Тот тяжкий груз

Мой Афган начался осенним утром 1981 г. После ночного дежурства на погранзаставе тревожно заверещал телефон. Начальник погранотряда, выслушав доклад по обстановке на границе, предложил:
– Как ты смотришь на то, чтобы съездить на юг?
Я понимал, о чем идет речь, и без раздумий согласился. Потом были сборы мотоманевренной группы, учения и путешествие в эшелоне из Хабаровска в приграничный туркменский городок Керки.

И вот 12 января 1982 г. в 10.00 колонна мотоманевренной группы (ММГ) Пограничных войск остановилась у пограничного знака.
Многие из нас верили, что афганцы встретят нас с распростертыми объятиями, что ждут нас легкая победа над душманами и скорое возвращение домой. Ведь у нас самое лучшее в мире оружие. Мы молоды и сильны, в то время как душманы в репортажах советских тележурналистов выглядели стариками, которые плохо вооружены, да и воюют с неохотой, за деньги. Что греха таить, были и такие мысли…
Через несколько минут без фантастической машины времени мы перенеслись из ХХ в XIV век (по афганскому календарю), в иное время – 22 джади 1360 года солнечной хиджи.
После длительного марша машины остановились на взлетно-посадочной полосе аэродрома провинциального центра Маймене. Вскоре там возник палаточный городок. Оттуда почти еженедельно мы с десантниками и афганцами выходили на операции. Одна из них запомнилась особо.
11 июня 1982 г. вышли к кишлаку Ширитагаб, чтобы встретить транспортную колонну десантников. Когда головная походная застава выехала на несколько километров вперед, по боевым машинам резанули очереди. Частые вспышки выстрелов были видны у белокаменного мазара на самой высокой точке хребта.
Потянуло гарью. Недалеко от БТРа пылал грузовик, мешая движению колонны. Из шлейфа пыли появилась боевая машина десанта, затормозила у грузовика, прикрыв его собой. Из люка выскочил боец, побежал к охваченной огнем кабине, открыл дверцу, схватил обмякшее тело водителя и с ним вернулся обратно. БМД крутанулась и протаранила мешавший движению грузовик. Тот перевернулся в кювет. Десантники пристроились в колонну, исчезли из виду.
Стало слышно, как зашли на боевой курс вертолеты. Прогрохотал залп. В глубине сада и на горе появились всполохи разрывов. Меж деревьев суетливо забегали люди с оружием. Один из них, по всей видимости, главарь, пытался угрозами и оружием заставить своих людей продолжать бой. Но не все повиновались. Несколько афганцев, побросав автоматы и винтовки, драпали. Главарь полоснул по ослушникам из автомата. Оставшиеся в живых повернули обратно, но было поздно. Мы ударили по ним из орудий и пулеметов.
В какофонии перестрелки уловил стук очередей. Мой вопрос опередил доклад сержанта Чигерева:
– Товарищ старший лейтенант, обнаружил и уничтожил гранатометчика! Хотел из-за дувала пальнуть, гад.
Мимо нас проходили уже последние машины боевого охранения десантной колонны, когда одна из вражеских гранат достигла цели. Сначала с проходившей мимо зенитной установки “Шилка” слизнуло наводчика, потом раздался взрыв. На дорогу и броню нашей машины посыпались окровавленные ошметки.
– На месте не стоять, барражировать! – распорядился по радио начальник штаба ММГ майор Снегирь.
БТР маневрировал, не давая “духам” вести прицельный огонь из гранатометов. Теперь все зависело от сноровки водителя, глазомера наводчика пулеметов и внимания десанта. А в чреве БТР шла напряженная работа. Одни из бойцов вели огонь, другие, вскрыв цинки, набивали патронами пулеметные ленты и магазины автоматов.
Внезапно захлебнулся пулемет. В машине стало тревожно тихо.
– Задержка! – виновато доложил ефрейтор Загидуллин и начал копаться в башне.
Начштаба приказал готовиться к прорыву. Нашему небольшому отряду предстояло выйти к Киркинской ММГ, сопровождавшей колонну от границы, под ее прикрытием развернуться и возвратиться к основным силам.
Короткую передышку предоставили вертолеты – занялись обработкой склонов и садов ракетами, внося в ряды душманов панику.
