Третья сестра. Правда и домыслы

Перед тем как спешно покинуть Москву, отправляясь в Болдино, Пушкин на прощанье набросает несколько слов своей юной невесте; письмо – самое отчаянное, в котором он постарается оправдать своё бегство из Москвы размолвкой с тёщей, которая «решила расторгнуть их помолвку»:

«И если что меня подчас тревожит,Не вытерплю, чтоб не сказать тебе»Монолог боярина Пушкина из трагедии «Борис Годунов»

Письмо из Болдина

«Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам или никогда не женюсь».

А.С.Пушкин – Н.Н.Гончаровой 31 августа 1830 г.

Когда-то здесь, в болдинской глуши, коротал век и переживал свою обиду «повздоривший с царями» Лев Пушкин, дед поэта. А теперь в этом же имении Болдино Лукояновского уезда Нижегородской губернии за три осенних месяца вынужденного одиночества Пушкин одарил мир, среди прочих своих поэтических шедевров, пятью лаконичными повестями в прозе, неувядаемыми образцами искусства новеллы. Большие листы бумаги сшиты в тетрадку и на верхнем – написано: «Повести Белкина». Манера изложения, стиль, были совершенно необычны для того времени. Так просто, сжато, предельно выразительно и реалистично никто еще не писал.

Среди этих пяти пушкинских новелл особое место (применительно к нашей теме) занимает одна – «Барышня-крестьянка». За несколько солнечных сентябрьских дней, конкретно – 19-20 сентября 1830 года – поэт напишет повесть, которую мог сочинить только человек, который находился в спокойном, радостном состоянии духа. Повесть накануне своей женитьбы на Натали!

Да и само название ее – «Барышня-крестьянка». Но ведь как выдумано! Да разве встречается такое в жизни? Молодой барин ходит на свидания с крестьянкой, совсем не подозревая, что это барышня, а потом не узнает свою любимую… Что это: выдумка, шутка, насмешка?! Но Пушкин не собирается отвечать за правдоподобие и забавлять тем уездных барышень.

«…что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, не известные рассеянным нашим красавицам. Для барышни звон колокольчика есть уже приключение, поездка в ближний город полагается эпохою в жизни, и посещение гостя оставляет долгое, иногда и вечное воспоминание» («Барышня-крестьянка»).

Улыбка автора, добрая, умная, порою несколько грустная, прямо или полускрыто присутствует в повести. Впрочем, сравнение уездных и столичных красавиц было сперва много злее, когда, заглянув в пушкинский черновик, мы обнаружили запись автора о том, что здесь, в глуши, бушуют чувства и страсти, «не известные рассеянным и важным куклам большого света…». Известно, что за несколько дней до ее сочинения Пушкин набросает небольшое письмо трем гончаровским сестрам:

«Милая Наталья Николаевна, я у ваших ног… Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило… Очень поблагодарите м-ль Катрин и Александрин за их любезную память; ещё раз простите меня и верьте, что я счастлив, только будучи с вами вместе».

А.С.Пушкин – Н.Н.Гончаровой из Болдина в Москву

9 сентября 1830 г.

Пушкин сам не мог объяснить, откуда вдруг возникло тогда оно, великое писательское озарение, и был очень взволнован невероятным, поистине золотым урожаем болдинской осени, о чём радостно извещал своего друга Плетнёва, вернувшись в Москву:

«Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал… Хорошо? Ещё не всё (для тебя одного). Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржёт и бьётся – и которые напечатаны также анонимно. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает».

Тогда, приехав в Болдино по хозяйственным делам, поэт оказался отрезанным от мира; с юга надвигалась эпидемия холеры, и Болдино было оцеплено карантинами. Въезд в Москву запрещён. Ещё в десятых числах сентября в городе появились признаки эпидемии. «Неприятель в Москве», – записал князь П.А.Вяземский. Пушкин ничего этого покамест не знает. Он, правда, принял у себя в деревне «положенные меры» – прочитал мужикам в церкви с амвона «проповедь о холере»: «И холера послана вам, братцы, – увещевал крестьян Пушкин, – что вы оброка не платите, пьянствуете…». Пушкин волнуется о своей московской невесте, но прорваться в Москву безнадёжно… И вот судьба повёртывает беды оборотной стороной (так не раз у него уже бывало!): вынужденное бездействие вызывает в нём творческие силы.

