“Ты у меня это съешь через “не хочу!” Бабушки и внуки

Сегодня я совершила очередной антипедагогический поступок: вручила внуку десятку за прочтение ” с выражением” поучительной истории о Петре и Февронии.
Вчера точно так же я поступила с нашей общей любимицей – левреткой Виолеттой Грей Ганнибал: чтобы прельстить ее новым местом, спрятала в подстилке кусочек не полезного ей шоколада. Каюсь. Но уж очень скоры, а главное – зримы! – результаты таких компромиссов. В молодости, когда мои дети – две дочери с разницей в возрасте около восьми лет – были маленькими, я была страстной противницей всяких компромиссов: отвага, прямодушие, стойкость, сумей себя преодолеть – только и слышали от меня девочки, у которых, как теперь понимаю, детство не было лучшей порой жизни. Воскресным утром они хотели спать – я ставила всю семью на лыжи или гнала в бассейн. Вечером они хотели танцевать или смотреть телевизор – я их до самого студенчества запихивала в пижамы и закрывала в детской в 9 часов, уверяя, что “так положено”. Позже старшая призналась, что читала “запретные книги” с фонариком под одеялом. Теперь она доцент архитектурно-строительного университета и мама одиннадцатилетнего Антона.
Младшая дочь – журналист, преподаватель университета и менеджер международного класса, мама десятилетнего Георгия и пятилетнего Егорки, открыла мне, что самая интересная жизнь человечества начинается тогда, когда я укладываюсь спать, и поскольку она была длительное время лишена этой настоящей жизни, ей теперь приходится наверстывать. Вот так. Оказывается, я всю жизнь мешала своим детям жить? Впрочем, в этом большая доля истины.
Когда младшая впервые накрасила губы и проколола ушки для сережек, я, прилетев на три дня из командировки, провела дома карательную экспедицию: “Ты должна всегда помнить, чья ты дочь! С такой физиономией ты похожа на привокзальную буфетчицу!”
Я тогда еще не знала, что после подобных “разборок” дочь моей коллеги из болгарской учительской газеты… застрелилась.
Тогда же я не позволила младшей дочери учиться в театральном училище, куда ее приняли.
– В нашей семье у всех университетское образование! – негодовала я. – У тебя дед прокурор, дядя профессор, отец главный редактор, а ты- “Кушать подано”?! Вторая Нонна Мордюкова искусству не нужна! Закончишь университет – поступай хоть в кулинарное училище!”
Я не верила в ее талант, верила своей логике. А логика не знает жалости…
Теперь мне хочется просить прощения у собственных детей. Может, потому же отец Чехова так истово вымаливал прощения у Бога?
Моя младшая – худенькая до предела при своих 176 см роста – смотрит на меня иронично-грустными глазами взрослой женщины и привозит своих детей ко мне на выходные из далекого Академгородка, если не берет их с собой на конюшню, в свой конноспортивный клуб. В будние дни она их почти не видит. Растут они с гувернанткой, которой семья платит три профессорских ставки. Она водит их на хоккей, большой теннис, в детский сад и в школу. Эти мои внуки самой нежной любовью любят не меня, а гувернантку. Такова плата за жизнь на расстоянии, за расставание. “С любимыми не расставайтесь” – горькая мудрость. Ведь для ребенка день – что целая жизнь.
…Компромиссы мне, видимо, с трудом даются. Не случайно летней ночью на даче, когда и дети, и кошка Фроська с собакой были уже пристроены в постели и началась “успокоительная” игра в образы, при задании мамы “изобразите бабушку” раздались одновременно три вопля:
– Вставайте скорее, настал лучший день нашей жизни! Нет, ты у меня это съешь через “не хочу”! Руки еще раз вымой, руки!
Такие “пересмешки” мы устраиваем нередко – помогают снять конфликты и непонимание, неизбежные даже между близкими.
Как тонко чувствуют наше состояние дети и как нам не хватает вечно времени, терпения и внимания, чтобы понять их!
После смерти мужа (он успел дать внукам мужское воспитание – они достроили-таки дачу без него) я живу со старшей дочерью и старшим внуком одной семьей и всякий раз изумляюсь способности Антона без слов и жестов понимать сложные чувства взрослых. Отправились мы с ним как-то слушать Рахманинова в исполнении нового камерного оркестра. Второе отделение было сложным – мой девятилетний тогда Том Сойер застрадал. Чтобы он не рассердился на композитора, предложила уйти. Возвращались пешком – теплый осенний вечер, стихающий к ночи город, душевный разговор о том о сем, – ни слова о концерте. Вдруг он останавливается и – с мукой в голосе:
-Ты прости меня, что я тебе все испортил! Не дал дослушать. Пожалуйста! Я очень виноват, но у меня так разболелась голова.
