Трудное чтение

Эдуард Днепров

Человек на задворках реформ. Как всегда

От автора

Публикуемая в газете глава книги была написана еще в июле 1995 года. Сейчас многое в этой главе я бы написал иначе. И значительно жестче. Характеризуя “младореформаторский” период нашей современной истории, я бы отметил по меньшей мере еще два его просчета.

Первый – отсутствие у “младореформаторов” общего комплексного плана, проекта реформ и запаса магистральных идей, их действия по принципу Бонапарта – “сначала ввязаться в драку…” или по-русски – “телега дорогу покажет…”. В этом плане образовательная реформа кардинально отличалась от всех остальных.

И второй – традиционно большевистские методы проведения реформ: абсолютизация и безальтернативность целей (“иного не дано”); неразборчивость в средствах и методах (“цель оправдывает средства”, “лес рубят – щепки летят”); волюнтаристское насаждение реформ “сверху” без всякого диалога с “низами”, не принимая в расчет естественное сопротивление и пределы прочности реформируемого материала (“народ все стерпит”).

Впрочем, многое из этого было написано мною тогда же, в 1995 году, в других главах книги.

Но главное, что я бы переписал сейчас, – это тот раздел книги, который был назван “Бархатной реставрацией” (термин известного польского публициста А.Михника) и который был посвящен периоду “политических тяжеловесов” (1993-1998 годам). В книге были отмечены такие черты этого периода, как бесплодие, отсутствие идей, политической смелости и политической воли, неспособность к принятию решений, стратегическая и интеллектуальная анемия, вырождение демократии в структурах власти, ее сращивание с капиталом, со старой номенклатурой и превращение ее в “новую номенклатуру”. Безликость в тот период становилась лицом власти, бездействие выступало как система деятельности. В итоге политика превращалась в псевдо или антиполитику, тормозящую и деформирующую ход реформ, развитие страны.

Все это было написано в книге. Но многое я бы акцентировал по-другому – сегодня, после обвала и особенно в свете последних дискуссий вокруг покаянной статьи министра гайдаровского правительства П. Авена “Экономика торга” (“Коммерсантъ”,27.01.99).

Не снимая ни в коей мере ответственность за все происшедшее с президента Б.Н.Ельцина, я бы акцентировал внимание на том, что пока еще остается “за кадром”, что все еще прячется за спиной президента и “младореформаторов”. Ибо пока еще только они платят по счетам за “пятилетку Черномырдина”. Между тем именно В.С.Черномырдин был основным фигурантом, лицом этой эпохи, ее ведущим менеджером. Эпохи “рыночного мародерства” и плутократии, разнузданной олигархии и политических червей, которые, проникая в любую властную структуру, делали ее червивой.

Они не хотели “как лучше” (а если и хотели, то лишь для себя). Они действовали “как всегда” – грабя народ, страну и отстаивая только свои интересы. И здесь надо говорить уже не о просчетах, а о расчетах, не об ошибках, а о преступлениях.

Сегодня уже очевидны три главные ипостаси “феномена ЧВС”:

– в политическом плане – это создание постсоветского мутанта: кланового, номенклатурно-олигархического, криминального государства;

– в экономическом плане – это создание “экономики финансовых пирамид” (банковско-олигархического капитала) и “экономики трубы” (олигархически-сырьевой модели развития);

– в социальном плане – это создание уникальной беззарплатной экономики, переход на фактически рабский, месяцами и годами не оплачиваемый труд, псевдостабилизация за счет невыплаты заработанного, откровенный финансовый бандитизм власти.

Это, по существу, было ясно давно и многим. Г. Явлинский неоднократно писал: “Нельзя продолжать сдерживать инфляцию невыплатой заработанных людьми денег. Это проблема не экономики, а морали”.

Власть того периода, плоды которого мы пожинаем сегодня, была вне морали. И вне социальной ответственности. Но вне того и другого не может быть нормальной политики, в том числе и образовательной. Может быть только псевдополитика или политиканство.

Нынешнее поражение псевдореформ – не повод отказываться от реформ вообще, и в частности в образовании. Кризис может быть переломом от болезни к выздоровлению. Он избавляет нас от иллюзий и мифов. Очищает. Стратегически, именно преодолевая кризис, нация может двигаться вперед. Трудно, но двигаться. И обо всем этом надо писать отдельную книгу.

