Территория милосердия. Может ли психоневрологический интернат стать домом?

Между лесом и садом. Огромная территория на юго-западе Москвы, в районе метро «Калужская», настоящий оазис посреди обычных многоэтажек. С одной стороны – лесопарк с соснами, березами и липами, белочками и ландышами (бывший Тропаревский парк), а с другой – ухоженный яблоневый и вишневый сад. Всюду беседки, деревянные качели. Мы на территории ПНИ №20.

И над всем этим хрустально звенит мощный птичий щебет. У нас же на пятом этаже, где много лежачих, эстафету принимают попугайчики со своим пронзительным стрекотом, их тут три семейные пары в золоченых клетках посреди самодельных джунглей комнатных растений с небольшим фонтаном прямо в холле. Когда его включают вместе с подсветкой и начинает тихо журчать вода по керамической стенке, то даже болтливые попугаи блаженно замолкают, успокаиваясь.Спокойствие и достоинство объединяют тут и медперсонал, и их подопечных (тех, кто способен осознавать себя). Из шести пациенток дальней палаты для тяжелых только тридцатилетняя Оля (имена изменены) внятно разговаривает, охотно переводит язык звуков, интонаций, жестов своих соседок. Вот двадцатитрехлетняя Лена (скуластое маленькое личико, кисти рук беспокойно снуют по одеялу) что-то оживленно мычит, размахивая руками и двигая зрачками. Оля, смеясь, переводит ее бессловесный монолог о том, как попугайчик вылетел из клетки и стал летать по палате прямо над Леной. «Вот это она и хотела вам рассказать», – довольно итожит Оля.У нее умное и выразительное лицо с высоким лбом. Прекрасно декламирует на память стихи, но на похвалы отвечает: «Это спасибо моей учительнице в детском интернате». Много читает, поглядывая в телевизор. Временами ее отвозят в храм на здешнем транспорте.Остальные ее соседки по палате сами представиться не могут. Но я заметила, с каким нежным вниманием моют беспомощную Ирину санитарки в душе, заглядывая в глаза и весело нажимая на кончик носа. Тут отчетливо чувствуешь, что общение с инвалидами может облагораживать, очеловечивать окружающих.Юродивый, молисьСама я почти тридцать лет живу с диагнозом маниакально-депрессивный психоз. Начала с больницы имени Ганнушкина, но вскоре удалось попасть в НЦПЗ – Научный центр психического здоровья Российской академии медицинских наук. Хоть и на платной основе, но уровень комфорта, интеллигентная публика, научные кадры врачей того стоили.И вот минувшей осенью приступ маниакала был так силен, плюс после инсульта стали подкашиваться ноги, что сестра с мужем госпитализировали меня на «скорой» сначала в Боткинскую, а оттуда уже врачи перевели в обычную городскую психиатрическую больницу….Будто я вновь попала в Ганнушкина (по контингенту больных), только уже не было во мне сил и азарта молодости. В те годы я была увлечена безумием, вовсе его не боялась (интерес сильнее страха), даже статьи на эту тему писала в «Комсомолку», где работала. Оно представало передо мной романтично, словно в полотнах Врубеля, Чюрлёниса. Нынче это для меня скорее Гойя и Босх.Поразительно противоположны в российской культуре две полярности в отношении сумасшествия. Наиболее четко выражена эта разница в поэзии Пушкина и Тютчева. В знаменитых строках Пушкина «Не дай мне Бог сойти с ума…» звучит вовсе не страх безумия, наоборот: «Не то, чтоб разумом моим я дорожил; не то, чтоб с ним расстаться был не рад…» Более того, для поэта безумие – своего рода синоним подлинной, высшей свободы, вольности, силы: «Когда б оставили меня на воле, как бы резво я пустился в темный лес! Я пел бы в пламенном бреду, я забывался бы в чаду нестройных, чудных грез… И силен, волен был бы я…» «Да вот беда: сойди с ума, и страшен будешь, как чума. Как раз тебя запрут, посадят на цепь дурака и сквозь решетку как зверка дразнить тебя придут». Итак, не безумие страшно, а лишь санкции, насилие со стороны общества в адрес несчастных.Совсем иное у Тютчева. Брезгливое презрение, даже отвращение европейца, блестящего дипломата, оспаривающего каждую строку Пушкина:Там, где с землею обгорелойСлился, как дым, небесный свод, -Там в беззаботности веселойБезумье жалкое живет….То вспрянет вдруг и, чутким ухомПрипав к растреснутой земле,Чему-то внемлет жадным слухомС довольством тайным на челе.