На чтение: ≈ 36 мин.Есть люди, чья жизнь, сколько бы о ней ни писали, какие бы ранее неизвестные документы ни печатали, какие бы ни находили новые подробности и детали, все равно останется загадкой. Впрочем, каждый человек – это большая тайна не только для окружающих, но и для самого себя. Каждая жизнь равна Вселенной.
«…не говорить ничего, кроме того, что может быть сказано…О чем невозможно говорить, о том следует молчать»
Но мы часто этого не понимаем и растрачиваем ее, не задумываясь, что больше никогда не повторится именно этот миг, успокаивая себя тем, что будут еще тысячи таких мгновений; конечно, будут, если отпущено судьбой или Богом, но совсем другие. Гете когда-то замечательно сказал, что под каждой могильной плитой похоронена человеческая история, не в смысле история одной человеческой жизни, а в том значении, что каждый из нас носитель всей истории рода человеческого. Физики и математики считают, что Вселенная возникла в так называемой точке сингулярности, где не действуют законы, по которым она стала развиваться после своего возникновения. Иногда мне кажется, что вся жизнь Людвига Витгенштейна была такой сингулярной точкой. Он был самым знаменитым философом двадцатого века. Не каждому дано положить начало аж двум философским направлениям: логическому эмпиризму (позитивизму), игравшему важную роль в интеллектуальной жизни Европы перед второй мировой войной, и лингвистическому направлению, известному специалистам под названием Кембриджская школа. При жизни у него практически не было опубликованных работ. Вышла лишь одна тоненькая философская книжка и одна небольшая научная работа. С одной стороны, он отрицал свое влияние на развитие философии, потому что не очень верил, что его поймут современники. Однажды он даже заметил, что у него такое чувство, будто он «пишет для людей, которые бы мыслили и воспринимали мир совершенно иначе, чем сегодня. Для людей какой-то другой культуры». С другой стороны, он боялся, что, когда его главный труд будет посмертно опубликован, интеллектуалы подумают, что он заимствовал свои идеи у философов, которые на самом деле учились у него. Так, к сожалению, часто бывает в научном мире.
Другой великий человек двадцатого века – английский математик Стивен Хокинг рассказал историю о том, как в октябре 1981 года он приехал в Москву на конференцию по квантовой гравитации, где познакомился с молодым физиком Андреем Линде из Физического института имени Лебедева. Андрей рассказал ему об одной своей идее, которая для понимания простого смертного очень уж сложна. После Москвы Хокинг поехал в Филадельфию, где на семинаре в университете Дрексела выступил с лекцией о модели раздувающейся Вселенной. При этом он упомянул о гипотезе Линде, заключающейся, скажем так, в медленном нарушении симметрии. На том семинаре присутствовал молодой профессор из Пенсильванского университета Пол Стейнхард. Эта история закончилась тем, что на Западе Стейнхард и его ученик Альбрехт теперь разделяют честь открытия модели, которая называется новой моделью раздувания и основана на идее медленного нарушения симметрии. Идее Андрея Линде, о котором не вспоминают…
Витгенштейн родился в Вене 26 апреля 1889 года в богатой семье. Его отец был основателем австрийской металлургии, а мать вела дом. На музыкальные вечера к Витгенштейнам собиралась вся культурная Вена. Надо сказать, что одним из близких друзей семьи был Брамс. Людвиг был младшим среди пяти братьев и трех сестер. Закончив гимназию, он начал учиться в Высшей технической школе под Берлином. А в 1908 году его зачислили студентом-исследователем на технический факультет Манчестерского университета. Он начал с того, что стал изучать природу полета воздушных змеев, потом занялся конструированием двигателя для самолета, а затем расчетами необходимого для реактивного самолета пропеллера. И это была уже не инженерная, а математическая задача. Однажды он спросил своего преподавателя, что ему почитать по основаниям математики, и тот посоветовал взять Бертрана Рассела. Изучив его основополагающий труд, который так и назывался «Основания математики», он принялся за работы Готлоба Фреге. Они настолько потрясли его, что он отправляется в Германию, чтобы лично встретиться с великим логиком. Он стал великим философом, хотя в разные периоды своей жизни мечтал быть то архитектором, то скульптором, то дирижером, то врачом, то садовником, то школьным учителем. Многое из этого ему удалось попробовать. Но почему все-таки он стал философом? Не потому ли, что философия вбирает в себя все остальное…
В начале 1912 года Людвиг становится студентом Тринити-колледжа в Кембридже. Через год он поедет в Норвегию вместе с молодым математиком Дэвидом Пинсентом. Построит себе небольшую хижину в Скъёлдене, куда будет возвращаться еще не раз. Людей там рядом не было. За хлебом нужно было плыть на лодке. Его устраивало это абсолютное одиночество. Он словно успокаивался и приходил в себя, часами смотря на суровые скалы, чистые воды фьордов, промытую зелень елей и застывшее серо-голубое небо, словно на картинах Мунка. Здесь тишина и покой, а в Европе бурлят страсти и дискуссии. Рассел и Уайтхед написали «Principia Mathematica». Идеи философа Джорджа Мура вызывают восторг среди просвещенных умов. Вскоре все трое станут друзьями Витгенштейна, а Рассел заметит, что «знакомство с Витгенштейном было одним из самых волнующих приключений» в его жизни. А потом грянет первая мировая война.