Проблемы образования в контексте общего процесса модернизации России

“Школе не опрокинуть жизни, – писал К.Д.Ушинский, – но жизнь легко опрокидывает школу, которая становится поперек ее пути”. Старая школа стала поперек жизни. И жизнь опрокинула ее, едва лишь начав обновляться. Опрокинула, когда множество других стоящих у нее на пути препятствий только начало пошатываться под ее напором. А некоторые даже не пошатнулись.

В основе этого “опережающего эффекта” лежат две причины. Во-первых, значимость образования как социального института для расчистки пути, формирования предпосылок и обеспечения предстоящих преобразований. И, во-вторых, хрупкость этого института, его базисная неукорененность, его прямая зависимость от воли государства и общества.

Оба отмеченных обстоятельства ставят школу, образование в перекрестье тех перемен, которые идут сегодня в России. Эти перемены происходят в условиях глубокого, системного кризиса, который вызван двумя одновременно протекающими процессами. Первый: по существу – социальная революция, всеобъемлющая революционная реформация, преодоление государственного социализма и создание нового общественного строя в России. Второй: вновь запаздывающий процесс модернизации страны, ее “догоняющего развития”, ее переходного кризиса на пути в новую цивилизационную фазу – постиндустриальное (информационное, научно-индустриальное) общество, – в которую развитые страны Запада вступили еще в середине ХХ столетия. Образование стоит на оселке этих процессов как институт, в значительной мере определяющий и перспективы новой социализации, и качество модернизационных изменений.

Объективная чрезвычайная сложность смены госсоциализма новым демократическим общественным устройством, связанная с всеобщим огосударствлением, со сращением всех сфер общественной жизни с тоталитарным государством, таит в себе серьезные опасности. Главные из них – обреченность на хирургическое вмешательство, практическая невозможность плавного демонтажа госсоциализма, высокая вероятность срыва планомерных реформ во временный хаос, распад, поскольку с первого же реформаторского шага под угрозой оказывается вся система. Из этой системы в силу ее особой, в принципе непреобразуемой природы нет хорошего выхода. Чтобы выйти из нее, надо пройти через ее “нулевую” точку. И задача реформаторов состоит в том, чтобы сделать этот переход возможно менее болезненным.

Столь же важная задача – правильно определить вектор перехода и систему переходных действий. Здесь решающую роль играют понимание существа современных модернизационных процессов и учет предшествующего опыта, специфики российской модернизации.

Россия сегодня делает третью и вновь рискованную попытку модернизации. Предшествующие дооктябрьская и послеоктябрьская попытки были не бесплодны, но крайне далеки от искомых результатов. Основные причины этого:

– имперская модель модернизации, ее традиционное проведение “сверху”, без обратного импульса, при безраздельном господстве государственного начала, оказывающего угнетающее воздействие на общественную самодеятельность и устраняющего общественные механизмы саморазвития страны;

– абсолютный примат экономического императива модернизации над ее социальным и политическим императивами;

– спорадичность, неравномерность, выборочный (главным образом военно-промышленный, технологический) характер преобразований, не затрагивающий, отсекающий многие глубинные, в том числе социокультурные, слои;

– раскол между модернизаторской элитой и остальным населением;

– массовая люмпенизация и маргинализация этого населения как следствие верхушечных реформ и одновременно их тормоз;

– наконец, стремление “догнать и перегнать” одним прыжком, “проскакивание” неодоленных отрезков исторического пути, оставляющее за собой исторические пустоты, разрывы в социальной ткани и культурной жизни общества, которые были истоком неизбежного реверсивного развития страны, постоянной смены реформ контрреформами.

Вот и сегодня, по сути не меняя имперской модели модернизации, проводя ее преимущественно “сверху” и преимущественно технократически, выводя общество за скобки реформ, мы вновь обрекаем себя на угрозу срыва третьей попытки модернизации.

Образование как субъект модернизации

Между тем именно специфика современной стадии российской модернизации, объединяющей ее позднеиндустриальную и постиндустриальную фазы, особенно остро ставит вопрос о ее многомерном, комплексном характере, охватывающем все сферы общественной жизни. И это не только изменения в экономике. Это глубинные трансформации в политической, социальной жизни, в социокультурной и духовной области, в повседневности. Это преобразование ценностных ориентаций общества, стиля и качества его жизни, общественных отношений. Это изменения в самом типе личности, в характере и структуре индивидуального сознания и поведения, личностной самоорганизации.