Но что всё же вдохновляло тогда его на написание новелл? Разлука с Натали, московской невестой, красивой и недоступной? Или чувственные воспоминания о прежних увлечениях? Наверное, самое сокровенное, самое волнительное и тревожное. Одесса и графиня Елизавета Воронцова, Тригорское и милая генеральша Анна Керн, Михайловское и крестьянская дочь, совсем юная Оленька Калашникова, внешне похожая на белолицую Натали, – в один миг предстали перед его глазами. Две женщины, графиня и крестьянка, такие разные, и два младенца, которым он был далёким отцом.

В этот раз Пушкин размышлял о своих личных делах. Отошли в прошлое страстное увлечение Воронцовой (у которой от поэта 13 марта 1825 года родилась дочь, названная при крещении Софьей), бурное чувство к Керн, которое он пережил в Тригорском. И только его деревенская любовь к крестьянке Оленьке, в бытность в Михайловском, придавала ему покой и забвенье. О той деревенской его любви во время Михайловской ссылки любезный братец Лёвушка позволял себе зло шутить: дескать, с крестьянками Александр давно обращается уже не стихами, а практической прозой.

Тогда, в мае 1826 года, проницательный «русский маркиз» Сергей Львович, отец поэта, до которого дошли первые неясные слухи о крестьянском романе сына, отписал своему управляющему Михайле Калашникову в имение Болдино, разрешая приехать в Михайловское и забрать к себе всю семью: пусть едет и Оленька!

Письмо кн. П.А.Вяземскому от Пушкина по приезде в Москву передаст всё та же синеокая красавица-псковитянка Оленька:

«Приюти её в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится, – а потом отправь в Болдино (в мою вотчину, где водятся курицы, петухи и медведи)».

Конец мая 1826 г.

Поздней осенью 1826 года в Болдино у Оленьки Калашниковой, «крепостной любви Пушкина», родится сын. Слабый здоровьем, пушкинский ребёнок не проживёт и трёх месяцев.

Пройдут годы, и юная псковитянка Оленька Калашникова получит вольную из рук своих пушкинских хозяев и через какое-то время будет выдана отцом замуж за дворянина Ключарёва, как отмечает сестра поэта О.С.Павлищева, «с порядочным приданым». Часть приданого болдинской «барышне-крестьянке», со слов В.А.Жилиной, «оплатит Пушкин, к которому та неоднократно обращалась с просьбами о денежной поддержке». Близко наблюдавший за всей этой историей князь П.А.Вяземский впоследствии с присущей ему добротой напишет в своих заметках, как бы полемизируя с бароном Корфом: «Пушкин не был монахом, а был грешен, как и все в молодые годы. В любви его преобладала вовсе не чувственность, а скорее поэтическое увлечение…».

Судьба редко была благосклонна к нему и, казалось, снова и снова корчила ему гримасы. Ведь через каких-то три года автор «Барышни-крестьянки», к тому времени уже известный сочинитель, сможет не смеяться на страницах новелл над проделками и странностями уездных барышень, а воочию лицезреть сразу трёх провинциалок – гончаровских сестёр, приютив всех их в своём гостеприимном петербургском доме. Это произойдёт осенью 1834 года, после очередного, третьего по счёту и последнего посещения Болдина поэтом. Эта осень будет самая скучная – и написана им будет только одна «Сказка о золотом петушке», острая сатирическая притча о царе-обманщике.

Александрина и Пушкин: любовь или дружба?

