Творчество и догматизм диалектически неразделимы. Александр СНЕГУРОВ

Его знают не только педагоги и не только историки. О нем можно сказать по-разному – учитель года, методист, технолог, новатор. В самом деле, незаурядную личность трудно отождествить с чем-либо одним. Но, наверное, гораздо интереснее, кем же он сам считает себя в первую очередь. Об этом, а также о его отношении к профессии, мы беседуем в редакции «УГ» с учителем истории, заместителем директора школы №223 с этнокультурным (грузинским) компонентом образования Александром СНЕГУРОВЫМ.

Более всего мне нравится образ учителя в его исконном, глубоком понимании, идущем с древности, где главное – элемент наставничества, но не назидательного, а идеологического, исходящего от природы человека, – рассказывает Александр Викторович.

– А как отделить наставничество от догматики?

– Давайте будем брать пример с основателей философских концепций. Догматиками, как правило, становились не они сами, а их последователи, заслуга которых, кстати, в том, что таким образом они формировали и укрепляли традицию. Согласитесь, что многие выдающиеся мыслители без такого догматического структурирования, упрощения и даже искажения изначальных идей вполне могли бы затеряться.

– То есть, по-вашему, это неизбежно, когда творческую личность в дальнейшем как-то унифицируют?

– Думаю, да. Творческий порыв невозможно транслировать через поколения. И, самое интересное, он может появиться как раз благодаря тому, что догматизм долгое время стремился его подавить. То есть это результат борьбы догматизма и творчества, долгой проработки чужих идей. Все это в полной мере касается и новаторства, которое во многом является сочетанием уже известных принципов и приемов на данном историческом этапе и в формате каких-то новых обстоятельств с включением личностного сегмента. Порой новаторство заключается в умении представить нечто сквозь призму собственного предназначения.

– Говорят, что история развивается от хаоса к порядку, затем к тирании и опять к анархии и хаосу. Как вы считаете, может быть, именно определенный хаос – как в стране, так и системе образования – конца 80-х начала 90-х привел к всплеску новаторства? Ведь не секрет, что сейчас опять наступает эпоха закручивания гаек со всеми вытекающими последствиями.

– Пожалуй, да. Скорее всего, это опять приведет к некоему протесту и как следствие к всплеску новаторства. Но мне почему-то кажется, что нас ожидает не просто всплеск творчества, а хорошо организованный всплеск, неизбежно с элементами органичности, разрешенный и «поставленный» определенными структурами и допущенный в строго определенных дозах.

– Но разве можно быть новатором по директиве «сверху»?

– С точки зрения метафизической нельзя, но с социально-адаптационной вполне, например, в отчете или в иерархической структуре. Подлинное новаторство всегда рассматривалось как нарушение сложившейся системы и как некое недоразумение, своего рода незапланированный прорыв плотины. А поскольку сейчас цемента завезено много и плотины достаточно крепкие (по крайней мере нас усиленно уверяют в этом), всплеск, если он и будет, произойдет в указанном направлении с заданной силой. Хотя, повторюсь, он и в этом случае не будет полностью искусственным. Творчество все равно останется органичным, даже если оно повинуется бюрократической регуляции. Но, правда, усилится жертвенная его составляющая.

– Насколько за 20 лет вашей работы в школе изменились подходы к преподаванию предмета?

– Мне всегда казалось странным, когда мои коллеги возмущались: дескать, не знаем, как преподавать, на что ориентироваться… Лично у меня никогда подобных проблем не было, так как в преподавании истории я всегда опирался на принцип дуализма, поиска соединения небесного и земного в своей судьбе и в истории. Согласитесь, такие понятия, как «добро – зло», «верх – низ», «свет – тьма» и аналогичные им, вечны. Если подходить к изучению предмета с подобных позиций, то это можно совершенно свободно делать почти что при любом политическом укладе. Правда, рассказывая детям о чем-либо, я все-таки старался, чтобы в паре «добро – зло» положительный полюс главенствовал. А в целом подходы изменились в той мере, в какой изменился сам человек. И не могло не отразиться на преподавании истории то обстоятельство, что многие педагоги в эти годы, увы, не развивались или развивались не во всю широту своих ресурсов, а выживали.

– Как, по-вашему, история должна излагать факты или мнения? И может ли она быть свободной от политической, религиозной и прочей окраски?

– Любое суждение все равно несет на себе оттенок той или иной окраски. Просто не следует делать на нем акцент (если, конечно, этим не решается какая-то специальная педагогическая задача). Если педагогу удается уйти от жестких фиксаций, он будет гораздо ближе к реальной истории. Нужно излагать факты в сочетании с эмоциями, представлениями, образами и суждениями, рисуя портрет эпохи, процесса, личности, быть заинтересованным в происходящем, не опасаться собственного присутствия в материале. Страшна не субъективность, исходящая от педагога, а ложно понятая объективность, когда предлагается набор фактов, которые просто подобраны педагогом по своему личному вкусу (а это и есть мнение). Поэтому лучше быть правдиво субъективным, чем ситуационно объективным.