Все эти изменения теснейшим образом взаимосвязаны. Рыночные структуры в экономике не работают в полную силу без соответствующего культурного сдвига и становления демократии. Политическая демократия бездействует без институтов гражданского общества. Институты гражданского общества мертвы без наличия гражданина, то есть без появления определенного типа личности. Если в процессе реформ какие-либо из сфер общественной жизни не затрагиваются или происходит рассогласование между ними даже ради успехов экономики, то результаты модернизации оказываются поверхностными, ограниченными.

В современном российском властном сознании по-прежнему преобладает мнение о примате экономических преобразований в модернизации. Мнение, что она начинается именно с этих преобразований, а затем уже охватывает социальную сферу, политику, идеологию, право, культуру, образование и т.д. Эта точка зрения, как свидетельствует и российский, и мировой опыт модернизации, ошибочна. Она не учитывает того значения, которое имеет развитие общества и самого человека, их деятельности для социального обновления. Модернизация – не обезличенный процесс. Ей предшествует и ее продвигает прежде всего активная деятельность ее социальных субъектов. Расширение сферы этой деятельности в ходе всесторонних преобразований – основное условие успеха модернизации.

В процессе перехода к постиндустриальному обществу этот фактор приобретает решающее значение. На данном этапе прогрессивный вектор общественных преобразований складывается под влиянием трех взаимодополняющих и взаимообогащающих детерминант: усиление индивидуальных, личностных начал, всемерное развитие прав и свобод человека; возрастающая роль в общественном прогрессе социокультурных факторов; социализация общественной жизни, увеличение влияния гражданского общества на все сферы процесса развития.

Вместе с тем в постиндустриальном обществе меняются характер и структура самой экономики. Она становится двухсекторной, двухэтажной. Первый сектор охватывает сферу производства материальных благ и услуг. Второй – сферу “производства человека”, где осуществляется накопление “человеческого капитала”. Этот второй сектор не только опережает (по своему значению, по числу занятых и по доле расходов на него в бюджете и ВВП), но и определяет деятельность и развитие первого сектора экономики. При этом “производство человека” является все меньше прерогативой государства и все больше – гражданского общества и самих граждан. Превалирование производства человека над производством материальных благ при неуклонном расширении влияния общества в том и другом процессе, – ведущий фактор современного общественного развития.

В современном постиндустриальном обществе образование наряду с наукой и культурой является основным “производственным ресурсом”. Этот общепризнанный, аксиоматический факт все еще не стал, однако, достоянием российского властного сознания. В этом утилитарном технократическом сознании образование, наука, культура до сих пор числятся по разряду непроизводственной сферы, в качестве своеобразной группы “В” – не ресурсовоспроизводящих, а ресурсопоедающих отраслей. Отсюда не только остаточное, но, более того, регрессивное их финансирование. Отсюда же – и развращающая общество обратная зависимость между уровнем образования и уровнем оплаты труда.

Коренной порок российской образовательной политики сегодня – это почти полное отсутствие такой политики. Ибо одни только декларации и заклинания о приоритетности и высокой роли образования, уже который год дезориентирующие и утомляющие общественное сознание, – это не политика, а профанация политики.

Сегодняшняя российская власть, судя по ее действиям, не понимает ни экономического, ни социального и социокультурного, ни даже политического значения образования.

Между тем признанная во всем развитом мире уже более четверти века назад концепция “человеческого капитала” рассматривает образование как ключевой фактор экономического роста, как краеугольный камень социального и экономического благосостояния, как стратегический и самый долговременный из всех активных производственных факторов, обеспечивающий перевод общества от экстенсивного к интенсивному развитию.

В социальном плане основная функция образования – стабилизирующая. Образование – это не только мощный инструмент консолидации общества, оно по природе своей – институт общественного согласия. Образование – это реальный понижающий трансформатор и для социальных, и для национальных напряжений.

Вместе с тем в современных российских условиях, в ситуации радикальной смены политического строя недостаточно, однако, только понимания экономической, социальной и социокультурной значимости образования. Необходимо также четкое осознание его важнейшего политического значения.