Мы с надеждой смотрели на наводчика. Он, обжигаясь о перегревшиеся части пулемета, сбивая в кровь руки, продолжал свое дело. Вскоре главный калибр БТРа заговорил.
По команде боевые машины помчались к прикрытию, быстро развернулись и, не останавливаясь, ринулись обратно, под стены крепостицы Ширинтагаб. Боевики, увидев наш маневр, усилили обстрел, но бойцы были начеку.
Одну гранату мы чуть было не получили в корму. Она разорвалась в пыльном шлейфе.
Уже были видны машины основных сил, когда резко сбавил ход БТР старшего лейтенанта Сергея Царевского.
В наушниках прозвучал его встревоженный голос:
– Дым в машине!
– Доедешь? – спросил я.
– Не смогу. Работает только один двигатель, с перебоями.
– Будем толкать!
Мы сбавили скорость, подъехали впритык. Поднатужившись, БТР начал толкать занедужившего собрата. Так под прикрытием основных сил и вертолетов притащились к стенам крепостицы.
К вечеру узнали, что погибли два человека. Один из них – старший лейтенант Аркадий Волков, мой однокурсник по Алма-Атинскому пограничному училищу и друг – худенький, чернявый парень с задумчивым взглядом добрых голубых глаз. Накануне боя мы сидели за нехитрым полевым столом, вспоминали курсантские годы, общих знакомых. Удивляло спокойствие, с каким Аркадий рассказывал о боях, в которых уже не один десяток раз побывала Киркинская ММГ. А ведь еще и года не прошло после того, как он приехал в Афганистан. В тот вечер Аркадий был сосредоточен, задумчив. Было о чем грустить. Ведь он только начал обустраиваться на новом месте, получил квартиру. Лена, его жена, навела уют. Жить бы да жить. Но уже был приказ – в Афган. И вот Аркашки не стало…
Кроме того боя мне особо запомнилось, как в январе 1983 г. секретарь Фарьябского парткома НДПА Альборс решил объехать самые дальние уголки провинции, чтобы в очередной раз встретиться со старшинами кишлаков, родовыми авторитетами и племенными вождями. Во время этих поездок он рассказывал селянам об апрельской революции, ее целях и задачах.
Мне не раз приходилось сталкиваться с тем, что ни кочевники, ни земледельцы в глубинке не имели никакого представления о происходящем в стране. Обычно в ответ на вопрос о главном правителе Афганистана они называли бывшего шаха Дауда (его портрет украшал денежные знаки), реже называли Тараки. Ни Амина, ни Кармаля не знали. О революции слышали очень мало. Бывало, главой правительства называли главаря крупной банды, которая терроризировала кишлаки и кочевья. Этот вакуум знаний и стремился заполнить партком НДПА.
В тех поездках, сопровождая в составе небольшой боевой группы секретаря Фарьябского парткома Альборса, я очень много узнал об афганцах. Как-то в кишлаке Андхойского улусвольства (района), основное население которого составляют туркмены из племени алиили, побывали в доме одного из родовых авторитетов кишлака. Крепкий 60-летний старик был бодр, деятелен, показал свое хозяйство, а затем пригласил нас отобедать. В комнате на полу был разостлан пестрый ковер очень тонкой работы. На нем – дымящие блюда с пловом и шашлыками, ломтиками мяса. В середине – горки винограда, персиков, гранатов, других фруктов.
Сначала старик заговорил о видах на урожай, ценах на рынке, о молодежи, которая думает больше о развлечениях, чем о вере. Найдя в нас внимательных слушателей, хозяин выставил из комнаты сыновей, достал из заветного местечка бутылку с прозрачной жидкостью, торжественно водрузил ее на середину.
К нашему удивлению это была обыкновенная русская водка. Сам он пить ее отказался, ссылаясь на запрет шариата.
После первых тостов разговор оживился. На наши вопросы хозяин старался отвечать полно. Чувствовались мудрость лет и отличное знание обстановки не только в Афганистане, но и за его пределами. Я еле успевал записывать суть диалогов.
– Что вы знаете о Саурской (апрельской) революции, ваше к ней отношение?
