Точка зрения. Свобода – это добровольное и радостное ограничение себя

Когда на рубеже XVIII-XIX веков перед российским обществом встал вопрос о дальнейшем развитии языка, Карамзин сказал, что писать нужно так, как говоришь, и говорить так, как пишешь. Сегодня, на переломе эпох, язык газет, радио и телевидения печально «подтверждает» этот принцип: язык СМИ, наводняемый жаргонизмами, просторечием, иноязычными словами, демонстрирует самые разнообразные нарушения норм – стилистических, лексических, орфографических и пунктуационных. Несомненно, перемены в российском обществе после событий 1991-1993 гг. многое изменили в политической, экономической, социальной и, что особенно важно, культурной сферах жизни. Обращение прессы к новым темам, необходимость освещать новые реалии обусловили переход как к новым жанрам, расширению потенциальной аудитории и источников информации, так и к новым принципам создания текстов. Поэтому анализ текстов средств массовой информации может дать представление о языковой культуре общества в целом.

Журналистика – явление многогранное, формирующее новое культурное пространство. Постепенное преодоление стандартов советской прессы в годы перестройки сменилось стремительным переходом к свободной от идеологии и официальности прессе, что отразилось в снятии запретов на ряд тем, ранее не выносившихся на обсуждение, поэтому имеющийся в распоряжении прессы набор языковых средств пришлось пополнять, переосмыслять, обновлять. Расширение источников информации и участников процесса коммуникации породило полифонию разных культурных языков, что повлекло за собой экспансию низовой городской культуры, молодежной контркультуры, уголовной субкультуры. Многие журналисты связывают это явление с обретением свободы слова, свободы проявления индивидуальности. Журналист теперь выступает как личность, способная оценивать и осмыслять реальную ситуацию, демонстрировать свое мировоззрение языковой раскрепощенностью, а чаще распущенностью.

Смешение стилей, проникновение в язык прессы жаргонизмов, просторечий, вызывает особую тревогу как у филологов, лингвистов, так и самих журналистов. Так, например, М.Горбаневский считает, что широкое распространение в публикациях жаргонизмов, особенно блатной лексики, связано с тем, что капиталы многих богатых людей создавались преступным путем. Наше государство находилось в кризисе – отсюда широкое распространение блатной лексики, тюремного жаргона. Когда общество преодолеет этот кризис, когда возникнет социально ориентированный рынок, только тогда будут возможны и качественные перемены в языке. Особую тревогу состояние языка СМИ вызывает у В.Костомарова: демократизация общества приводит к утрате исторической памяти, уважения к Отечеству и родному языку, и, как следствие, духовному нигилизму. Исследователь считает, что сегодня в моде так называемый «grunge fashion» – «стиль гранж» с его желанием пофрондировать, соригинальничать, просто даже похулиганить. Это особо касается молодежных газет, которые хотят «раздразнить, раздражить» общество и сознательно культивируют «огрубевший русский язык». И здесь, конечно, нельзя не согласиться с Р.Бартом, считающим, что «большинство людей, увы, поневоле усваивают ту психологию, которой их учат вместе с языком».

Однако таких категоричных позиций придерживаются не все: Г.Мельникова справедливо отмечает, что культура и нравственность всегда падают в результате социальных потрясений и вследствие этого снижается общая культура речи, однако лингвисты пришли к выводу, что в такие периоды существенным изменениям подвергаются лишь стилистические системы языка. А вот С.Сметанина видит в языковых изменениях обращение журналистики к постмодернистской манере письма.

Постмодернизм – мировоззренческая концепция, понимающая мир как хаос, «максимальную энтропию». Именно поэтому «макет постмодернистского текста оказывается вполне удобным в ситуации, когда отношение к прошлому пересматривается, настоящее стихийно, конфликтно, будущее (особенно ближайшее) непредсказуемо. Социальную разобщенность можно преодолеть переключением с одного языкового кода на другой: от низкого к высокому, от архаического к стильному и наоборот». Отсюда вытекает и признание маргинализма с его пренебрежением по отношению к обществу и морали (костомаровский «grunge fashion»), отсюда и проникновение в газетно-публицистический стиль низовой лексики.