Потом он еще не раз спросит: “Ты простила? Ты не обиделась?” Надеюсь, так же чуток он будет когда-нибудь со своими детьми и женой, там, за горизонтом, когда меня, вероятно, не будет. Впрочем, буду – в генетической памяти внуков, как живет в моей памяти бабушка по отцу – Анна Петровна Давиденко, бабушка Ганнушка, растившая меня, когда отец воевал в окружении в брянских болотах.
Мы играли в прятки в сбитом под Сталинградом самолете, жили в блиндаже, ели желуди и лебеду. Но не помню ни голода, ни боли, ни горя – помню лишь необъятную, вселенскую, неистощимую любовь бабушки. Ее теплые руки, прижимающие мою голову к уютному ее животу, таинственную бородавку в ложбинке шеи и переполненные состраданием и любовью глаза. Я жила с нею до семи лет и никогда потом не была во всю жизнь так несомненно и безгранично счастлива, как в ее присутствии. Это чувство вернулось ко мне, когда родились мои внуки. Почти мистическое ощущение взаимной душевной погруженности и защищенности любовью.
Однажды вечером я расспрашивала четырехлетнего тогда Гошу о всяких “отвлеченных” вещах – как он представляет себе их: Вселенная, свободные птицы (внуки тогда впервые посмотрели в ТЮЗе прекрасный спектакль о Гадком утенке), совесть, счастье и т.д. Отвечал молниеносно.
Мне захотелось усложнить:
– А что такое Бог?
Родители его в ту пору были очевидными атеистами, икон он не видел, но вдруг притих, запрокинул нежно лицо к лицу мамы, на коленях у которой сидел на тесной кухоньке, где мы чаевничали, поднял ввысь обе руки, образуя ими сферу над своей и маминой головами, и сказал:
– Бог – он вокруг… Это то, что всех нас бережет и защищает.
Вот такое чувство – “всех нас бережет и защищает” – осталось у меня от моей бабушки, так хочется передать его внукам. Впрочем, у нее-то был долготерпеливый характер и милосердный: голос никогда не повысила, ни разу меня не отругала. Сын ее воевал, она с пленными немцами в Сталинграде кусочек хлеба делила. Ей было тогда сорок пять лет. Ко мне же мудрость шла значительно дольше – “я лишь теперь понимаю, как надо любить и жалеть, и прощать, и прощаться”. Когда уже так многого нельзя исправить.
Может, я кое-чему научилась у своих внуков? Ведь они всегда готовы нас простить, любить,обожать. Хочется “соответствовать” их великодушию. И по крайней мере получше их понимать.
Вот тот же червонец “за Петра и Февронию”. Казалось бы, безнравственная ситуация: деньги ребенку давать… за уроки! Но тут есть секрет: Антошка лет с девяти страстно влюблен в компьютер, от монитора его никакой силой не оторвешь. Не стрелялками-гонялками увлечен, а программированием – самостоятельно изучает языки, осваивает все новые возможности машины, покупает диски и специальные журналы, читает учебники по информатике для вузов (в школе – он учится в седьмом – информатику еще не преподают). В одиннадцать лет он написал свою первую программу (месяц работал) по русскому языку для иностранцев (его мама обучает зарубежных аспирантов). Уже год работает моим оператором в корпункте. Создал собственный сайт. Отсканировал семейные фотографии и начал делать мультфильм “Родословная”.
Но тут подоспело другое увлечение – разведение кактусов и других экзотических растений. Воскресным утром нас будит вопль:
– Сегодня презентация моего инкубатора для кактусят! Скорее вставайте!
На ночь он ставит горшочки с кактусами к себе поближе – охранять и защищать от холода. Теперь у него цель – сделать анимационный фильм о кактусах с помощью компьютера, фотосъемки и видеокамеры. А вот камеры-то и нет. И денег у мамы, не получающей ни алименты, ни детское пособие, тоже нет. Вот он принялся… экономить на школьных обедах и зарабатывать. Сдает бутылки, проводит строительные работы, ремонтирует все электроприборы. Соорудил мне вентилятор и настольную лампу на батарейках, всякие кухонные приспособления, этажерку. Это называется “Фонд видеокамеры”. Это его страсть. Такой же по силе страсти к школьным занятиям у него нет (не переносит никакой рутины). Вот я и заманила его однажды червонцем на урок выразительного чтения: ради будущего фильма. И была вознаграждена: начав читать про Петра и Февронию, он не мог уже прерваться даже на обед, мы потом с ним славно беседовали о Древней Руси, о богатырях и святых людях, о героях счастливых и несчастных. Взглянув на наш двор, пылающий золотом осени, я вспомнила стихи Бунина о счастье, которое всегда рядом, – “… и этот воздух, льющийся в окно”.
И мой несведущий в поэзии дружочек тотчас восхитился: “И это ты написала?” Стоило прожить жизнь ради такой любви и веры. И ради того, чтобы обнаружить в своей временами ожесточающейся и отчаивающейся душе ответную, все нарастающую нежность…

Галина ФРОЛОВА
Новосибирск