Витгенштейн окажется в окопах, где однажды, листая журнал, увидит, как на картинках разворачивается эпизод за эпизодом автокатастрофа. Тогда и придет ему в голову мысль, что язык – это тоже последовательные картинки реальности. Вернувшись из итальянского плена в конце войны, он отправится не в Кембридж, а в отдаленные горные деревни Нижней Австрии, пройдя обучение в одном из первых колледжей по подготовке учителей в Кундмангассе. Перед этим полностью отказавшись от своей – очень немалой (он мог бы быть одним из самых богатых людей Австрии) – доли наследства. Почему он так резко поменял свою жизнь? Еще в Англии он не раз задумывался о самоубийстве. Да и на войну пошел потому, что искал себе смерти. Она подходила к нему в юные годы очень близко. Его гениальный старший брат Ганс, начавший сочинять музыку в четыре года, покончил с собой на Кубе в 1902 году в двадцать четыре года. Второй брат Рудольф лишил себя жизни в Вене через два года после Ганса. В самом конце войны застрелился третий брат Людвига Курт, узнав, что его солдаты сбежали с поля боя. А в 1906 году, когда Людвиг заканчивал среднюю школу, покончил с собой выдающийся австрийский физик Больцман, у которого Витгенштейн собирался учиться…
«…он учил их как человек, облеченный властью, а не как книжник»
Траттенбах – не самое уютное место в Австрии. Бедная деревушка, затерявшаяся высоко в горах. Попав туда, он пишет Расселу: «Еще недавно жизнь ужасно угнетала и тяготила меня, но теперь я немного приободрился». Спустя три недели отправляет восторженное письмо своему другу архитектору Энгельману: «Я работаю в очаровательном гнездышке…Я доволен своей работой в школе, в ней мое спасение…» Дети обожали Витгенштейна. Он не только учил их, но и сам учился у них. Жил он то на школьной кухне, то в маленькой мансарде над бакалейной лавкой. Вместо галстука, воротничка, костюма и шляпы, положенных учителю, носил простую чистую рубаху с открытым воротом и серые брюки. Для своих учеников Людвиг часто устраивал экскурсии в Вену и Глоггвиц, оплачивая их из своего жалованья. Работал он в соответствии с вводимым тогда в австрийские школы принципом «самодеятельности». Учитель должен был развивать у подростков навыки к самостоятельному мышлению, а не вдалбливать в их головы необходимый материал. Например, нужно было побуждать детей самостоятельно выводить грамматические и орфографические правила, а не записав их под диктовку, заучивать, не понимая, наизусть. Первое время ученики писали сочинения как Бог на душу положит, и только овладев письменной речью, знакомились с грамматикой. Витгенштейн создал и издал в качестве учебного пособия в 1926 году «Словарь», предназначавшийся для активного обучения грамматике и орфографии. Ему, как теперь говорят, дали официальный гриф образовательного ведомства «Допущено для использования в школе». Началось все с того, что каждый учащийся делал свой словарик, куда записывал все употребленные в своих сочинениях слова, и переплетал его. Витгенштейн свел все слова воедино, в один список. На уроках школьники пользовались этим списком как словарем. Зачем понадобилось ему создавать словарь? Потому что существующие словари, на его взгляд, были абсолютно не пригодны для обучения: примеры в них были сложны и труднообъяснимы. Людвиг включал в свой словарь и диалектные слова. Он утверждал, что, изучая грамматику, так же, как и математику, ребенок должен освоить логику вещей на интересных, пусть и трудных примерах. Он был уверен, что нужно двигаться от необычного к обычному, а не наоборот. Вторым принципом Витгенштейна было комплексное обучение. Это значило, что «надо приспособить учебный процесс к местной среде и обычаям учащихся, а во-вторых, в соответствии с полученными полномочиями определять распорядок дневных занятий, таким образом подбирая сочетания, или комплекс, различных предметов, чтобы, например, уделять время и орфографии, и устному чтению». Намечались только главные цели, распорядок дня зависел от интересов учащихся.
