Трудно быть Богом

Еще труднее быть быдлом…

Cтучит в висках приговор раненных в Чечне ребят: “Вы все говорите одно, а пишете другое”. Из дальнего угла палаты поднялась стриженая голова: “Нас посылают в мясорубку, а вы, журналисты, только подгоняете. Мы для вас – пушечное мясо”, – и забинтованный кокон вновь бессильно рухнул на подушку.

Номер его госпитальной палаты совпадает с номером моего рабочего кабинета. Мистика? Я был уверен, что это единственное, что совпадает в наших судьбах. Но капитан Андрей Акользин вынул мою душу и прогнал ее сквозь строй, даже не подозревая об этом.

Заживо без вести пропавшие. 17 декабря Магаданский СОБР выбросили в чистом поле под Алхан-Калой. “Мордой – в грязь, – говорит капитан, – в холодную, вонючую жижу”. С тех пор отцы, матери, жены, дети собровцев о них ничего не знают.

– Чтобы о тебе услышали, надо, чтобы тебя убили, – мрачно шутит прапорщик Витя Яремчук из тульских ВВ. И, как кузнечик, закованный в гипс, упрыгивает в коридор покурить.

– С полмесяца мы спали на клеенках, постеленных в тающий снег, – капитану Акользину тяжело говорить – саднят, стонут раны. Выветривается из крови промидол (сильное обезболивающее средство), возвращая боль в искалеченные ноги. Но я вижу в почерневших глазах капитана и другое страдание – не только от физической боли разорванной металлом плоти, сломанной, как камыш, правой ноги, посеченных осколками гранаты рук… В страдающих глазах капитана вопрос, который он, возможно, никогда не задал бы себе в том грязном чеченском поле:

– Мы же люди, а не бараны. Мы еще не разучились верить. Даже бездомные псы не спят на промерзшей земле. В нашем отряде каждый кашляет так, что кишки ртом лезут. А в отряде 31 человек…

Кильку в томате солдаты прозвали “братской могилой в собственном соку”, а тушенку – кормом “Вискас”. Ими защитников Отечества потчуют каждый день. “Зачистка”, где каждый рискует жизнью, считается праздником – можно наткнуться на отощавшего, блеющего от страха барана или на заполошную курицу, у которой тоже не осталось сил и воли даже на малейшее сопротивление.

Спросил у ребят: сильно занижены официальные цифры убитых и раненых? Из разных углов восьмиместной палаты донеслись то смешок, смешанный с грустью, то неловкое за мой вопрос покашливание, то ворчание, угрожающее стать гневом…

– По телевизору говорят: три-пять убитых в день, пять-десять раненых, – прервал рокот палаты прапорщик Яремчук. – А в ночь с 26 на 27 января только в Екатеринбург прибыл борт со 150 ранеными.

– Я с этого борта, – подтвердил капитан Акользин. – Много тяжелораненых. Много лежачих. Стонали всю дорогу, просили поставить укол промидола. У командира Алтайского ОМОНа Василича – пуля под сердцем. И у Лехи Попова с Дальнего Востока тоже лежала пуля под сердцем… Мне хирург в Моздоке едва-едва ногу собрал, извинялся: “Капитан, в тылу тебя подлечат. Сейчас не успеваю. Вал идет, вал…” Я его понимаю.

Госпитали страны обложили чуть ли не противотанковыми рвами – боятся журналистов пуще снайперов. Существует “внутренняя инструкция” – “не пущать” к раненым в Чечне солдатам представителей СМИ. Пообщаться с ранеными мне помогли благотворительный фонд “Россия – наш дом” (не путать с названием умершего политблока) и… церковь. Точнее, вице-президенты этого фонда Елена Ильичева и Валерий Певцов и руководитель миссионерского отдела Екатеринбургской епархии отец Владимир (в миру Владимир Зайцев, недавний выпускник исторического факультета Уральского госуниверситета).

Фонд (генеральный спонсор которого – корпорация ЯВА) чуть ли не ради меня повез в госпиталь внутренних войск на Широкой Речке гуманитарную помощь, отец Владимир захватил с собой освященные иконочки “Воскресения Христова”… Под таким прикрытием я и проехал в ворота госпиталя.

И беседой своей с начальником госпиталя заслуженным врачом России, полковником Виктором Клыгой я тоже обязан не заботам Кремля об объективной информации о событиях на фронтах Чечни и в ее глубоком, пропахшем наркозом больничном тылу, а личному знакомству полковника Клыги с депутатом Государственной Думы, главой корпорации ЯВА Валерием Афанасьевичем Язевым.

– Виктор Яковлевич, – спросил я полковника Клыгу, – в чем принципиальное отличие первой чеченской кампании от нынешней?

– В корне изменилось моральное состояние военнослужащих, – ответил рассудительный Клыга. – У всех, с кем я беседовал, желание вернуться и завершить операцию победой, а не подписанием какой-то промежуточной “филькиной грамоты”…

Та война велась и без моральной, и без экономической поддержки. Врачи не получали зарплаты по четыре-пять месяцев. Были проблемы с медикаментами, оборудованием, питанием раненых… Сейчас совсем другой фон: врачи вовремя получают зарплату, медикаменты помогает приобрести правительство области, оживились частные фирмы, благотворительные фонды, идет импортное оборудование, дорогостоящая аппаратура… От простых жителей нет отбоя – бабульки несут пирожки, банки компотов, солений… Школьники собирают подарки раненым. Последний пример – огромная (из-под телевизора) коробка гостинцев из школы # 92.

Еще важный нюанс. Мы оплачиваем дорогу в оба конца двум родственникам раненого бойца или командира. Где бы они ни жили – на Сахалине или в получасе езды от госпиталя. Оплачиваем суточные и гостиничные – в размере 180 рублей. Касса – на первом этаже. Подходи – получай…

Но вернемся в палату к раненому капитану Магаданского СОБРа Андрею Акользину, к его товарищам по чеченской бойне.

– Как нам победить в этой войне? – спрашиваю. – Объясните мне, мужики…

Зашелестели, ожили соседние койки.

– В первой чеченской войне сам видел, как в кирпичном особняке в центре Урус-Мартана за одним столом обедали Березовский и полевые командиры боевиков. Где гарантия, что они не обедают где-то до сих пор?

– От нас в этой войне ничего не зависит, – размышляет Акользин. – Нам на рынке местные жители говорят: “Березовский с Басаевым все поделили, а вы мучаетесь. И мы, простые чеченцы, мучаемся. Огромные деньги за этим стоят. Школы три года закрыты. Дети перестали быть детьми”.

– Снайперш “белые колготки” видел? – спрашиваю капитана Акользина.

– Нет. Сам не видел. Но один офицер из нашей западной группировки рассказывал, как штыками истыкали бабу-снайпершу. Она просила пулю, ей не дали…

История – безнравственная дама. И в большей степени она учит тому, как не должно быть, а не тому, что будет. Историю творит человек, и он же должен оценивать собственные действия. А человек слаб…

Век Сталина мы назвали веком убийц. Век Хрущева – веком неоправданных надежд. Век Брежнева – веком партийных холуев и подхалимов. Век Ельцина – веком “воров в законе”… Пришел век прагматиков?

Трудно быть Богом – невозможно смириться с тем, что ты быдло.

Сергей РЫКОВ

Екатеринбург – Москва