«Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины». Война проявила значение личности

Продолжение. Начало в №45-49

Я пошел по этому пути. В «Песне о родине» «наши», «у нас», «нам», «мы» – всего 14 раз. И только одно «я»: «Я другой такой страны не знаю…» У Симонова 8 «нам», «им», «наших». И вместе с тем 12 раз «ты», «я», «меня», «ты», «мне», «меня». Три раза «я». Это принципиально важно. В самом начале 1932 года Михаил Пришвин записывает в дневник: «Претензия государства стереть все личное». Об этом предупреждал еще Замятин в повести «Мы». Напомню Блока: «Не такое нынче время, чтобы нянчиться с тобой!» И Маяковского: «Единица! Кому она нужна?.. Единица – вздор, единица – ноль…»Война и здесь изменила привычные представления. Казалось бы, что значит и что может один человек в войне, где на полях сражений миллионы солдат, десятки тысяч самолетов и танков? Но именно эта война, война миллионов, как никогда, проявила значение каждого человека, отдельной личности.В ноябре 1941 года Илья Эренбург, за статьями которого следили и на фронте, и в тылу, писал в одной из своих статей: «Многие из нас привыкли к тому, что за них кто-то думает. Теперь не то время. Теперь каждый должен взять на свои плечи всю тяжесть ответственности. Во вражеском окружении, в разведке, в строю каждый обязан думать, решать, действовать. Не говори, что кто-то за тебя думает. Не рассчитывай, что тебя спасет другой». В этом смысл хорошо тогда известных всем слов «Василия Теркина» Твардовского: «Грянул год, пришел черед, // Нынче мы в ответе // За Россию, за народ // И за все на свете». «Нынче МЫ в ответе» – не кто-то там наверху, а мы. Мы все это видели, читая те произведения, о которых у нас шла речь на уроках, и смотря те фильмы, к которым мы на наших уроках обращались.Открывая с неведомой силой значение и роль своего личного, от тебя зависящего, война вместе с тем дала возможность многим и многим с новой силой ощутить себя вместе со страной, вместе с ее народом. Что это такое, я хорошо почувствовал 9 мая на запруженной людьми Красной площади. Но многим и вернула эту связь, которая была в чем-то поколеблена в годы репрессий.У Анны Ахматовой в лагерях были и сын, и муж. Но 25 августа 1941 года, возвратившись от Ахматовой, П.Н.Лупницкий (писатель, биограф Николая Гумилева, первого мужа Ахматовой и отца ее сына, поэта, который был расстрелян в 1921 году) записывает в дневнике: «Она лежала – болеет. Встретила меня очень приветливо, настроение у нее хорошее. С видимым удовольствием сказала, что приглашена выступить по радио. Она патриотка, и сознание, что сейчас она душой вместе со всеми, видимо, очень ободряет ее».Вышедшая из тюрьмы перед самой войной Ольга Берггольц в первые дни войны скажет:Мы предчувствовали полыханьеэтого трагического дня.Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье,Родина! Возьми их у меня!Я и в этот день не позабылагорьких лет гонения и зла,но в слепящей вспышке поняла:это не со мной – с Тобою было,это Ты мужалась и ждала.Нет, я ничего не позабыла!Но была б мертва, осуждена, -встала бы на зов Твой из могилы,все б мы встали, а не я одна.Я люблю тебя любовью новой,горькой, всепрощающей, живой,Родина моя в венце терновом,с темной радугой над головой.Он настал, наш час,И что он значит, -только нам с Тобою знать дано.Я люблю Тебя – я НЕ МОГУ ИНАЧЕ,Я и Ты по-прежнему – одно.Потом, в октябре 1942 года, Берггольц запишет в дневник: «Я пишу здесь только правду, даже когда на это требуются усилия. Так вот, 22 июня 1941 года была объявлена война. Тюрьма отошла и простилась… Тюрьма простилась, т. е. перестала болеть, так как заменилась другой, новой, острейшей и тоже общенародной болью. Рубец же от нее, конечно, остался на всю жизнь». О поэзии Берггольц, о том, что она значила для ленинградцев в годы блокады, нужно говорить особо.