Обучение в начальной школе согласно тогдашней австрийской реформе должно было строиться на деятельностном подходе. Это не нравилось представителям гимназий и высшей школы: они говорили, что ориентация на деятельностный подход нанесет ущерб содержанию образования. (Не похоже ли все это на нынешние споры в России?) Но Витгенштейн доказал обратное: для своих десятилетних учеников он ввел продвинутый курс алгебры, и около трети его подопечных осваивали математическую теорию и решали задачи из гимназической программы.
Как пишет американский исследователь Уильям Бартли Витгенштейн в своих учениках «стремился пробудить духовное начало, развить способность к самостоятельному мышлению и, самое главное, воспитать в них честность». В Австрии в то время обучали и воспитывали везде с помощью розг. Витгенштейн брался за них ничуть не чаще, чем другие учителя. Но в отличие от них он наказывал расшалившихся мальчишек не ради наказания, а «по справедливости и за известные проступки», самым тяжелым из которых была ложь. Избежать наказания за нее можно было только чистосердечно признавшись. Но однажды жители деревни ополчились на учителя за слишком жесткую дисциплину и подали на него в суд. После шести лет работы в школе он немедленно покинул деревню, решив больше никогда не возвращаться в класс. Вернувшись в Вену, он работает садовником в монастыре, потом строит дом для своей сестры Маргарет Стонборо. Его возведут на том месте, где когда-то стоял дворец Разумовских. Парадные окна будут смотреть на противоложную сторону улицы, где расположился Колледж по подготовке учителей, в котором шесть лет назад занимался Людвиг. Как говорят исследователи жизни Витгенштейна, работа архитектором подготовила его по крайней мере психологически к возвращению к занятиям философией. И в двадцать девятом году он снова отправляется в Кембридж, где начинает читать курс лекций. Наступают лучшие годы его жизни.
Витгенштейн никогда не пользовался никакими заметками на лекциях, он думал перед аудиторией. После вступления следовал вопрос классу, ответы студентов стимулировали его мысль и порождали новые вопросы. Говорят, после лекций он всегда был в изнеможении, испытывая чувство отвращения к себе. Его грызла неудовлетворенность и тем, что говорил, и тем, как говорил. Когда заканчивались занятия и слушатели вместе со своими стульями направлялись к выходу, он умоляюще смотрел на кого-то из своих студентов и тихо спрашивал: «Пойдем в кино?» По дороге обычно покупал булочку с изюмом или кусок пирога и ел их во время сеанса. Садился в первом ряду, чтобы экран занимал все поле зрения. Полностью погружаясь в фильм, он хотя бы на время освобождался от своих мыслей.
«Старайся говорить правдиво, а главное, ясно»
Витгенштейн хотел «найти границу… выражения мысли». В знаменитом трактате он пишет: «Все содержание книги можно свести к следующему: все, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, а о чем невозможно говорить, о том следует молчать». И далее замечает: «Правильный метод в философии должен быть таков: не говорить ничего, кроме того, что может быть сказано, то есть давать только естественнонаучные пропозиции. Другими словами, говорить следует только то, что не имеет отношения к философии». Бартли очень точно замечает, что, настойчиво выступая в защиту молчания, Витгенштейн сам «избегает навязывать свое молчание другим». А ведь исключительная личность проявляет терпимость по отношению к тем, кто не живет или не может жить по ее законам, она не может их осуждать, потому что они являются проявлением других форм жизни. Далее Бартли добавляет, что исключительная личность никогда не высказывает своего мнения о других людях. Впрочем, на пути умолчания таится немало опасностей. В одном случае молчание может оказаться наполненным, в другом – лишь скроет незначительность того, о чем можно сказать, то есть скроет ничто. Витгенштейн так и не дал критерия, как отличить один вид молчания от другого.
