Только для сонорных

Молодая женщина, всего пять месяцев назад ставшая матерью, наблюдает за жизнью, которую и представить себе раньше не могла. Но так как женщина – писатель, она не может не облекать это в слова. (Какое странное слово «облекать» – кажется, оно уже устарело до того, как успело родиться. «Гете облек мысли чувствами, между тем как Байрон расцветил чувства мыслью» (А.А.Бес­ту­жев). Если идти неверной тропой, то кажется: облекать, блекнуть, поблекнуть. Какие-то козочки пошли этой неверной тропой: бе-е-е, бе-е-е. Но бог с ними, с козочками.)

Молодая женщина, моя студентка, переживает первые месяцы жизни своего ребенка, и это лучше всех стихотворений.

Пишет: «А еще, когда человек встает на колени и локти перед иконой, сцепив руки в замок, это не подчиненная поза, а младенческая. Он говорит: «Господи, я Твой ребенок, руки мои слабы, я ничто без Тебя, хотя и кажется, что могу абсолютно все». Увидеть это могут только матери».

Это она смотрит на привычную уже позу своего ребенка: он опирается на локти, маленькие ладошки сцепил, встал на колени – ребенок постепенно учится подниматься. Ему еще долго стараться, но его уже не остановить.

И потом сразу же встык: «Перед чем бы он ни стоял, он знает: я рядом, всегда приду и помогу перевернуться на спинку».

Это уже и есть стихотворение. Я однажды сказал ей, когда она еще носила ребенка: «Юля, записывайте или запоминайте все, у вас есть уникальный шанс сделать это потом текстом. Текстом об опыте, мужчинами не представимом. А женщины это почти раньше и не описывали, и их можно понять: то, что они чувствуют, лучше всех стихотворений».

Но врач разделил живот на меня и нее,
и ее здесь нет,
она спустилась по ступеням пуповинной лестницы,
она заперла все засовы,
чтобы никто не мог достучаться до сердца,
в котором она спит.
В 3 часа ночи я открываю глаза,
в 5 часов утра я открываю глаза
и больше уже не смыкаю оранжевых век.
Она сидит в фиалке и ловит волны счастья,
которые возвращаются в меня вместе с молоком.

Это как раз из ее, Юлии Малыгиной, текста. Здесь местоимение женского рода, потому что она пишет именно о себе, второй себе. Которую раньше не могла представить.

…Еще одна моя студентка, прочитав все это, заметила: «Про позу младенца. Буквально вчера вечером говорила об этом с подругой. Правда, сравнивала эту позу перед иконой с позой ребенка из йоги, там есть такая. И невозможно не провести аналогию. Это ровно одна и та же поза. И если это поймать, то падение ниц перед иконой может оказаться приятной асаной, потому что в йоге в «позу ребенка» приходят как раз отдохнуть. Никогда не думала, что она названа так потому, что дети в младенчестве реально в ней стоят».

А молодая мать все о своем: «Я встала ночью, мне показалось, он проснулся, смотрю, стоит в такой позе, руки сцеплены, вышла из комнаты за полотенцем, подложить на сгиб локтя, а то, когда долго лежит, потеют голова и рука. Возвращаюсь, а он уж распластался и спит. Во сне, значит, вставал».

Тут невозможно что-либо говорить, только наблюдать. Вот я и наблюдаю. Мои студенты никакие мне не дети, они давно взрослые. Но мне нравится, как они самостоятельно встают и пишут о том, о чем мне никогда не написать.

И почему-то крутится в голове только одна вдруг приплывшая строчка (впрочем, возможно, она не плыла, а шла: неверной тропой, бекая или блея: бе-е-е, бе-е-е): «Вы недосягаемы уже для моих шипящих, только для сонорных».

Дмитрий ВОДЕННИКОВ, поэт, эссеист