30 сентября 1834 года – Пушкин хорошо помнил этот день – жена вернулась из Москвы, прихватив с собой двух сестёр – Екатерину и Александру (Коко и Азю по-домашнему). Он дружил со свояченицами, с этими славными уездными барышнями, но что это, прости господи, за жизнь, коли в доме в три голоса только и говорят о балах, удачных партиях, нарядах – словом, о тряпках, и на всю квартиру пахнет от утюгов палёным? По всему Петербургу шутили, что он-де «завёл гарем из трёх жён». Работал он, по собственным словам, «до низложения риз» и не стихи сочинял (тут уж не до стихов), а то правил корректуру, то писал журнальные статьи. Стихи, как назло, ему не удавались. Он ездил в Болдино, уехал в Михайловское… (А долг его уже перевалил за сто тысяч рублей). По-прежнему бродил он по навсегда ему полюбившимся дорогам и тропам окрест Михайловского. Три сосны – три сестры – по-прежнему встречали его своим приветливым шумом, когда он проходил мимо. Молодые сосенки, «три девицы под окном», точно взявшись за руки, гурьбой лихо взбегали на песчаный косогор. В Петербурге же всё было по-прежнему, всё шло своим чередом: балы, бестолочь, пустые пересуды, неустроенная домашняя жизнь. Встречали его в ту зиму на улице в бекеше, на которой порой не хватало пуговиц, – некому было и пуговицу пришить, разве что когда Александрина поможет… Однажды за это участие он так и назвал свояченицу: «мой бледнолицый ангел».

Кто она, третья гончаровская сестра? Александрина, средняя из гончаровских сестёр, была, пожалуй, самой удачной в браке. Она имела интересную внешность, но значительно проигрывала рядом с Натали. Однако обладала волевым характером, неуравновешенным и несколько замкнутым. Порой выражалась прямо и резко; что делало её неуживчивой в доме. Её редкий природный ум и приятную внешность смог оценить не только будущий муж, чиновник австрийского посольства барон Густав Фризенгоф, но и свояк Пушкин. Современники отмечали, что Александрина была страстной почитательницей Пушкина ещё до замужества сестры, а потом вела у Пушкиных хозяйство и заботилась о детях. Увлечение ею со стороны Пушкина было подмечено современниками весной 1836 года и позже.

Известная русская писательница XIX века А.П.Арапова (она же дочь Натали и П.П.Ланского) в своих воспоминаниях, наделавших в то время много шума, сообщает, со слов «старой няни», о романе Пушкина с его свояченицей Александриной («Новое время», 1908, №11413). Рассказ «старой няни» похож на эпизод из бульварного романа. Сообщается, что перед помолвкой с бароном Густавом Фризенгофом в 1852 году Александрина «сильно волновалась, перешептывалась с сестрою о важном и неизбежном разговоре, который мог иметь решающее значение в её судьбе».

История, которую изложила няня, у Жуковского носит название «истории кровати». Что же рассказала «старая няня» писательнице А.П.Араповой и какие факты подкрепляют её рассказ? Вот выдержка из «истории кровати»: «Раз как-то Александра Николаевна заметила пропажу шейного креста, которым очень дорожила. Всю прислугу поставили на ноги, чтобы его отыскать. Тщетно перешарив комнаты, уже отложили надежду, когда камердинер, постилая на ночь кровать Александра Сергеевича, нечаянно вытряхнул искомый предмет… Няня с убеждением повторяла мне: «Как вы там ни объясняйте, это воля ваша, а по-моему – грешна была тётенька перед вашей маменькой». «Историю кровати», рассказанную Араповой, – конечно, можно приписать следствию «сплетен», иначе Натали вряд ли могла бы жить с сестрой под одной крышей в течение 15 лет после смерти Пушкина.

Взаимное увлечение поэта и свояченицы отмечали многие современники: одни, их меньшинство, считали добрые отношения между ними всего лишь симпатией или дружбой, не выходящей за рамки платонического чувства, другие, напротив, верили пресловутой «сплетне» и превращали эти добрые отношения в интимную связь. Всё это напоминает гадания на кофейной гуще: ведь самые главные действующие лица романа – Пушкин и Александрина – никаких комментариев по поводу его нигде не оставили. Писем Пушкина к Александрине до нас не дошло. Так что (за отсутствием документов) определённо утверждать или отрицать что-либо по-прежнему нельзя. Ясно только одно: взаимопонимание между поэтом и свояченицей было превосходным. Это подтверждается сообщением А.И.Тургенева о том, что Александрина заранее знала о предстоящей дуэли. Только двум женщинам – ей и баронессе Е.Н.Вревской – поведал о дуэли Пушкин, и обе молчали, прекрасно понимая, впрочем, как и Данзас, что обстоятельства сильнее поэта.