Во время войны Энгельман послал Витгенштейну копию поэмы Уланда «Граф Эберхард Готторн», написав: «Каждая строчка Уланда была проста, не бесхитростна, а сжата и содержательна… Вся поэма в целом в 28 строках дает картину жизни». Витгенштейн ответил: «Поэма Уланда действительно великолепна. И вот почему: если только не пытаться сказать то, что невысказываемо, тогда ничего не будет потеряно. Но невысказанное будет – невысказанно – содержаться в том, что было сказано!»
Чтобы ответить на вопрос, почему Витгенштейн стал ключевой фигурой философии двадцатого века, надо помнить, что главным философским объектом в прошлом веке был язык. Витгенштейн, предупреждая, что гиперрационалистическое описание мира не является решением жизненных проблем, приходит к выводу, который позже сформулирует Гёдель в знаменитой теореме о неполноте: если система непротиворечива, то она неполна. Противопоставляя физическое (то, что может быть и должно быть сказано ясно) этическому (тому, о чем следует молчать и что следует «делать, не спрашивая»), Витгенштейн подходит еще к одному фундаментальному принципу методологии двадцатого века – принципу дополнительности: поскольку при помощи одной дедуктивной системы нельзя непротиворечиво и полно описать реальность, то реальность может быть описана только в дополнительных системах описания. А третий принцип касается того, что Гейзенберг назвал «соотношением неопределенностей». Витгенштейн в своем трактате «О достоверности» замечает: «Вопросы, которые мы ставим, и наши сомнения основываются на том, что определенные предложения освобождены от сомнений, что они словно петли, на которых вращаются эти вопросы и сомнения». Говоря терминами теоретической физики, нельзя одновременно точно измерить координату и импульс частицы, при измерении нужно пожертвовать точностью чего-либо одного, чтобы измерить с точностью что-либо другое.
Зачем я пишу о Витгенштейне? Ответ в его словах из предисловия к «Исследованиям»: «Мне бы хотелось, чтобы написанное мной побудило людей – если возможно – к самостоятельным размышлениям, а не приводило их в замешательство».
Он в Россию «сбежать хотел», он так давно мечтал об этом
В конце 1933 года Фани Паскаль, преподавательнице русского языка, позвонил аспирант Тринити-колледжа Френсис Скиннер и спросил, может ли он вместе со своим другом брать у нее уроки. Когда они явились на первое занятие, Фани увидела рядом с Френсисом Витгенштейна, которого знала по лекциям и семинарам в университете. Они приходили раз в неделю на двухчасовой урок. Очень быстро усвоили грамматику и приступили к чтению серьезной русской прозы. Через несколько недель Витгенштейн заболел и, лежа в постели, перевел сказки братьев Гримм на русский язык. Уже после смерти Витгенштейна Фани встретила сестру Скиннера, и та отдала ей найденную среди вещей брата книгу «Преступление и наказание», принадлежавшую Витгенштейну. В романе от первого до последнего слова были проставлены все ударения. С Фани русскую поэзию они не читали, зато много говорили о ней с Николаем Бахтиным, с которым Витгенштейн дружил и которого часто навещал в Бирмингеме, где тот преподавал лингвистику.
Русский язык Витгенштейн изучал не только для того, чтобы читать русскую классику, но и для того, чтобы можно было спокойно общаться в России, куда он задумал поехать еще в 1922 году, но отправился туда только в 1935-м. Уладив все формальности, он приехал в Московский университет к профессору математики Софье Александровне Яновской. Она закончила Институт красной профессуры и работала на мехмате. Занималась математической логикой и философией математики. После долгого разговора с Витгенштейном она предложила ему возглавить кафедру философии в Казанском университете. Я не знаю, поехал он туда или нет. Знаю только, что к осени он снова вернулся в Кембридж, а потом уехал в Скъёлден, Норвегию. С Софьей Александровной они переписывались. Она прожила до семидесяти лет, умерла в 1966 году. После нее в МГУ остался созданный ею кабинет истории и методологии математики.
«Давай не будем бояться глубины»
В 1938 году изучать философию в Кембридж приехал молодой американец Норман Малкольм. В первый раз, когда он попал на семинар Витгенштейна, ему показалось, что он абсолютно ничего не понимает. Но со временем он стал улавливать его мысли, даже спорить с ним, превратившись не столько в любимого ученика, сколько в друга. Когда отпущенные Малкольму два года закончились, а значит, закончились и деньги и ему нужно было возвращаться на родину, Витгенштейн предложил ему остаться еще на шесть месяцев и пообещал снабжать деньгами.