– Я считаю, что путь, по которому пошел Тараки, был предначертан Аллахом. Его программа нашла отклик у всего афганского народа в большей степени потому, что была истинно афганской. Все последующие перемены, происходившие в Кабуле, стали нам во вред. Мне и моим соплеменникам чужды как европейский, так и русский путь развития страны. Мы хотим жить по-своему. Развивать промышленность, чтобы у нас были машины и орудия сельского хозяйства, торговать, чтобы в лавках дуканщиков было изобилие всевозможных товаров, развивать науку и в то же время помнить, что страна наша мусульманская и основной закон в ней – шариат. Я считаю, что Саурская революция после смерти Тараки пошла не по тому пути. Рано или поздно это поймут все!
– Как относитесь вы и ваши родичи к нашему военному присутствию? – спросил я.
– Отрицательно! – ответил старик.
Такой категоричности не ожидали ни мы, ни афганские партийные работники. А хозяин продолжал:
– Каждая страна должна свои внутренние проблемы решать самостоятельно. Что требовала оппозиция, поднявшая оружие против правительства Кармаля? Не социалистического, а другого пути развития страны. Мы все-таки ваши соседи и наслышаны о ваших колхозах, о ваших законах, которые не защищают простого человека, о ваших религиозных кощунствах. Все это не для нас.
Когда вы с оружием в руках пришли в наши города и кишлаки, старейшины собрали джигитов и сказали: “Идите и защищайте нашу землю, наши жилища от неверных”. Для нас, с оружием в руках, вы всегда будете чужими, будете врагами.
– А что сделать, чтобы мы всегда были только добрыми соседями?
– Вывести свои войска с нашей земли! Мы готовы решать свои политические вопросы самостоятельно. Ведь мусульманин с мусульманином быстрее найдут общий язык. А с вашей страной мы всегда готовы дружить и торговать. Ведь с Россией туркмены-алиили жили в дружбе с незапамятных времен. Еще мой дед более ста лет назад вместе с другими старшинами Андхойского ханства обращался к русскому царю с просьбой о получении подданства с назначением губернатором нашего глубокочтимого предка Даулет-хана. Не наша вина в том, что льется еще не только афганская, но и русская кровь. Видит Аллах, мы этой войны не хотим…
Распрощавшись с хозяином, мы направились к машинам. Во дворе кроме сыновей старика увидели с десяток других джигитов. В полах топорщащихся халатов угадывалось оружие. Стали понятны смелость и откровенность старика.
Эта и многие другие встречи с афганцами рождали в моей душе множество противоречивых мыслей.
Скоро уж двадцать лет с тех пор, как я улетел из Афганистана, но до сих пор чувствую, какой след оставило в сознании пережитое там. Особенно тяжело было в первые годы после Афгана. С трудом привыкал к новой для себя жизни. Без ночных обстрелов и ожидания засад, минных ловушек и грома бомбовых ударов. Когда не надо готовиться к прочесыванию занятых “духами” кишлаков, громить душманские базы и склады с оружием. Все четче приходило чувство вины перед теми, кто там погиб.
В первые мирные дни из памяти не выходил Аркашка. С увеличенного портрета на меня, казалось, с укором смотрели его глаза, словно он спрашивал:
– Ведь в том бою все могло быть и по-другому?
Могло, Аркаша, если бы ты и твои ребята думали только о себе. Но ведь по-другому быть не могло! Ты сделал все, что мог, и даже больше. Теперь я и десятки моих боевых друзей у тебя в неоплатном долгу. За твою гибель “духи” заплатили дорого. Мы основательно потрепали банды нашего главного врага Мавлави Гапура. Сам он был убит. Но тебя-то этим не вернешь. Ведь смерть одних никогда не воскрешала других.
Я, как мог, заглушал это чувство вины перед погибшими. Помогал, чем мог, Аркашиной семье и семьям других погибших. Пока сын Волкова был маленьким, рассказывал ему: твой отец погиб за правое дело, как герой. И Сашка, вытащив из своего тайника отцовский орден Красного Знамени, ласково поглаживал его алую, как Аркашкина кровь, эмаль. Он мне верил. А я просто не представлял: что буду говорить ему лет через десять…
Были и кошмарные сны, и масса проблем, многие из которых до Афгана почему-то не замечал. Была, как это ни парадоксально, и ностальгия – по тем особым отношениям. Все мы там были братьями – и солдаты, и офицеры делали одно дело – воевали. А на войне трудно без братского отношения друг к другу. Ведь для любого человека, по-моему, первична именно человечность, а уж потом все остальное – приобретенное в борьбе за существование.
Словом, еще долго “не отпускала” меня та война, давил на плечи ее тяжкий груз…