Трудно жить в эпоху художественных перемен. Николай ЦИСКАРИДЗЕ

Артисты редко ходят в театр просто как зрители. «Ленивы и нелюбопытны» – это характеристика театрального большинства, в общем-то, не жаждущего новых художественных впечатлений. А вот Николай Цискаридзе не пропускает, кажется, ни одной заметной премьеры, ни одного гастрольного спектакля, заслуживающего внимания. Мы беседовали о многом и разном, но начали с этого – с походов солиста балета в драматические театры.

– Да, мне это необходимо. Понимаете, балет – очень закрытый мир. Если из него не будешь выходить, ты либо сойдешь с ума, либо ограниченным человеком останешься. Ограниченным человеком я быть не могу и не хочу. Кроме того, для меня еще важно общение. У меня очень много друзей среди драматических артистов. Особенно из Мастерской Петра Фоменко. Я дружу с Наташей Курдюбовой, Полиной Агуреевой, Мадлен Джабраиловой… Да и в других театрах у меня немало друзей. Я в нежных отношениях с Мариной Нееловой, в большой дружбе с Алисой Бруновной Фрейндлих. Никогда не пропускал мои спектакли в Петербурге Игорь Дмитриев. Наталья Георгиевна Гундарева очень меня выделяла, часто ходила на мои спектакли, стоя аплодировала, присылала цветы. Я обожаю Аллу Сергеевну Демидову, и когда мы с ней встречаемся, она говорит какие-то очень точные вещи о моей работе. Вообще взгляд драматического артиста на работу артиста балетного очень важен. Недаром Галина Сергеевна Уланова была супругой Завадского и дружила со МХАТом. А Марина Тимофеевна Семенова всю жизнь дружила с Яншиным, Андровской, Качаловым. В свою очередь и балетный артист может в работе драматического артиста заметить что-то такое, чего тот сам не замечает. Я иногда своим коллегам из драмы что-то советую по части пластики, сценического движения. Считаю, что пластика у артистов – самое главное.

Я однажды пошутил: надо, говорю, открыть для артистов школу хороших манер. К сожалению, не все понимают, что женщина в платье не имеет права сидеть нога на ногу. Как войти, как присесть, как держать спину – этому надо учиться. Очень мало артистов это умеют. Я всегда привожу в пример Галю Тюнину. Она выходит в «Трех сестрах» – и сразу видно: она из этого века, она из генеральской семьи. А выходит Мадлен Джабраилова, блистательно играющая Наташу, – и становится понятно, почему в ее адрес Ольга говорит: «Мещанка». Пластика у этих двух персонажей разная. И мне, зрителю, видно с первого взгляда: эта – Прозорова, а эта – нет.

– А мужчиной на сцене быть труднее, чем в жизни?

– Мужчиной вообще трудно быть. Мужчина – это, на мой взгляд, не просто человек, который женат на женщине или исполняет какие-то половые функции. Мужчина – это все. Для меня мужчина перестает быть мужчиной, если он посмел совершить немужской поступок. В Грузии, где я вырос, к этому очень серьезно относились.

– Это правда, что в Грузии до сих пор существуют сословные, кастовые перегородки? Скажем, все знают, принадлежите вы к княжескому роду или у вас иное происхождение.

– Да, это осталось. Всем известно, кто есть кто. И каждый знает свое место. В театре ведь точно так же. Однажды, лет десять назад, я шел по коридору со своим педагогом Мариной Тимофеевной Семеновой. И какой-то артист кордебалета окликнул меня: «Колька!» Семенова остановилась и спросила меня: «Как твое отчество?» Я сказал. Тогда она обратилась к моему коллеге (а он, между прочим, был значительно старше меня): «Запомните: этого человека зовут Николай Максимович. Он ведущий солист Большого театра. И для вас он не Колька».

– Балетные артисты, мужчины особенно, не свободны от нарциссизма. Вам это свойственно в какой-либо мере?

– Вы, наверное, забыли легенду о Нарциссе. Вспомните, Нарцисс не смотрелся в зеркало, он увидел свое отражение в ручье. И оно ему понравилось. Настолько понравилось, что он не смог от него оторваться и погиб. Его так наказали боги за то, что ему, кроме него самого, больше никто не был интересен. Другое дело – когда люди смотрятся в зеркало, собираясь выходить из дома или примеряя какую-то обнову. Каждый из нас хочет выглядеть хорошо. А если ты артист, то это входит в твою профессию – выглядеть хорошо. Когда моя мама работала педагогом, она три раза в неделю ходила в парикмахерскую, делала прическу, маникюр, педикюр – очень за собой следила. Она говорила: «А как же иначе? Я ведь работаю с детьми, а они всегда обращают внимание на то, как педагог одет, как от него пахнет, как он вообще выглядит. Дети не прощают неряшливости». И мама была права. Я убедился в этом, когда стал взрослым.

