкому существу все то, что волнует ее и что не всегда расскажешь даже классу. Тут и появился Сережа.

Ах, любите ли вы детективы так, как люблю их я?! Так и хочется перефразировать известное выражение Белинского о театре!

А теперь, друзья, напрягите свои “маленькие серые клеточки”, и вам сразу станет ясно, почему Сережа Панкратов переменил свое отношение к биологии. Почему он, довольно прохладно относящийся к другим школьным наукам – комплексам Кабанихи, к всевозможным историческим прогнозам и вопросам типа “Быть или не быть?”, – стал вдруг писать возвышенные сочинения о горохе и чуть ли не кропать оды, обращенные к речным ракам. Почему он сам Галину Васильевну “обыкновенным” учителем не считает.

Да потому, что она позволила ему к ней “прилипнуть”. Честно сказать, в детстве о таких отношениях с учителем я лишь мечтала. Сережа даже тогда, когда метет во время дежурства в кабинете биологии пол, продолжает свои бесконечные дискуссии с Галиной Васильевной: “А как вам эта теория?.. А Вернадский был прав?.. А эту книгу вы уже прочитали? И что вы о ней думаете?” На профессиональном языке это могло бы называться “индивидуальными занятиями с одаренным мальчиком”. Но они бесплатные! Но они едва ли не круглосуточные! Потому что у Сережи всегда столько вопросов, что Галине Васильевне приходится читать ученые труды и специальные журналы даже по ночам…

Конечно, она живет не только для него. В ее кружках около 20 ребят, которых она называет нежно “мои растения”. Но если спорить о методах работы, если думать о том, какая методика преподавания биологии прогрессивнее и хороший ли методист сама Галина Васильевна, то последнее слово, думаю, останется за Сережей. Он, как заметила Надежда Михайловна, давно понял, что ни в какой другой школе с ним так возиться не будут. Даже в гимназии. Он выбрал не метод. Выбрал человека. Учителя, который своему ученику служит…

Про Сережу говорят, что к третьему классу у него выработался такой же почерк, какой был у его первой учительницы. Разговариваю с ним и вдруг замечаю, что у него характер Галины Васильевны.

Какая она? Она похожа на птицу, которая, заметив чужого человека, перестает петь и прячется в ветвях терновника. Может быть, поэтому она кому-то кажется обыкновенной? Робкая? Нет. Робкая она была, когда пришла работать в школу. Она боялась своих учеников. Они поняли это и от радости встали на голову. Теперь она уверена в себе. Так, может быть, ее скрытность от независимости? Есть ведь хамская, агрессивная независимость, чисто внешняя. Независимость как способ борьбы с кем-то. А есть интеллигентная, теплая, приветливая – внутренняя. Независимость человека, который давно определил для себя иерархию ценностей и на земле, и в космосе. И понял, что он независим и от льстивой чужой похвалы, и от завистливой черной критики. По сути так ничего она мне о себе и не рассказала. Маленькая певчая птица. Спрятала в непроходимых колючках терпкие ягодки своего прошлого, своих отношений с мужем, с сыном, с коллегами. Пусть будет так, как ей хочется!

Только один эпизод из ее жизни и мелькнул. Как она спасла человека. Банальная история? Но Агата Кристи обессмертила нечто подобное в романе “Десять негритят”.

Одна из учениц школы забеременела. Можно было бы понастойчивей предложить девочке сделать аборт. Убийство? Несомненно. Но это преступление осталось бы известно лишь небольшой группе педагогов. Часть учителей предложила девочке из школы уйти. Разумно? Да, вполне. Зачем поощрять порок под крышей школы? Замечу, так и поступила старуха мисс в романе Агаты Кристи. Она выгнала забеременевшую служанку из своего респектабельного дома, и та, оставшись без чьей-либо помощи, утопилась.

Кто станет спорить с тем, что справедливость всегда разумна? Но тогда, почему судья назвал справедливый, разумный поступок мисс жестоким? И что такое вообще человеческий разум? Интереснейший, между прочим, вопрос! Когда Надежда Михайловна рассказывала мне, чем, на ее взгляд, 20-я школа отличается от других, она сказала: “Своеобразием ума”. С точки зрения русских богословов, умов в человеке два: один – душевный. Он находится в мозге и представляет собой компьютер: запоминает, высчитывает варианты ответов. Но останавливается лишь на том, к которому ему дает ключ ум другой – ум духа. Потому что интересы духовного ума должны сводиться к наполнению сердца. Иначе то истинно разумно, что может быть и “несправедливо”, но нравственно. Так, возможно, Надежда Михайловна подразумевала под “своеобразием ума” ее коллег именно ум милосердный? Я говорю об этом потому, что Галина Васильевна еще девочкой училась у Надежды Михайловны. А Галина Васильевна и оказалась одним из тех немногих педагогов школы, кто убедил “общественность” оставить будущую маму в покое, защитить ее, дать ей возможность доучиться, сдать экзамены в родной школе. В общем, ум Галины Васильевны не выпрыгнул из ее сердца…

И вы думаете, у этой истории нет “хэппи-энда”? Ребенок родился! Мама поступила в медучилище! Мальчик, отец, видя, что девочка шагает по жизни уверенно и независимо от него, стал… опять за ней ухаживать, а потом сделал ей предложение!..