Современники по-разному оценивали роль Александрины в доме Пушкиных. Со слов кн. В.Ф.Вяземской, она – «добрый ангел» поэта, всего лишь поклонница его таланта, занимающаяся «хозяйством и детьми» Пушкиных. Того же мнения о сестре придерживаются практически все представители гончаровской семьи, например, её племянница в третьем поколении Валентина Александровна Жилина. Напротив, сестра поэта О.С.Павлищева иронизирует над явным увлечением поэта свояченицей, утверждая, что «он очень ухаживает за своей свояченицей», считая это внимание к Александрине чрезмерным. Кн. П.А.Вяземский и С.Н.Карамзина шокированы, когда сообщают, что Пушкин якобы влюблён в Александрину: «В общем, всё это очень странно». В более поздних исследованиях советская поэтесса А.А.Ахматова, например, считает, что это всего лишь «сплетня» с целью спровоцировать дуэль Пушкина с одним из гончаровских братьев.

Однако недруги поэта, в том числе И.Г.Полетика, до последних своих дней продолжали повторять, что дуэль произошла из-за ревности Пушкина к Александрине и боязни, что Дантес увезёт её во Францию вместе со своей молодой женой. Эту версию («версию Дантеса» – как пишет А.А.Ахматова) озвучил кн. А.В.Трубецкой, сослуживец Дантеса по Кавалергардскому полку.

Получается, что Пушкина и Александрину в какое-то время соединяло серьёзное чувство. Но возможно ли это?

В последний год своей жизни Пушкин необыкновенно привязался к свояченице, милой и необыкновенно доброй. Александрина чудо как похорошела! И в разговоре при каждой встрече с поэтом она оживала, вспыхивала… Увлечение её Пушкиным действительно было на грани романа, но роман этот мог состояться только при одном условии: захоти того сам Пушкин! А поэт слишком трепетно относился к ней, зная о её многолетней любви к Аркадию Осиповичу Россету. Любовь эта началась сразу же, когда Александрина приехала в Петербург в 1834 году, и закончилась через несколько лет после смерти Пушкина. Россет был красив, скромен, умён. У него было всё, кроме денег, которых не имела и Александрина. И не раз, и не два заставала Натали сестру в слезах после его ухода.

Натали в такие дни с отчаянием выговаривала Пушкину «об их вечном безденежье, о том, как им быть и что делать Сашеньке». В это же время на трёх гончаровских сестёр заглядывался, попеременно ухаживая то за одной, то за другой, то за третьей, красавец кавалергард Дантес.

За два дня до дуэли Александрина писала брату Дмитрию в Полотняный Завод:

«То, что происходит в этом подлом мире, мучает меня и наводит ужасную тоску. Я была бы так счастлива приехать отдохнуть на несколько месяцев в наш тихий дом в Заводе».

Потом разразилась трагедия в доме Пушкиных, и Александрина уехала с сестрой в Полотняный Завод. Там она успокоилась, старалась даже не вспоминать о Россете. А по возвращении в Петербург он всё же как-то пришёл к ним одним ненастным осенним вечером. И всё началось сначала! Появилась снова – пусть призрачная – но надежда. Тогда она уже была фрейлиной императрицы…

Но тут появился в Петербурге тот человек, с которым она решила связать свою судьбу, – блестящий австрийский дипломат, барон Густав Фризенгоф. Именно ему, со слов А.П.Араповой, она открыла тайну своего увлечения Пушкиным.