Тоталитарный режим превосходно понимал значение образования как орудия и формы власти, его способность быть мощным, безотказным инструментом и прямого (через идеологию), и опосредованного (через педагогический метод) политического воздействия. Не случайно И.В. Сталин в 30-х годах напрямую, лично руководил отделом школ ЦК ВКП(б). Еще раньше Н.К.Крупская лапидарно констатировала: “Хочешь взять общество – бери школу”. Наша современная власть не хочет или не может, не умеет этого делать. Она фактически не пользуется возможностями школы, образования в деле формирования гражданского общества, утверждения новой демократической идеологии, осознанного гражданского, демократического выбора.

Власть сегодня в упор не видит этого огромного, созидательного, политического значения образования. Хотя это очевидно всякому мало-мальски внимательному наблюдателю.

Она не заботится об образовании, не борется за него. Подрубая тем самым свои корни и отдавая сферу образования в руки оппозиционных, в том числе и откровенно реваншистских, сил. Чем это объяснить? Известно, что отношение власти к образованию – производное от ее интеллектуального уровня. Однако не ясно, что сегодня является определяющим в этом отношении- антиинтеллектуализм власти, ее технократическая ограниченность или политическая слепота. Скорее всего и то, и другое, и третье. Все это – явное свидетельство политического оскудения власти на переходном этапе реформ.

Концепция и стратегия реформирования и развития образования, основные принципы новой образовательной политики были выработаны Временным научно-исследовательским коллективом (ВНИКом) “Школа” еще в конце 1980-х годов. В 1991 году они были закреплены Указом ? 1 Президента Российской Федерации и в 1992 году – Законом “Об образовании”. Образовательная политика в тот период опиралась на два базовых стратегических приоритета: 1) развитие образования как одного из ведущих факторов формирования интеллектуальной и социальной базы реформ, модернизации и демократизации российской жизни и 2) демократизация самого образования как социального института и образовательной практики.

В дальнейшем под воздействием общего технократического характера российских реформ и новых реалий переходного этапа эти стратегические приоритеты, как и сама образовательная политика, стали таять. От реальной образовательной политики остались лишь декларации. Эта политика обрела консервативный характер и была низведена на ведомственный уровень. Позже она и вовсе истлела. В итоге образование по существу было выведено из разряда государственных приоритетов. Проблемы образования приобрели ведомственную, отраслевую окраску и перестали ставиться как проблемы общенациональные.

Технократическая концепция и просчеты современных российских реформ

Отмеченная недооценка роли образования в российском властном сознании – отражение и одновременно прямое следствие узкотехнократической концепции современных российских реформ. Следствие явных просчетов реформаторов при формировании этой концепции и при проведении экономических реформ. Налицо по меньшей мере три таких основных просчета.

Первый. Отсутствие учета той двойной природы перехода, который переживает сегодня страна, учета двух неразрывных, одновременно решаемых Россией задач в процессе ее современной модернизации, о чем говорилось выше.

Дело в конечном итоге не в монетарных или каких-либо иных методах проведения экономических реформ, а в том, какую экономику эти реформы хотят строить. А строим мы рыночную экономику, ориентированную на западное “вчера”, в которой не оказывается места для упоминавшегося главного ее сектора – сферы “производства человека”, накопления “человеческого капитала”. Сферы, выступающей на современном этапе развития цивилизации как главный фактор и основная область жизнедеятельности общества. Отсюда – закладывание в реформах заведомого отставания России от высокоразвитых стран.

В нынешней декларируемой концепции реформ, в системе тройного перехода – к рыночной экономике, правовому государству, гражданскому обществу – вновь отсутствует главное – человек, развитие “человеческого капитала”. В ней не оказывается места для свободной, ответственной, гражданской личности – носителя рынка, права и демократии. А.Н.Яковлев как-то заметил, что “не власть изобрела человека, а человек на свои же деньги нанял власть, подчас на свою же голову”. Перефразируя эту мысль, можно сказать, что не рынок и государство изобрели человека, а человек создал их – и вовсе не для того, чтобы очередные социальные реформаторы отмахивались от него, как от назойливого насекомого. Из всех российских реформаторов, как справедливо отмечает А.Н.Яковлев, только один Столыпин понимал, что прежде, чем создать гражданское общество, нужно взрастить гражданина через собственность и труд. Гражданина, материально независимого и духовно свободного, понимающего свободу как личную ответственность.