Почему же пресса обратилась к постмодернистской модели письма? На мой взгляд, ответ можно найти в «Словаре культуры XX века»: «Постмодернизм является проводником нового постиндустриального общества, сменившего или по крайней мере сменяющего на Западе традиционное буржуазное индустриальное общество. В этом новом обществе самым ценным товаром становится информация, а прежние экономические и политические ценности – власть, деньги, обмен, производство – стали подвергаться деконструкции».

Журналистика обращается не столько к постмодернизму как к литературно-эстетическому направлению, сколько к постмодернистской манере письма. Эта манера привлекает своим отношением к языку как форме сопротивления какому-либо одному стилю, так как, по выражению Б.Парамонова, стиль «порабощает, сглаживает единичное как не идущую к делу шероховатость, – тогда как эти шероховатости, фактура самого материала сейчас важны и выделяются».

Сегодня важно не то, о чем говорится, а то, как об этом говорится. Поскольку газета не может соперничать с другими СМИ в скорости передачи информации, то акцент делается на образность языка. Чтобы привлечь читателя к чтению, нужно «поиграть» с текстом, сделать его ярким. «Сообщение о социально значимом факте, о событии большой политики в непринужденной манере – знак демократического общества и одновременно средство снятия общественной напряженности». Итак, каковы же основные принципы постмодернистского письма в текстах средств массовой коммуникации?

Центральным понятием является понятие интертекстуальности. Согласно Р.Барту, «текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников». Цитирование вовлекает читателя в процесс формирования смысла, в процесс формирования картины мира. Обращение к цитатам объясняется усталостью от огромного культурного наследия, и поэтому уже незачем придумывать что-то новое. Гораздо проще отыскивать уже готовые речевые формулы и вплетать их в речевой акт, даже не ссылаясь на авторство. При этом первичный текст приобретает совершенно другое звучание, которое служит передаче того смысла, который хочет заложить в него журналист.

Другим важным принципом является интерстилевое тонирование. Суть этого приема состоит в использовании лексических единиц ограниченной сферы употребления как вариативных средств для воспроизведения в тексте реальных ситуаций. В результате описываемое получает в тексте содержательные добавки, свойственные менталитету посредника. Разговорные единицы, жаргон, просторечие, заимствование в письменной речи дают новые способы сочетаемости слов. Сегодня историзмы, архаизмы, конфессиональная лексика, внешние заимствования переходят в разряд нейтральных средств языка, потому что их «присутствие в письменных текстах олитературивает их».

Третьим важным принципом является принцип языковой игры. Она помогает создать образную картину мира. Эта игра может осуществляться по нескольким параметрам: в частности, игры с языком. Журналисты играют со словами и в слова в поисках свежих, необычных названий для лиц и фактов, ломая традиционные модели словообразования, грамматики, снимая табу на сочетаемость слов. Или игры с многозначностью подчеркивают вероятность прочтения слова по-разному, доставляя удовольствие сообразительному читателю.

Конечно, в тексте, где применяется языковая игра, надежность информации может вызвать сомнения из-за того, что вместо слова, соответствующего представлению в тексте факта, лица, появляется его творчески обработанный вариант, который смещает акцент с собственно информации на ее комментарий, оценку, эмоционально-изобразительное воспроизведение, но она одновременно насыщает текст в плане активности его восприятия, поддерживает интерес к повествованию.

На мой взгляд, все вышесказанное о состоянии российской прессы вообще – причины изменения языковой ситуации, приемы постмодернистского письма – можно применить и к молодежной прессе в частности. Язык молодежи существенно отличается от языка «взрослой» прессы. Это объясняется тем, что в языке фиксируются отличия бытия, социально-психологические особенности людей, зависимость речи от ситуации общения.

Молодежная пресса обратилась к новым темам – темам секса, наркотиков, различных контр- и субкультур. На страницах молодежных газет и журналов все чаще появляются грубый жаргон, просторечия, иногда даже обсценная лексика. Именно это вызывает настороженность и опасения у взрослых журналистов. Так, например, Т.Сурикова относит к этическим проблемам языка молодежных СМИ огрубение, опошление общения, навязывание тюремно-лагерного стандарта.