– У каждого творческого педагога есть свои претензии к традиционным и современным методикам. Наверняка и вы хотели бы, чтобы ваши коллеги преподавали историю как-то иначе?

– Хотел бы. Но при этом я понимаю, что это просто невозможно. Ведь когда говорят о широком распространении какой-либо прогрессивной методики, то в большинстве случаев имеют в виду простое заучивание, шаблонное повторение, ибо перенять можно лишь некие приемы и подходы, но не концепцию. На это способны лишь единицы. Но, конечно, работать в этом направлении все равно нужно, хотя бы для того, чтобы помочь кому-нибудь преодолеть драматизм своей экзистенции, выявить собственные скрытые доселе ресурсы. Преподавать историю, полагаю, нужно «изнутри», ведь, заметьте, физика, химия, литература «выделены» из жизни как предметы, и лишь история взята целостно и может стать фундаментом для интегрирования разных «предметов».

– От чего зависит педагогическое мастерство учителя – от того, что заложено в нем изначально, от того, как его самого учили в школе и вузе, или от того, какие дети ему достались?

– На мой взгляд, все значимое заложено в человеке с рождения. А в школе и в вузе лишь оттачиваются его, человека, «компетентности». Поэтому нужно научиться выявлять потенциал каждого – как при поступлении в вуз, так и при приеме на работу. Пока, к сожалению, у нас действуют экстенсивно, увеличивая наборы и открывая новые факультеты – авось кто-то из поступивших окажется впоследствии хорошим педагогом. Это слишком неэкономичный путь. Да к тому же у многих по большому счету обучение завершается в школе – знаю по своим выпускникам. А педагогическое вдохновение, конечно, зависит от детей – они способны как спасти педагога от рутины бытия, так и ввергнуть его в самую гущу.

– Нередко далеко не самые худшие учителя получаются из тех, кто вообще не заканчивал педвузов, кто пришел в школу из технических университетов.

– Я поддерживаю это. Предопределенных на всю жизнь профессий не бывает, есть те, которые тебе по душе здесь и сейчас, те, к которым ты готов по уровню твоих нынешних знаний и умений. Да и «технари» часто элементарно сообразительнее своих коллег-«гуманитариев».

– Педагогика – это все-таки ремесло или искусство? И можно ли считать педагога-ремесленника на голову ниже педагога-художника?

– Ни в коем случае! Такого рода пирамиды очень вредны для самого педагогического процесса. Каждому человеку нужно дать возможность довести свои дарования до воплощения в максимальной форме. Допустим, что учитель и правда – добротный ремесленник. Это на самом деле вовсе не плохо, ведь для многих людей чисто энергетически репродуктивное действие подходит больше, чем импульсивное творчество художников. Те же новаторы становятся заметны именно на фоне таких вот «вполне обычных» педагогов. Иными словами, педагогика – искусство, а поддержание ее в этом состоянии – ремесло.

– Еще одна болезненная тема для учителей истории – учебники. Сколько все-таки их должно быть – множество самых разных или пара-тройка безупречных?

– Не стоит зацикливаться на учебниках – как на содержании, так и на количестве. На мой взгляд, не это важно в нашей профессии. Главное – общение ученика и учителя, а информацию можно получать из самых разных источников. Учебник пишется под программу, программа создается под стандарты. Все это призвано выполнить единую функцию – помочь детям овладеть знаниями. Просто книга дает жесткий вариант, учитель – гибкий. Но что делает учитель, во много раз важнее любой самой умной книги. Педагог должен разбудить в детях желание познавать мир, оценивать его критически, обозначить параметры жизни в нем. Если он этого не сделает, ни одна книга не даст ребенку ничего. У каждого творческого учителя есть свое видение материала, и он все равно будет излагать его так, как ему удобнее, независимо от того, по какому учебнику работает. А безупречного человека не создать – куда же упрекам деваться?

– Поговорим о конкурсе «Учитель года». В США, откуда, собственно, он к нам пришел, он проходит совсем не так, как у нас, там гораздо больше внимания уделяют тому, как учитель работает с семьями, как налаживает контакт с родителями, а вовсе не тому, насколько виртуозно он может дать урок на сцене. Скажите, в чем все-таки для вас выражается мастерство педагога?