Реформы не самоцель, а лишь средство для раскрепощения и развития человека. Личностное измерение – доминирующее в модернизации. Ее обобщающий критерий – расширение степеней свободы каждого отдельного индивида, преодоление отчуждения личности. Иными словами, без поворота концепции реформ, экономики и политики лицом к человеку не может идти и речи о подлинном движении вперед.

Второй просчет реформаторов связан с их экономическим фатализмом, экономическим детерминизмом, который восходит к рационалистической традиции, идущей от европейского Просвещения. Данная традиция сводила все многообразие жизни общества к сугубо экономическим аспектам и подчеркивала незначительность, второстепенность социокультурных факторов развития общества.

При ближайшем рассмотрении в этом экономическом рационализме отчетливо просматривается и непреодоленный марксистский синдром, укорененное в марксистской методологии противопоставление базиса и надстройки. К тому же сюда примешивается и технократический взгляд на общество и человека как на чистый лист ватмана, как на строительный материал, установка на то, что современный человек – это прежде всего “экономический человек”. В итоге экономический монизм предстает как дитя марксизма и технократизма, как система мышления, лишенная социокультурных основ и культурологических интуиций.

Этот экономический монизм несет на себе также следы одной из разновидностей современной либеральной мысли – так называемого экономического либерализма. Причем, как это всегда свойственно России, в его самых крайних формах. Кредо такого “экономического либерализма” – собственность и рынок. Человек и общество для него вторичны. Это лишь то поле, на котором разворачивается “настоящая”, экономическая история.

В отличие от “экономического либерализма” “социальный либерализм”, напротив, делает акцент на человеке и обществе. Его кредо – развитие человеческой индивидуальности, равенство возможностей, обеспечение необходимых общественных благ. В современном российском общественном сознании – и это очевидно – явно преобладают названные социал-либеральные ценности. Что является одновременно результатом влияния и мирового опыта социальной политики, и, главное, отечественной традиции, в которой глубоко укоренена именно социальная (а не национальная, религиозная или какая-либо другая) идея. И потому единственной жизненной идеологией реформ в российском обществе (где роль идеологии столь велика, что она обладает не только значительной самостоятельностью и независимостью по отношению к жизненным реалиям, но и существенной силой, способной на эти реалии воздействовать) может быть только социал-либеральная идеология.

Духовно-культурный потенциал этой идеологии имеет прочную опору в российском обществе, особенно в его развитых слоях. Именно в этих слоях в духовной сфере впервые поднялась волна современной российской модернизации. И не только поднялась, но и подготовила для нее необходимые предпосылки. Мобилизовала в обществе волю к переменам, породила осознанную необходимость проведения давно назревших реформ, определила их стратегические ориентиры, дала им импульс, стала катализатором возрождения России и ее полномасштабного переустройства.

Горькая ирония судьбы заключается в том, что “прародители” российских реформ – гуманитарная и интеллектуальная сферы и представляющая их интеллигенция – оказались основными “заложниками” этих самых реформ. Доморощенный “экономический либерализм” сделал фактически все, чтобы устранить целые общественные пласты, в том числе и наиболее деятельные, наиболее плодоносящие из сферы реформаторских действий. Чтобы выдворить интеллигенцию с корабля реформ. Но это ему не удалось. Интеллигенция в массе своей осталась заложницей на этом корабле. И, может быть, поэтому реформы сегодня еще сохраняют свое дыхание.

Однако и до сих пор подавляющее большинство нынешних реформаторов рассматривают современную реформу лишь в экономических категориях – как простую смену экономических типов хозяйствования, оставляя в стороне ее социокультурную направленность и содержание. Национальные интересы государства расцениваются как автоматическое следствие экономических процессов. Экономические законы приравниваются к универсальным, имеющим одинаковую силу для разных социокультурных типов общества. Более того, экономические императивы предстают как самодостаточные и по сути даже избыточные для возрождения и развития общества.