Одной из причин развязного речевого поведения Сурикова называет избранную журналистами ряда молодежных изданий манеру разговора с аудиторией: «что волнует, то и должно обсуждаться». И, естественно, можно предположить, на каком языке идет это обсуждение. Зачастую это даже не «идиотско-приколистский стиль» (выражение А.Градского), свойственный «взрослым» СМИ, а переработанный молодежный жаргон вперемешку с грубым городским просторечием. «Язык этот, неграмотный и непристойный, сознательно тиражируется и узаконивается в молодежной массовой коммуникации, навязывается как интеллектуальный и духовный стандарт, эталон публичного общения». Это связано с тем, что в периоды общественных катаклизмов позитивное влияние взрослой части населения на молодежь ослабляется, культурные стандарты размываются, и все это сопровождается вульгаризацией языка.

В молодежной прессе особенно распространен жаргон. «Молодежь ценит его за экспрессивность, выразительность, простоту, свободу от языковых стандартов. Следствием предельной жаргонизации становится истеричность, развязность, аффектация речи, недифференцированность эмоций и оценок».

На мой взгляд, все сказанное выше справедливо только для определенной группы молодежных изданий (в расчет не идут «рафинированные» издания для девочек «Cool», «Cool girl» и им подобные). Как правило, под обсуждение специалистов попадали такие низкопробные с точки зрения содержания и культурного уровня издания, как журнал «Молоток», газета «Speed-super»: «Молоток» не способствует популяризации здорового образа жизни, нравственности, обретенья молодежных знаний, а наоборот, воспитывает циничное отношение к жизни, сексуальную распущенность и вседозволенность». Однако не учитывалась другая группа молодежных изданий, рассчитанных не на чтение «под партой» (из девиза журнала «Молоток»: «Читай под партой»), а на вдумчивую и кропотливую мыслительную деятельность читателей. К таким можно отнести недавно появившуюся газету «Rеакция», журнал «Fакел детям не игрушка». Оба издания распространяются бесплатно, что представляет определенную трудность – хватает не всем желающим, тогда как «Молоток» можно купить за 20 рублей любому подростку.

Я думаю, что подобный разгул свободы выбора тем, свободы выбора языковых средств связан с «разгулом демократии» (выражение Ю.Грымова) и с отменой цензуры, отсутствием контроля над содержанием материалов. И дело здесь не в отсутствии контроля со стороны государства – отсутствует внутренняя цензура авторов. «Мы пишем про рок-фестивали и дурацкие альбомы панков. Мы пишем про соревнования по плаванию и про мажорские тусы. Мы можем писать об этом всю жизнь. Потому что в нас самих нет чувства внутренней цензуры. Мы сошли с ума от свалившейся на нас свободы и вряд ли когда-нибудь поймем, что настоящая свобода – это добровольное и радостное ограничение себя».

В этом отношении, я думаю, можно выделить три основные группы в молодежной прессе: низкопробная «желтая», «рафинированная» массовая и массово-элитарная (ближе к элитарно-интеллектуальной). Если язык первых двух групп и вызывает опасение специалистов, поскольку насыщен жаргоном и грубой лексикой, то в третьей группе язык содержит сигналы того, что это всего лишь «упаковка», прием, а не норма общения. Тенденции постмодернистского письма проявляются именно в третьей группе. Это говорит не только об изменении языковой ситуации в обществе к лучшему, но и о переосмыслении принципов создания текстов, переходе на более высокий уровень, освобождении языка СМИ от грубых жаргонов, просторечия и неуместных иностранных заимствований. Теперь их употребление показывает не знание автором «модных» слов, а умение ими пользоваться для того, чтобы подчеркнуть главное.

Я считаю, что лингвисты, филологи и журналисты, несомненно, справедливо выказывали обеспокоенность по поводу бедственного состояния языка их современников.

Мария АРДЫШЕВА, студентка, Челябинск