– К сожалению, далеко не многие наши учителя умеют использовать потенциал семьи в педагогических целях. И дело тут даже не в том, что их не учат этому в вузе – это скорее свидетельствует об общем неумении работать в пространстве педагогики. К авторитарности в том или ином смысле тяготеет большинство наших учителей. Но ведь авторитарность далеко не всегда сводится к подавлению личности. Если воспринимать ее как структурирование хаоса, то это совсем неплохо. Элементы такого сдерживания все равно должны присутствовать на уроке. А мастерство педагога – в оптимизации своего бытия и бытия ребенка в поле их взаимоотношений на уроке и за его рамками.

– Нередко ученик воспринимает все сказанное учителем со снисходительной улыбкой, потому что он гораздо больше верит родителям. Но бывает и наоборот, дети приходят в семью и пытаются переубедить в чем-то родителей, которые мыслят совсем не так, как их учитель. Как же все-таки наладить гармонию в этом треугольнике, чтобы учитель, родители и ребенок жили в одном информационно-понятийном пространстве?

– О, это целое искусство! Выстраивание этого баланса есть важнейшая педагогическая задача. Лично я, например, радуюсь, когда ребята на моих уроках проявляют самостоятельность суждения (даже если она отчасти инспирирована родителями). Но главное тут, чтобы подобные суждения не входили в острое противоречие с другими и не вызывали болезненную или агрессивную реакцию. В этом случае нужно разбираться с каждой семьей индивидуально.

– И как же вы поступаете, стараетесь переубедить их, перетянуть на свою сторону?

– Я стараюсь сохранить ситуацию диалога, чтобы всегда была возможность для педагогического маневра. Люди имеют право на свою точку зрения, поэтому вряд ли нужно стремиться кого-либо переубедить. Да это почти никогда и не удается на самом деле…

– Недавняя ситуация: скандал в элитной украинской школе, где детей на уроках учили входить в образ нацистов. Что же делать в такой ситуации, когда для одних родителей это совершенно нормально, а других просто шокирует?

– Думаю, перед тем как начать работать в столь опасном направлении, там надо было в свое время провести «круглый стол» с участием всех заинтересованных сторон – родителей, педагогов, учеников. И обменяться реальными суждениями и мнениями, а не заготовленными докладами. Но этого не было сделано, оттого и такие последствия. Главное – осознать, что проблема существует, а не делать вид, что ее нет. В атмосфере проблемности любая, даже самая шокирующая позиция, если она озвучена, не так страшна. Грубо говоря, если мы исследуем проблему мата, то в этот момент можно цитировать – по крайней мере, это не будет выглядеть как матерщина.

– А какие проблемы в современной школе, прежде всего московской, на ваш взгляд, наиболее актуальны?

– Пожалуй, главная проблема связана с нарастающим валом бюрократизации школы, с механизацией межчеловеческого общения. Порой ведь можно почти ничего не делать, не проводить никакой существенной работы с ребятами, но при этом, подготовив хороший отчет или показав одно-два «глянцевых» мероприятия в год, удовлетворить запросы проверяющих, практически ради которых все и затевается. Это своего рода имитация педагогического процесса, которая, увы, в большинстве школ всячески поощряется. Масса отчетов заслонила настоящую работу с детьми. Это еще один повод со вздохом вспомнить период второй половины 80-х – начала 90-х, который отмечен не только новаторством, но и той свободой, которую получили школы.

– Я сам начинал работать в начале 90-х. И вспоминаю, что тогда никто не мешал учителю проявлять себя настолько, насколько он сам того хотел.

– Ну так ведь главная задача педагога – проявить себя самому и помочь ребенку проявить себя в координатах движения к позитивности мира. Это и есть основа педагогики воплощения, которую я развиваю.

– В чем причина такой любви к бюрократии?

– Отчасти это реакция на ту самую свободу, которую нам дали в 90-х. Кто-то решил, что хватит, поиграли в демократию, пора закручивать гайки. Ну и, разумеется, это закономерный этап развития общества – от анархии к авторитаризму и обратно. Сюда же относятся «парад технологий» и тяга к громким словам и эпитетам. Да, с одной стороны, все это, может, призвано укрепить ослабевшее самосознание, «уплотнить» его, но для педагогики это достаточно опасно.

– Не исключено, что это напрямую связано с заметным увеличением средств, выделяемых на систему образования. Ведь раньше, когда школы очень плохо финансировали, а учителям порой месяцами не платили зарплаты, никому и в голову не могло прийти заставить писать какие-то отчеты. А теперь вроде бы логично: в школу по разным программам поступают солидные средства, значит, требуется отчитаться за каждый рубль.

– На самом деле тенденция к бюрократизации началась задолго до этого. А сейчас мы наблюдаем результаты, причем во всей красе. Например, многие школы получили гранты в рамках национального проекта. Но почему дали именно тем, а не другим, которые ничуть не хуже? Думаю, далеко не последнюю роль играет как раз умение предоставить самый красивый, нужный отчет и соблюсти разного рода договоренности, сегодня слишком многое определяющие.