– Давать интервью – тоже обязанность артиста? Такая же, как хорошо выглядеть?

– Да. И первым, кто мне это объяснил, был сотрудник КГБ. В 90-м году в составе Московского хореографического училища я впервые выезжал за границу, причем в капиталистическую страну. И Софья Николаевна Головкина, наш педагог, представила нам человека, который должен был нас сопровождать в этой поездке. Мы, естественно, понимали, кто он и откуда. Так вот, он наставлял: «За вами будут гоняться репортеры, вам придется давать пресс-конференции. Вы должны быть готовы ответить на любые провокационные вопросы». А Софья Николаевна просто сказала: «Давать интервью – часть вашей будущей профессии». И я это усвоил. Конечно, давать интервью гораздо легче, нежели танцевать.

– Вам это важно, чтобы о вас говорили?

– А как это может быть не важно, если цель моей профессии, чтобы меня увидели? Человек, которого не интересует успех, не может быть артистом. Хотя были и есть замечательные артисты, избегающие общения с прессой. Грета Гарбо за всю свою жизнь не дала ни одного интервью. То же и Георгий Вицин. И мне понятна эта позиция, я ее уважаю.

– Почему Большой театр, скажем так, не злоупотребляет новыми хореографическими формами? Большому театру противопоказан балетный авангард? На его сцене должна царить классическая традиция?

– Не стоит противопоставлять одно другому. Скажем, в музеях есть залы, где висят Рембрандт, Рафаэль, Тициан… А есть залы, где устраиваются выставки современных художников. Точно так же и в балете. Есть спектакли, которые в течение ста пятидесяти лет приносят не только успех, но и доход. И если мы их играем, то должны это делать качественно. Если вы составляете расписание, составьте его так, чтобы артисты после авангарда могли передохнуть, а затем, восстановившись, выйти в спектакле классического репертуара. Надо грамотно сочетать одно с другим. И это обязанность художественного руководителя.

– Придя в Большой театр по окончании хореографического училища, вы перетанцевали, кажется, весь кордебалетный репертуар. Что, Юрий Григорович не увидел в вас солиста?

– Если бы не увидел, не стал бы приглашать в театр.

– Тогда почему же он определил вас в кордебалет?

– Потому что все должны пройти через кордебалет.

– Это обязательно?

– Да. Во-первых, это опыт выхода на сцену. Во-вторых, колоссальный опыт подготовки к роли. Вот сегодня ты раб, завтра крестьянин, послезавтра танцуешь какой-то благородный танец… У меня есть ученик, и я настаиваю на том, чтобы он работал в кордебалете. Я смотрю, что он там делает, и нередко его ругаю. Причем гораздо больше ему достается за кордебалет, чем за плохо исполненные сольные партии.

– Значит, надо пройти эту школу?

– Обязательно. Я ведь тоже не сразу стал исполнять только главные партии. На гастролях мы, бывало, играли за вечер по одному акту из каждого спектакля. Так вот, в первом акте я танцевал одного из рабов в «Спартаке», во втором – Меркуцио в «Ромео и Джульетте», а в третьем с канделябром где-нибудь стоял.

– Последнее время вы стали часто появляться в различных телешоу. Зачем вам это надо?

– Для меня это просто отдушина.

– Вы не боитесь стать попсовым персонажем?

– А как я могу им стать, если я один из самых серьезных артистов мира? Попсовым персонажем может стать только тот человек, который в своей профессии не является значимой фигурой.

Если бы хоть одно телешоу повлияло на качество того, что я делаю на сцене, тогда любой зритель имел бы право бросить в меня камень. А за пределами профессии никто мне не судья. Когда я выхожу из стен театра, я имею право делать что хочу.

– В балетном мире возможна дружба?

– Да, но только в двух случаях. Либо между артистами разных поколений, когда нет конкуренции и потому не остается места для зависти, ревности. Либо когда вы оба находитесь в той сфере, где ваши интересы не пересекаются. А вот когда они пересекаются, тогда приходится делать выбор между профессиональным общением и человеческой дружбой.

– На программе ТВЦ «Сто вопросов взрослому» вас спросили про Волочкову. Дескать, каково вам было с ней танцевать, не тяжеловата ли она. Вы ответили: «Поднимаешь не вес – поднимаешь характер». Что такое хорошая партнерша в вашем понимании?

– Это партнерша музыкальная и внимательная. Если мы на репетиции о чем-то договорились, то на спектакле все должно быть точь-в-точь.

– Импровизация исключается?

– Ну почему же. Если она в музыку и в тему – пожалуйста. Только так.

– А характер партнерши имеет значение?