Донжуанский список

Разгадка этой тайны, возможно, заключена в темпераменте великого поэта. От природы Пушкин был человек вполне здоровый, энергичный, с огромным запасом жизненных сил. Великолепная натура его имела один физиологический изъян – необыкновенно быструю чувственную и нервную возбудимость. Правда, лицом он был некрасив. Однако кличка обезьяны, долго преследовавшая его в свете, виной которой – его юношеское французское стихотворение «Mon portrait», где он иронично даёт себе характеристику «лицом настоящая обезьяна», слишком гротескна. Большинство дошедших до наших дней портретов поэта, в том числе кисти Кипренского, Тропинина и других пушкинских современников, в коих одни льстят ему в какой-то мере, другие же изображают его куда строже и натуральнее, не позволяет найти у «потомка негров безобразного» какой-либо природной уродливости.

Африканская («обезьянья») природа поэта скорее выражалась в его повышенной чувственности: бешенство желаний целиком владело его натурой. Можно, пожалуй, согласиться с лицейским товарищем поэта бароном (позже графом) М.Л.Корфом, утверждавшим, что у Пушкина «господствовали только две стихии: удовлетворение чувственным страстям и поэзия; и в обеих он ушёл далеко».

Но можно ли во всём верить барону Корфу? Ведь доподлинно известно, что однажды Корф, соученик Пушкина по лицею, ударил дядьку поэта, Козлова Никиту Тимофеевича, палкой, и Пушкин, ни минуты не раздумывая, вызвал Корфа на дуэль. К счастью для Корфа, дуэль не состоялась…

Он был гениален равно – и в поэзии, и в любви. При встречах с женщинами Пушкин мгновенно загорался и часто так же мгновенно погасал. Как стремительно и бурно налетела на него любовь к Натали, которая впоследствии стала его женой, имея на момент знакомства всего 16 лет от роду. «Натали – моя сто тринадцатая любовь», – признавался он жене друга, княгине В.Ф.Вяземской. В его чудесной биографии сочетались самые разнообразные оттенки любви: от случайного каприза до напряжённой, мучительной страсти, от грубой телесной похоти до воздушной, романтической грезы, которая как бы довлеет сама по себе и остаётся неизвестной даже любимому человеку. Совершенно невозможно серьёзно любить сто тринадцать женщин. Но разве поэт что-либо говорит об этом? Ведь большинство увлечений Пушкина мимолётны, где нет места глубокому и прочному чувству. Но Натали, его жена и первая красавица обеих столиц, изначально желает быть единственной женщиной для поэта и долго не прощает ему его светское волокитство. Впрочем, позднее начинает относиться безразлично к его бесконечным увлечениям, а затем позволяет и себе ни к чему не обязывающий лёгкий флирт с кем-нибудь на балу, сильно ранящий испытывающего муки ревности Пушкина. Сестра поэта, Ольга Сергеевна Павлищева, в письме к мужу так изображала пушкинские терзания в начале 1830-х годов:

«Александр мне сказал о возможности не фактического предпочтения его, которое по благочестию и благородству Наташи предполагать в ней просто грешно, но о возможности предпочтения мысленного других перед ним».

Подобные свидетельства о его способности испытывать ревнивые муки по самому ничтожному поводу или же без повода не единичны.

В альбоме Елизаветы Николаевны Ушаковой зимой 1829-1830 года, мысленно возвращаясь к своему романтическому прошлому, Пушкин набросает длинный список женщин, которых любил в былые годы. Этот перечень получил название Донжуанского списка Пушкина. Их, собственно говоря, целых два. В первом – имена женщин, внушивших наиболее серьёзные чувства поэту, где в конце поставлена Наталья, его будущая жена. Во втором упомянуты героини его более лёгких и поверхностных увлечений, где встречается имя Александры. Однако не следует забывать, что перед нами только салонная шутка Пушкина…

Пушкин, как известно, был донельзя суеверным, в частности, он верил в магическую силу колец. Среди перстней, оставшихся после него, есть один, судя по работе, относящийся ко второй половине XVIII столетия, с вырезанной на нём древнееврейской (вероятно, караимской) надписью: «Симха, сын почтенного рабби Иосифа старца, да будет его память благословенна». Согласно преданию, это и был воспетый в общеизвестных стихах талисман против несчастной любви, подаренный Пушкину графиней Е.К.Воронцовой и оказавшийся впоследствии в бродзянской коллекции одного из близких поэта – третьей гончаровской сестры. Но как талисман оказался в Словакии?