Обыкновенная школа? Провинциальный скучный город? Серенькие учителя? А я думаю: “Милая моя Терновка, пой! Пой, как ты умеешь! Сейчас твоя партия. И соловьи не честолюбивы. Они поют только тогда, когда позволяют им это другие птицы, когда затихает дневной птичий гомон, крикливый и мелодичный хор. И странно ли, что никто не подходит к песне соловья с меркой “интересно-неинтересно”. Он поет!..”

А что нам еще надо от этой маленькой, скромной птички, взывающей к нашему сердцу?..

Ирина РЕПЬЕВА

Пенза

Ученические истории

Семь дней, которые потрясли меня

Однажды я проснулась и, посмотрев на чистое апрельское небо, сказала сама себе, уверенно и бесповоротно: “Нет, я юристом не буду, “право” это слышать больше не желаю и нечего на него тратить такие лакомые деньки”. Я вытряхнула из сумки тетрадки, сунула термос и поехала на дачу к подруге. Так я не стала юристом.

о время поджимало, школа каждым своим поворотом с лозунгом “скоро экзамены” напоминала, что мы уже даже больше абитуриенты, чем выпускники. На вопрос “Куда поступаешь?” я безразлично пожимала плечами, давая понять, что в данный момент меня это меньше всего волнует: моя ветреная голова была занята самым несерьезным занятием, которое только можно было придумать, – подготовкой последнего звонка. Все что-то зубрили, хватались за голову – какой конкурс! – тем временем, как я лениво почесывала в затылке в поисках очередной реплики во славу родной школы. Вот тогда ко мне и привязалось это ироничное “писательница”.

А хотя бы и так! Ведь есть же в нашей хваленой столице такое учреждение, где мое нездоровое влечение к перу направят в нужное русло! Меня посетила навязчивая идея, и через всю Москву повезли печатную машинку, а на стол одна за другой легли 35 страниц положенного обьема с очень смутным содержанием, которые и отправились на строгий суд приемной комиссии. На этом мои грезы кончились, потому что хоть солнце и припекало с каждым днем все жарче и жарче, а загадочная фраза “скоро экзамены” начала серьезно угрожать беззаботной жизни.

Следующий этап этой исповеди будет посвящен тому, как я не стала учителем. Надо сказать спасибо филфаку педагогического университета за то, что он дал мне понять глубину моего невежества в отношении литературы и русского языка. Вся семья была повержена в панику: “Караул, – кричала бабушка, – ребенок остался без высшего образования!” “Ничего, – обреченно вздыхала мама, – будет работать”. Тут пришел бизнес-дядя и предсказал: “Она будет референт. Я возьму ее к себе в фирму, а потом пусть поступает на юридический. И никакой литературы!” И вдруг в дверях нарисовался мой сияющий лик. “Я стану писательницей”, – торжественно произнесла я, и на глазах обалдевшей публики на стол приземлился листок с интригующей фразой: “Допущена к вступительным экзаменам в Литературный институт им. Горького”.

Можно было представить мое смешанное чувство, когда после шикарного стеклянного ленинского “педа” я попала в тихий обшарпанный дворик, который со всеми своими разношерстными обитателями произвел на меня впечатление Богом забытого места, а в душе я была и того кратче, обозвав его попросту дырой. Особенно угнетало наличие пяти экзаменов, которые должны были поглотить остатки лета. Не стану скрывать, что закравшееся сомнение разрослось еще больше, когда я увидела темы этюда – первого и, как легкомысленно казалось, самого простого экзамена. В голове было катастрофически пусто, и, дабы не сдавать пустой лист, пришлось начертать там что-то. Каково же было мое удивление, когда я увидела, что допущена к изложению, которое длилось уже 15 минут, между тем как я стояла на улице и в 5-й раз наталкивалась на свою фамилию в списке. Какой-то сердобольный родитель настоятельно рекомендовал мне все-таки пойти на изложение, и я поплелась, тайно надеясь, что меня не пустят. Вообще это повествование нужно назвать “как я не хотела поступать в Литературный институт, и что из этого вышло”, потому что на каждый экзамен я шла с полной уверенностью, что иду забирать документы, хотя мне чертовски везло, а после “трояка” по истории я действительно поверила в удачу. По-видимому, удача приносит три балла плюс знания. Я свои три и получила.

Но, господа халявщики, не радуйтесь и не берите с меня пример. Разумеется, никуда я не поступила, чем в конечном итоге была немало расстроена. Мое первое знакомство с Литинститутом длилось 7 дней, и, когда я принесла аттестат домой, дядя облегченно сказал: “Вот теперь ты точно будешь референт”. “Нет, – возразила я, – я буду писательницей”.

С тех пор прошло два года. Не раз несли меня крылья в тихий дворик с памятником Герцена, немало я узнала о чудаках, заполняющих его во время большой перемены, и нередко я благодарила судьбу за то, что не стала юристом и учителем. Когда-нибудь я напишу об этом книгу. Остаюсь искренне ваша, студентка второго курса

Мария ОКОШЕННИКОВА