Но так ли все это? Не оказываются ли экономические императивы и проводимые в соответствии с ними реформы бездействующими, полыми изнутри без их гуманитарного и гуманистического наполнения? Не требуются ли иные – духовные, нравственные – императивы для социального возрождения, особенно в России с ее “гуманитарным архетипом” культуры? Не утрачивают ли при всем этом экономические реформы свой социокультурный контекст, оборотной стороной чего и становится изъятие социокультурных сфер – образования, науки, культуры – из тела реформы?

Все эти вопросы, понятно, риторические. Ответ на них очевиден: да, оказывается, требуются, утрачивают… Общий проект реформы должен исходить не только из экономических, но и политических, а также социальных и социокультурных факторов. И осуществить его возможно, только если люди увидят в этом либо неотвратимую необходимость, либо “общественное благо”.

Очевидно сегодня и другое – неизбежность решительной смены технократической концепции реформ, уяснения их духовно-гуманитарных начал, переосмысления их социокультурных оснований. Очевидна и неизбежность духовно-гуманитарного преобразования самой реформистской элиты. Без этого достойные пути в будущее нам заказаны.

Третий просчет реформаторов – нарушение в ходе реформ баланса экономической и социальной политики.

Этот дисбаланс обнаружился сразу после начала радикальной экономической реформы, хотя тогда он в какой-то мере мог быть оправданным. Однако его нарастающая опасность побудила меня еще в апреле 1992 г. обратиться с особой запиской к президенту Б.Н.Ельцину, в которой подчеркивалось, что сбалансированность экономической и социальной политики является главным условием не только сохранения общества от раскола в ходе реформ, но и успешного проведения самих реформ. При нарушении этой сбалансированности, отмечалось в записке, коромысло реформ либо треснет, либо соскользнет с плеча реформатора.

Летом 1992 года была проведена определенная корректировка реформы в сторону ее большей социальной ориентированности и смягчения форсированного экономического радикализма. Позднее, однако, разбалансированность экономической и социальной политики стала все более нарастать, и соответственно начала накаляться социальная ситуация.

Сегодня уже неоспорима высокая, избыточная социальная цена проводимых реформ, необходимость их большей социальной направленности, минимизации их социальных издержек, учета способности общества адаптироваться к переменам. Неоспорима и явная потребность в упреждающих, коррекционных мерах, облегчающих адаптацию населения к условиям переходного кризиса, без чего невозможно сохранение стабильной ситуации, а значит, и продолжение реформ. Ибо в обществе, где от трети до половины населения ощущают себя выбитыми из нормальной жизни, находящимися на черте или за чертой бедности, трудно рассчитывать на стабильность и мирное развитие реформ.

Особый драматизм проводимых реформ состоит, как уже отмечалось, в том, что они “пожирают” не только своих детей, но и своих отцов – интеллигенцию, которая стояла у реформаторской колыбели. Интеллигенция, обреченная на жесткую пауперизацию, оказалась первой жертвой реформ и более всего испытывает их тягостные последствия. Именно за ее счет решаются главным образом проблемы бюджетного дефицита – за счет учительства, научно-технической интеллигенции, работников культуры. Будучи ранее по существу тем “средним классом” (хотя и не обладавшим собственностью), который пытаются сегодня создать реформаторы, интеллигенция фактически превратилась в “новых бедных”, что создало заметный социальный вакуум вокруг реформ.

Проблема социальной базы реформ сегодня стоит особенно остро. Однако удержание этой базы возможно отнюдь не только экономическими средствами. Пока нет возможности реально повысить уровень жизни большинства населения, речь может идти о “компенсации” материальных благ благами политическими и социальными – расширение степеней свободы личности и общества; стимулирование их духовной, социальной и экономической инициативы; развертывание возможностей для их самостоятельного творчества во всех сферах российской жизни и т.д. Но сколько-нибудь заметных шагов в этом направлении власть не предпринимает. Такая позиция безответственна. Любые реформы требуют серьезной социальной опоры. Отсутствие этой опоры, неснимаемые, накапливающиеся социальные напряжения – главный тормоз и главная опасность для реформ, чреватая их крахом.

Но есть, однако, и другой, более глубокий срез данной проблемы, другая – этическая, нравственная – сторона “коромысла реформ”, связанная с балансом их целей и возможностей. И здесь основной индикатор реформ и самих реформаторов – их отношение к реформируемому обществу и человеку. Отношение как к строительным лесам, подсобному материалу, “навозу истории” или как к живому, трепетному организму, единственный раз живущему на этой Богом данной земле, на этом и только на этом отрезке исторического пути. Ставка на “сильных”, на естественный отбор в процессе реформ неприемлема в нормальной демократической политике. Как нравственно неприемлема коллизия, создаваемая нынешними реформами, – свобода выжить или погибнуть.