После лекций и семинаров они часто гуляли вместе. Витгенштейн дарил ему деревья, мимо которых они проходили, прося не спиливать их. В одном из писем позже он написал Норману: «Желаю тебе хороших, не обязательно умных, мыслей и несмываемой порядочности». Вот эта несмываемая порядочность и была главной для Витгенштейна в людях. А Малкольм, закончив обучение в Кембридже, два года преподавал философию в Принстоне, а потом стал военным моряком. Витгенштейн написал тогда ему: «Я знаю, что ты будешь хорошим солдатом, и все же надеюсь, что необходимости в этом не возникнет. Мне бы хотелось, чтобы ты жил по возможности спокойно и был добрым и понимающим по отношению ко всем, кто нуждается в этом! Потому что мы все невероятно нуждаемся в этом».
Витгенштейн очень любил детективы. Их ему часто из Штатов присылал Норман. Однажды Витгенштейн написал ему: «Твои журналы превосходны. Меня поражает, как люди читают «Mind» (философский журнал. – Ред.), если можно читать «Street and Smith» (журналы, где печатались короткие детективные истории. – Ред.). Если философия должна иметь какое-то отношение к мудрости, то ее нет ни грамма в журнале «Mind», чего не скажешь о детективах».
Однажды, когда Малкольм был еще в Кембридже, они поссорились с Витгенштейном по поводу национального характера. И вот в ноябре сорок четвертого года Людвиг пишет Норману: «… еще более трудно, если вообще возможно, думать или стараться думать действительно честно о своей жизнии и о жизни других людей. Дело в том, что думать об этом не доставляет радости, а часто даже вызывает отвращение. И когда это вызывает отвращение, именно это и является самым важным. … если мы встретимся, было бы неверно избегать разговоров о серьезных вещах, не имеющих отношения к философии. В силу присущей мне робости я не люблю конфликтов, особенно с людьми, которых я люблю. Но лучше уж конфликт, чем просто поверхностная беседа. …если нам суждено увидеться снова, давай не будем бояться глубины. Нельзя мыслить честно, если боишься причинить себе боль». В следующем письме Малкольм пишет ему о войне как о «скучном деле». Витгенштейн отвечает: «…если тебе скучно, это значит, что твой мозг не усваивает того, что должен усвоить. Я думаю, что хорошее средство от этого – время от времени открывать глаза пошире. Иногда может помочь книга, например «Хаджи-Мурат» Толстого. Если ты не сможешь найти эту книгу в Америке, сообщи мне. Я постараюсь достать ее здесь. Норман не нашел, и Людвиг вскоре выслал ему ее с припиской: «Надеюсь, что ты много почерпнешь из нее, потому что много в ней самой». По ходу он замечает о Толстом: «Это настоящий человек, у него есть право писать». Кроме Толстого Витгенштейн любил еще и Достоевского. «Братьев Карамазовых» читал много раз, но величайшим произведением считал «Записки из мертвого дома».
Норман, прочитав «Воскресение», делится с ним тем, как его поразила мысль Толстого, что одним из самых обычных и распространенных суеверей является то, что каждый человек имеет одни определенные свойства, что бывает человек добрый, злой, умный, глупый, энергичный, апатичный и т. д. В ответ Витгенштейн пишет, что однажды начал «читать «Воскресение», но не смог. Видишь, когда Толстой просто повествует о чем-либо, он воздействует на меня бесконечно сильнее, чем когда он адресуется читателю. Когда он поварачивается к читателю спиной, тогда он производит наиболее сильное впечатление. Его философия представляется мне самой верной, когда она скрыта в повествовании».
Осенью 1946 года Норман с семьей снова приезжает в Кембридж. Витгенштейн начинает бывать у них дома. После ужина он часто вызывается мыть посуду. Кроме лекций были еще и частные занятия раз в неделю. Витгенштейн предложил работать над первой частью отпечатанной на машинке своей рукописи «Философских исследований». Он читал предложение по-немецки, потом переводил его на английский и объяснял, что оно значит.