– Да, и очень существенное. Особенно с возрастом, когда ревность к чужому успеху возрастает: «Ой, у этого столько букетов, а у этого – столько. Этого столько раз вызывали на поклоны, а этого столько-то». Многие балерины не любят сильных партнеров рядом. Но спектакль выигрывает только тогда, когда первоклассно работают все исполнители. Я не люблю участвовать в спектакле с артистами, которые заведомо слабее меня. Мне это неинтересно.

– Во всяком театре кто-нибудь против кого-нибудь «дружит». Дело обычное. Но интриги в Большом соразмерны его названию. Может артист как-то оградить себя от этого?

– Нет, к сожалению. Можно только научить себя не реагировать на это либо снисходительно к этому относиться. Когда ты с детства являешься объектом зависти, ты потихоньку привыкаешь к тому, что тебе завидуют, и спокойно воспринимаешь любую болтовню за твоей спиной.

– А в западных балетных коллективах, где вам приходилось работать? Какая там атмосфера, какие нравы?

– Они другие люди по менталитету. У них другая жизнь, другие реакции. Я пробыл полтора месяца в Парижской опере, и когда уезжал, дама, которая отвечала за мои документы, сказала переводчице: «Передайте Николаю, что мы все восхищены им. Во французском есть выражение: «Его ждали за углом». Это значит, ему столько было расставлено ловушек! Так вот, Николай – молодец. Он все ловушки обошел, ни в одну не попал». Когда переводчица мне это сказала, я говорю: «Передай, что на фоне артистов Большого и Мариинского они дети. Они даже не могут себе представить, какие ловушки устраиваются у нас на Родине».

– Какие чувства труднее всего передать в танце?

– После того как мои ноги исполнили главную роль в спектакле «Смерть Полифема» кукольного театра «Тень», я, наверное, могу сказать, что нет таких чувств, которые было бы невозможно выразить средствами хореографии. Помню, на репетиции Илья Эппельбаум (режиссер спектакля. – В.В.) мне говорит: «А теперь ты должен расстроиться и заплакать. Стопами». – «Ты шутишь, Илья?» – «Ничуть. Ты должен заплакать. Но не ногами, а одними стопами». Представляете задачу? В балете ты лишен голоса, но у тебя есть глаза, руки, корпус, ноги. А тут у тебя «обрезали» вообще все (действие разворачивается в коробке размером с телевизор. – В.В.), только стопы оставили. И вот этими стопами ты должен сыграть любовь, радость, гнев, отчаяние – всю гамму человеческих чувств. Драматические артисты смотрели, как я в этом спектакле работаю, и приходили в восторг.

– Переиграв всех романтических героев балетного репертуара, вы вдруг станцевали Квазимодо в спектакле Ролана Пети «Собор Парижской богоматери». Хотите навсегда расстаться с амплуа принца?

– Я с ним уже расстался. Сейчас, например, мне интересно было бы попробовать станцевать Акакия Акакиевича.

– Борис Эйфман предлагал вам партию Павла I в «Русском Гамлете», а вы отказались. Почему?

– Павел ущербный. Он маленького роста. К тому же, по замыслу хореографа, он забитый, им манипулируют приближенные, на него давит Екатерина. А я с моими данными? Мой Павел просто возьмет трон и швырнет им в придворных интриганов, долго разговаривать не станет.

– А что же, Акакий Акакиевич – более подходящая роль для артиста с чертами античного красавца?

– Да, к Акакию Акакиевичу я мог бы подступиться. Он ведь, скорее, закомплексованный, нежели ущербный.

– С вами трудно работать?

– В классе – нетрудно. Потому что я вырос в жесткой дисциплине. Мне с детства объяснили, что воля балетного педагога для меня закон. Я и сейчас беспрекословно выполняю все требования моего педагога Николая Борисовича Фадеечева. Если он говорит: «Коля, так надо», – значит так надо. Иное дело – репетиции спектакля. Балетмейстер может ко мне подойти из зрительного зала, о чем-то меня попросить, что-то предложить. Я могу с ним согласиться, а могу и поспорить, предложить что-то свое. Могу убедить его, что мое решение интереснее. Но когда в Большой театр пришел руководить балетной труппой человек не нашего ранга, прежде работавший танцовщиком в третьесортных коллективах… Когда уже не только он, но и его жена начала делать нам замечания… Естественно, мы все возмутились и очень жестко ответили. Не может артист такого уровня разговаривать со мной на равных о моей профессии, я этого не допущу никогда. Я надеюсь, нашу балетную труппу больше не будет возглавлять случайный человек. Здесь работают только первачи. Здесь не может работать прохожий с улицы. Вообще новый руководитель труппы – это всегда испытание для артиста. Трудно жить в эпоху художественных перемен.