Демократия – это ставка на большинство. Демократические реформы проводятся в интересах большинства и с опорой на него. Только тогда они воспринимаются обществом, и только тогда они имеют успех. В противном случае, что в значительной мере произошло сейчас, и реформы, и демократия дискредитируются. Их социальная и политическая база резко сужается. Реформы начинают вращаться в беличьем колесе. Демократия воспринимается как обман и хаос. Оба эти слова – “демократия” и “реформа” – вызывают резкую аллергию у обожженного реформой общества. Круг альтернатив исторического выбора сужается. На горизонте появляются откровенно реваншистские силы с вполне определенной, стоящей за ними перспективой.

То, что сегодня Россия “беременна” реваншем, – отнюдь не “закон маятника”, не историческая закономерность реформ. Это результат стратегического и нравственного просчета реформаторов.

Другой его результат – оторванная от народа, отчужденная власть. По данным всероссийского опроса, проведенного Институтом мировой экономики и международных отношений РАН, “83 процента россиян считают, что людям, правящим страной, безразлична судьба отдельного человека”.

Коренное отличие генезиса и начального этапа развития современной образовательной реформы от многих других реформ заключалось в трех фундаментальных обстоятельствах. Во-первых, она имела четкий концептуальный замысел, достаточно стройную идеологию, разработанную ВНИКом “Школа”. Во-вторых, в отличие от других реформ она зарождалась и начиналась не “сверху”, а “снизу” и опиралась на подготовленное общественное сознание, в чем главная заслуга “Учительской газеты” во главе с В.Ф.Матвеевым. “Низы” легитимизировали эту реформу и дали “верхам” санкцию на ее проведение еще в декабре 1988 года на Всесоюзном съезде работников народного образования и позже, повторно – в марте 1991 года на Всероссийском совещании работников образования. И, в-третьих, эта реформа изначально задумывалась и проводилась в интересах большинства образовательного сообщества и общества в целом, что показали и известная дискуссия по вопросам реформы образования, проходившая еще осенью 1988 года в преддверии названного съезда, и реализация этой реформы в 1990-1992 годах.

Возможно ли это, спросит читатель, в условиях, когда остальная часть реформ проводится в стране по-другому? Возможно, если образовательная политика будет достаточно сильной и самостоятельной, способной отстаивать свои позиции. Способной проводить реформу образования через рифы общего реформаторского курса, обходя одновременно и возникающие реформаторские (в том числе технократические) иллюзии и мифы.

Четверть века назад видный американский ученый и деятель образования Ф.Г.Кумбс в известной книге “Кризис образования в современном мире” писал: “Нельзя требовать от системы образования делать то, что еще не готово делать само общество и его правительство”. “Образование не может выполнить всю работу по перестройке общества”, так как “само в большой степени является продуктом общества”. Но образование “может попытаться идти на шаг впереди общества, ускорить темп социальных изменений и экономического роста”. “В определенных рамках система образования создает себя сама и выражает собственные внутренние закономерности”.

В этих рамках естественных ограничений и завоевываемых возможностей и должна выстраиваться трезвая, реалистическая и в то же время опережающая образовательная политика. Политика, не идущая на поводу у технократических и прочих стереотипов властного сознания, а формирующая гуманитарный и гуманистический фокус этого сознания. Политика, исходящая из того, что приоритетность образования – причина, а не следствие социально-экономического роста, благосостояния общества и государства.

N.B.

Публикуемый материал – глава из книги бывшего министра образования РФ, академика Российской академии образования Э.Д.Днепрова “Современная школьная реформа в России” (М., “Наука”, 1998). Эта книга объединяет и продолжает две предшествовавшие его работы – “Четвертая школьная реформа в России” (1994) и “Школьная реформа между “вчера” и “завтра” (1996).

Новую книгу Э.Д.Днепрова можно приобрести в магазинах “Академкниги” и в Федеральном институте планирования образования (103051, Москва, Цветной бульвар, д. 5, стр.5, тел. 200-07-77).