Но сейчас я хотел бы более подробно остановиться еще на одной очень важной проблеме. Напомню вам седьмую главу поэмы Блока «Двенадцать». Убита Катька.- Что, товарищ, ты не весел?- Что, дружок, оторопел?- Что, Петруха, нос повесил,Или Катьку пожалел?- Ох, товарищи, родные,Эту девку я любил…Ночи черные, хмельныеС этой девкой проводил…- Из-за удали бедовойВ огненных ее очах,Из-за родинки пунцовойВозле правого плечаЗагубил я, бестолковый,Загубил я сгоряча… ах!- Ишь, стервец, завел шарманку,Что ты, Петька, баба, что ль?- Верно, душу наизнанкуВздумал вывернуть? Изволь!- Поддержи свою осанку!- Над собой держи контроль!- Не такое нынче время,Чтобы нянчиться с тобой!Потяжеле будет бремяНам, товарищ дорогой!Казалось бы, и в дни войны все личное, интимное, сокровенное должно уйти на второй, третий, а может быть, и более дальний план. Но оказалось, что все произойдет как раз наоборот. Война развела миллионы семей. И на фронте, и в тылу об этом не могли не думать. Вспомните «Балладу о солдате», два ее сюжета: жена, которая, не дождавшись мужа, нашла себе другого и, судя по сервировке стола, живет достаточно богато и не нуждается в двух кусках хозяйственного мыла, которые в подарок прислал ее муж и его товарищи по фронту; и тот инвалид без ноги, которого блистательно играет Урбанский – он убеждает себя, что он теперь жене не нужен.Здесь было все очень по-разному. Мой друг по совместной шестнадцатилетней работе в школе, а затем двадцатипятилетней дружбе в основном по телефону рассказывала мне, что как-то она спросила отца, были ли у него во время войны женщины. «Что ты, Галя, – ответил он ей, – у меня больше никого, кроме мамы, в жизни не было». Могло быть так. Могло быть и по-иному. Новое чувство, возникшее там, на фронте, и уводило человека из семьи, к которой он не возвращался. Были короткие романы. Было и просто без романов. Кстати, такой эпизод есть и в повести «Сашка». Но тема эта оказалась не на периферии, а в центре внимания.Вспомним стихотворение Алексея Суркова «В землянке», написанное в ноябре 1941 года в письме жене и не предназначенное для печати, о котором поэт вспомнил лишь в 1942 году.Бьется в тесной печурке огонь,На поленьях смола, как слеза.И поет мне в землянке гармоньПро улыбку твою и глаза…Ты сейчас далеко-далеко,Между нами снега и снега.До тебя мне дойти нелегко,А до смерти – четыре шага.Очень интересна в этом отношении история со стихотворением Константина Симонова «Жди меня». Вот что рассказывает сам поэт: «Жди меня» – очень личное стихотворение, оно мною не предназначалось для печати (вспомните историю стихотворения А.Суркова «В землянке». – Л.А.). В декабре сорок первого года, прибыв с фронта, я зашел повидаться с Петром Николаевичем Поспеловым (ответственным редактором «Правды». – Л.А.). В разговоре он спросил, нет ли у меня каких-нибудь стихов для «Правды». У меня не было ничего подходящего. Есть, правда, одно стихотворение, сказал я, но оно интимное…» Поспелов тут же отправил это стихотворение в завтрашний номер. Но сначала я прочту это стихотворение.Жди меня, и я вернусь.Только очень жди,Жди, когда наводят грустьЖелтые дожди,Жди, когда снега метут,Жди, когда жара,Жди, когда других не ждут,Позабыв вчера.Жди, когда из дальних местПисем не придет,Жди, когда уж надоестВсем, кто вместе ждет.Жди меня, и я вернусь,Не желай добраВсем, кто знает наизусть,Что забыть пора.Пусть поверят сын и матьВ то, что нет меня,Пусть друзья устанут ждать,Сядут у огня,Выпьют горькое виноНа помин души…Жди. И с ними заодноВыпить не спеши.Жди меня, и я вернусьВсем смертям назло.Кто не ждал меня, тот пустьСкажет: – Повезло.Не понять не ждавшим им,Как среди огняОжиданием своимТы спасла меня.Как я выжил, будем знатьТолько мы с тобой, -Просто ты умела ждать,Как никто другой.