В фильме Дерека Джармана о Витгенштейне есть эпизод, который взят из мемуаров Малкольма. Однажды они втроем, Витгенштейн, Норман и его жена, пошли на летний выгон. Говорили о движении тел Солнечной системы. Людвигу пришла в голову мысль, что они втроем могут изобразить движение Солнца, Земли, Луны и их связи между собой. Жена, равномерно двигаясь по полю, изображала Солнце, Норман, быстро вращаясь вокруг нее, – Землю. А Витгенштейну выпала самая сложная задача: изображая Луну, он бегал вокруг Нормана, в то время как тот вращался вокруг своей жены. Людвиг играл серьезно, самозабвенно. Ему нравилось играть. Кстати, однажды, когда он шел мимо поля, где в самом разгаре был футбольный матч, ему впервые пришла мысль, что в языке мы тоже играем в игры словами. Может, именно этот эпизод и натолкнул его на понятие «языковой игры», которое он ввел в философию.
Как-то жена Нормана спросила Витгенштейна: «Правильно ли они делают, когда просят их одиннадцатилетнего сына почитать им вслух?» Людвиг отвечает: «Я думаю, это очень хорошая идея – заставлять Рея читать вам. Хорошее, то есть внимательное, чтение вслух учит человека многому. Посмотрите, как плохо и небрежно пишут большинство людей, особенно в газетах: они пишут, как думают».
Вернувшись в Штаты, Норман настойчиво приглашает Витгенштейна к себе. Тот уже смертельно болен, хотя еще и не знает окончательного диагноза. Если он поедет, ему разрешат взять с собой только пять фунтов, Норману придется содержать его за свой счет 2-3 месяца. И он предупреждает, что не сможет работать в саду, ездить с Норманом в поездки, много гулять. Малкольмы присылают еще одно подтверждение, что готовы его принять, а он опять шлет письмо, что он очень сожалеет, что не сможет дать хоть «немного в ответ на их доброту», то есть дискуссиями. Малкольм отвечает, что Людвиг не должен думать о том, чтобы платить за свой визит философией.
Всю дорогу от нью-йоркского порта до дома они проговорили о музыке. Витгенштейн даже просвистел несколько отрывков из Седьмой симфонии Бетховена. Несмотря на свои опасения, вначале в Америке он много работал: читал лекции, проводил семинары, встречался с преподавателями. Малкольм пишет в своих воспоминаниях, что во время прогулок Витгенштейн не раз говорил ему о том, что перед ним стоит проблема, как распорядиться тем временем, которое ему будет отпущено. «Когда у человека есть в жизни только одно – только какой-то определенный талант, что он должен делать, когда начинает его терять?» Осенью он возвращается в Англию. Ему остается жить меньше года.
Последнее письмо от Витгенштейна Норман получил за тринадцать дней до смерти. Он писал: «Со мной произошло что-то из ряда вон выходящее. Приблизительно месяц назад я обнаружил, что состояние моих интеллектуальных способностей таково, что я могу заниматься философией. Раньше я был абсолютно уверен, что никогда этого не смогу. Впервые после двух с половиной лет с моего мозга спала пелена. Конечно, пока я работаю всего где-то 5 недель и к завтрашнему дню все может кончиться, но все равно это здорово встряхнуло меня».
Последние недели своей жизни он провел в доме своего врача доктора Бивэна в Кембридже. Впервые услышал от доктора, что у него рак, он сказал, что ни за что на свете не хотел бы провести свои последние дни в больнице. Доктор ответил ему, что Людвиг может прийти умирать в его дом.
Когда Витгенштейн был в Штатах в гостях у Малкольма и ему стало однажды настолько плохо, что его пришлось положить в больницу, он признался Норману, что боится не самой операции, а того, что станет беспомощным, прикованным к постели инвалидом, чья смерть будет только отсрочена. После премьеры фильма Джармана «Витгенштейн» я брал у него интервью, зная, что он смертельно болен. Мы говорили о кино, о его книгах и картинах, о Караваджо и Витгенштейне, о людях, которых он любил, и о странном саде, созданном рядом с Проспект-коттеджем в Кенте. Наконец я отважился и спросил Дерека: «Вы не боитесь смерти?» Он посмотрел на меня глубоким печальным взглядом, словно жалея меня, и ответил: «Я боюсь не смерти, я боюсь умирания»…
…В пятницу, 27 апреля 1951 года, после обеда Витгенштейн еще гулял. Ночью ему стало совсем плохо. Перед тем как потерять сознание, он успел сказать миссис Бивэн: «Передай им, что у меня была прекрасная жизнь».
Москва – Кембридж – Лондон – Вена – Скъёлден – Москва
Карл ДЖОНСОН в роли Людвига Витгенштейна в фильме Джармана «Витгенштейн»
Глэнси ЧЕССЕЙ в роли юного Витгенштейна в фильме Джармана
Выбор читателей
Комментарии