Творчество, непосредственное, как само детство 28 января умерла Астрид Линдгрен

Вспоминается, как в детстве отец вешал на шкаф, стоявший в просторном зале нашего дома, белую простыню. Закрепленная вверху чем-нибудь тяжелым, она свободно свисала почти до самого пола. Получался самодельный экран. Я садился напротив, облокотившись на стол. Отец доставал диапроектор, выключал свет. И начиналась сказка, даже если диафильмы, которые мы вместе смотрели, были вовсе не со сказочным сюжетом. Яркие картинки мелькали на белой простыне, иногда светилась пылинка, попавшая в луч света, отец читал, что было написано под каждым кадром. Я смотрел во все глаза…

Была среди диафильмов одна пленка со сказкой Астрид Линдгрен “Пеппи Длинный-чулок”. Она и сейчас есть у меня. Только дом мой неблизко, и в эти дни, когда писательница ушла от нас, я не могу посмотреть старые кадры. Так, без диапроектора, просто на свет, чтобы на секунду ощутить себя в детстве, во времени, когда счастье неподдельно и радость искренна.
Кто осилил до конца “Братьев Карамазовых”, вспомнит речь Мити на похоронах Илюшечки. “Знайте же, что ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь”. Потому что одно такое светлое воспоминание, может быть, от великого зла удержит…
Я много хороших воспоминаний вынес из детства. Много при всем том, что помню отца не только таким добрым и нежным со мной. Его детство выпало на войну, его молодость – это годы, когда нужно было восстанавливать разрушенное после войны. Он был очень разным, отец. И его пьяные скандалы, когда мать с бабушкой прятали меня (чтоб не подвернулся под горячую руку) или оставляли ночевать в детском саду, договорившись с воспитательницей. Есть большая тайна в этом странном сосуществовании и борьбе грубого и нежного, черного и светлого в характере одного человека. Что-то должно быть наносное, что-то подлинное. Эта подлинность определяется зачастую интуитивно. Чужая душа – потемки, и нередко для того самого человека, которому эта душа и принадлежит. Я ни в чем отца не виню. Он оставил мне “прекрасные, святые воспоминания”, а они – сильнее всех других. Их силу я испытал на себе.
Одно из этих воспоминаний связано со сказками Астрид Линдгрен.
Ее сказками можно наслаждаться в любом возрасте. Это гибкий и красивый язык, и даже перевод сохраняет музыку слов, лиричную, тонкую, веселую и грустную. Линдгрен умеет очень точно передать настроение музыкой слов. Ее творчество настолько гармонично сочетает фантастику и повседневный быт, что они становятся неразличимы. “Люди настолько глупы, что не верят в привидения. Просто смешно!.. Папа говорит, что вообще ничего сверхъестественного не существует. – И Малыш как бы в подтверждение этих слов кивнул головой. – Дураки эти воры – они подумали, что из буфета вылетело привидение! А на самом деле это был просто Карлсон, который живет на крыше”.
Не вижу смысла “раскапывать” секреты ее стиля. Тайна Линдгрен – это тайна детского мироощущения. Тайна “прекрасных, святых воспоминаний”, удерживающих от великого зла. Эта спасительная сила вложена в строчки ее книг. Нужно только ей довериться, почувствовать, довести до ребенка.
Но что такое детство? Вопрос не такой простой, каким кажется. Одним из любимых писателей Астрид Линдгрен был Лев Толстой. Открываю его “Детство”. “Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели – невинная веселость и беспредельная потребность любви – были единственными побуждениями в жизни? Где же те горячие молитвы? Где лучший дар – те чистые слезы умиления? Прилетал ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы неиспорченному детскому воображению. Неужели жизнь оставила такие тяжелые следы в моем сердце, что навеки отошли от меня слезы и восторги эти? Неужели остались одни воспоминания?”
Это аксиома – детский писатель должен видеть мир глазами ребенка. Плохие детские писатели в лучшем случае лишь хорошо имитируют детский взгляд на мир с его невинной веселостью и потребностью любви. В свои 24 года, когда “Детство” публиковалось в “Современнике”, Толстой горько сожалел об утрате “двух лучших добродетелей”. Каким же талантом нужно обладать, чтобы в душе своей, когда “жизнь оставила такие тяжелые следы в сердце”, ощущать ту “невинную веселость и беспредельную потребность любви”? Ощущать и выразить на бумаге? Без этого дара не было бы детской писательницы Астрид Линдгрен…
Линдгрен любила Горького. Если сейчас его стали читать меньше, то об этом остается только пожалеть. Его художественная автобиография “Детство” – произведение пронзительное. Мир ребенка с той же самой невинной веселостью и потребностью любви сталкивается с грубым миром взрослых, где все это утрачено и следа не осталось. Повесть начинается с эпизода смерти отца маленького Алексея, заканчивается смертью его матери. Одним из этих событий начинается детство героя, другим заканчивается. А между ними… “Дед засек меня до потери сознания, и несколько дней я хворал, валяясь вверх спиною на широкой жаркой постели в маленькой комнате с одним окном и красной, неугасимой лампадой в углу пред киотом со множеством икон. Дни нездоровья были для меня большими днями жизни. В течение их я, должно быть, сильно вырос и почувствовал что-то особенное. С тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой”.
Без такого же острого чувствования своей и чужой боли не мог появиться “Расмус-бродяга”. А замысел повести-сказки “Мио, мой Мио!” возник, когда писательница шла на работу в издательство через парк и в сумерках увидела там маленького мальчика, который одиноко и печально сидел на скамейке. Она представила его воспитанником детского приюта, потом приемышем в семье, представила, как плохо с ним обращались там, не разрешая играть, читать. Она перенесла этого мальчика в сказку, сделала счастливым и смелым принцем…
Детство – хрупко, совсем как прекрасная елочная игрушка. И как передать всю глубину детского счастья, не осознав бездны детского страдания, и наоборот?.. Линдгрен ни на кого не похожа, как не похож ни на кого подлинный талант. Но и у нее, и у наших классиков есть одно общее – служение детству творчеством. В канун своего 90-летия писательница признавалась: “Работа для меня всю жизнь была самым большим удовольствием. Вечерами я с радостью думала, что завтра наступит утро и я снова смогу писать”.
Сила ее творчества в том, что оно так же непосредственно, как само детство. И к нему, как к святому воспоминанию, хочется возвращаться и возвращаться.

Виктор БОЧЕНКОВ