Русская хозяйка Бродзян

Азя, которой уже было за сорок, с разрешения русского двора, где она служила фрейлиной, в мае 1852 года стала второй женой австрийского барона Густава Фризенгофа. Перед самой свадьбой с Густавом Фризенгофом Александра Николаевна раскрыла ему сердечную тайну – своё юное увлечение Пушкиным. Подобную исповедь будущий муж воспринял спокойно, оценив её доверительную искренность, и нежными словами постарался утешить Азю (об этом мы узнаем из воспоминаний А.П.Араповой, старшей дочери Натали и П.П.Ланского). После скромной свадьбы в Петербурге она осенью того же года выехала с мужем в Австрию, увозя с собой из России любимые книги, ноты, альбомы с портретами близких и другие дорогие сердцу реликвии и памятные вещи.

Уставшая от светской суеты, переживаний и неустройства Азя будет рада осесть в тихих, окружённых невысокими Трибечскими горами Бродзянах, среди чарующей природы, в одном из самых живописных мест Словакии. Эти места напомнят третьей гончаровской сестре с детства любимый Полотняный Завод. В состав имения Бродзяны помимо земельных угодий входили старинный парк, по которому протекал ручей, двухэтажный замок с четырьмя башнями по углам, заложенный ещё в XVI веке.

Азя была счастлива в браке с Фризенгофом и считала, что ей повезло куда больше других сестёр. Ведь рядом с третьей гончаровской сестрой всегда находился добрый, чуткий, нежный муж, который не только любил, но и боготворил её. Шаг за шагом Густав всё больше и больше стал прислушиваться к советам волевой и рассудительной жены, и через несколько лет соседи вдруг обнаружили, что последнее слово в семейных делах принадлежит не хозяину, а хозяйке Бродзян.

В 1854 году у Ази родилась дочь, которую в честь Натали супруги назвали Наталией. Наталия Фризенгоф увлекалась поэзией (писала стихи и часто их декламировала), музыкой (имела прекрасный голос) и живописью (училась в Мюнхене и была незаурядной художницей). Наконец, своё пристрастие к лошадям и собакам, подобно своей петербургской тетке, юная баронесса сохранила до глубокой старости. В 1876 году очаровательная Наталия Фризенгоф выйдет замуж за герцога Антуана-Готье-Фредерика-Элимара Ольденбургского (1844-1895), в котором текла кровь многих европейских династий, в частности, шведских королей (его отцом был герцог Август Ольденбургский, а матерью – шведская принцесса Цецилия, дочь короля Швеции Густава Адольфа IV). Так юная баронесса стала герцогиней. Из родных Бродзян молодые переехали в имение мужа Эрлаа, что у самой Вены, но расстаться с Бродзянами надолго так и не смогли. Муж был под стать жене: тихий и мечтательный человек, значительно старше её, он был хорошо образован, сочинял стихи и музыку, аккомпанировал Наталии, когда та пела. У Наталии и Элимара Ольденбургов родились двое детей – сын Александр (названный так в честь деда, великого поэта) и дочь Фридерика. Мать была далека от них, непомерно баловала, а воспитывала их в строгости и благочестии, как это только она умела, бабушка Александра Николаевна.

В доме Фризенгофов сохранялся особый русский колорит: говорили по-русски, пели русские песни, готовили русские блюда, на сельских праздниках одевали русскую либо словацкую национальную одежду… Азя поддерживала связь с многочисленными русскими родственниками и знакомыми, переписывалась с ними и встречалась. В Бродзянах не раз бывали её гончаровские братья, дети Пушкина, Натали, её муж П.П.Ланской и их дети, дети сестры Екатерины.

В последние годы жизни (а прожила она в Бродзянах без малого сорок лет) третья гончаровская сестра уже не могла ходить, и её возили на прогулки по парку в коляске. Глядя на вековые деревья, пережившие 27 владельцев замка, она, наверное, вспоминала парки Полотняного Завода, Яропольца и Михайловского. С тоской по родине связано несколько необычное завещание старой баронессы, попросившей, чтобы её похоронили в гробу, устланном дубовыми листьями, что и было исполнено…