И оно лишь «мнит, что слышит струй кипенье…» и «ток подземных вод»….По мне так оба поэта правы, но с возрастом мне все-таки ближе, правее становится Тютчев.Практически каждый крупный поэт и писатель так или иначе отдал дань этой теме. Не случайно ведь именно на Руси бытовало в религии, в житиях старцев некое сакральное отношение к безумию как «юродству во Христе». У того же Пушкина в «Борисе Годунове» очень сильна линия безумца из народа: «Месяц светит, котенок плачет. Юродивый, помолися…»Уже в нашем времени поэт и бард Вероника Долина так писала в застойные годы об этом нашем извечном менталитете:Нет, советские сумасшедшиеНе похожи на остальных…Нет, советские сумасшедшиеНе такие, черт побери! -Им Высоцкий поет на облаке,Им Цветаева дарит свет,В их почти человечьем обликеНичего такого страшного нет.Но внутри болезни есть, конечно, и уродливое, которое надобно претерпеть.В горбольницу меня доставили перевозкой поздней декабрьской ночью. Первым делом соседка в поднадзорной палате, несносная девчонка-матерщинница, подскочила ко мне и пребольно ущипнула за руку. Наутро меня перевели в другую палату, напротив туалета с курилкой.Курильщицы в туалете сдержанно хвалились, демонстрируя друг другу шрамы от суицидов….Сам воздух был забит, замусорен матерщиной, и почти все пациентки, и почти все санитарки и медсестры изъяснялись только так. Во всех моих больницах в большей или меньшей степени было так же.Остается лишь диву даваться, как в огромном 20-м интернате (он же реабилитационный центр, в котором есть и бассейн, и зимний сад, и спорткомплекс) на всех этажах, лестницах, в коридорах, лифтах и столовых вот уже четвертый месяц, что я здесь живу, ни разу, ни на секунду ни от кого не слышала ни одного бранного слова.«Бич и беда нашего общества – это отсутствие культуры психического здоровья, – утверждает зав. отделением Ольга Леонидовна Палько, потомственный психиатр, кандидат медицинских наук. – Например, диагноз ДЦП (детский церебральный паралич) вовсе не обязательно означает умственную отсталость».Диагнозу наперекорПод этот диагноз отведены несколько этажей. Но все это огромное здание от фундамента до крыши пронизано, словно солнцем, энергией и бодростью молодых (и не очень) людей, деловито снующих в лифтах и по лестницам, пешком и в колясках.«Если человек умеет любить, умеет познавать, это уже личность. Надо только внутри себя позволить окружающим людям быть другими, чем ты, инакими», – развивает свою и Германа Гессе мысль Ольга Леонидовна.Что касается директора центра Леонида Ивановича Мусатова – статного, высокого, с аккуратной стрижкой седых волос, то он очень напоминает директора школы, с радостью встречающего по именам и выпускников, и учеников своих, обнимая их с гордостью за плечи.Начиная с вестибюля рядом с макетом центра (день и ночь горят окошки на макете) по стенам фото жильцов, ветеранов войны, а напротив – фото победителей разнообразных конкурсов, соревнований, слетов. Повсюду гирляндами свисают гроздья медалей на ленточках.Огромный тренажерный зал – своего рода педагогическая лаборатория. Кого-то инструкторши готовят к очередному экзамену, кого-то (мальчика с припухшим лицом) утешают: «Не плачь!», разбирают ситуацию с его обидой. Кого-то просто одергивают: «Разговаривай! Ты же умеешь!»Почти каждый день здесь спортивные соревнования, репетиции или концерты. Тут с большим воодушевлением поют, танцуют, декламируют стихи. Выразительные, плавные движения, одухотворенные лица. Кроме представлений в актовом зале дают концерты по отделениям. Приезжают и профессиональные артисты – ансамбль Спивакова, замечательная Наталья Шмырева.Разбившись на группы, проводят коллективные творческие дела – путешествие по станциям, к примеру.«Здесь сориентируют каждого в правильном направлении, – уточняет Ольга Леонидовна. – Но только от человека зависит, станем ли мы его семьей».Леонид Иванович предпочитает говорить не «интернат», а «наш дом»…Людям, живущим в таких заведениях, дух коммуны, братства необходим как воздух. Он придает особый смысл и тем, кто работает с ними, – сотрудникам, волонтерам. Тут просто кожей чувствуешь, как остро необходимо, как естественно объединение, единение людей взамен разъединения, все больше воцаряющегося в «здоровом» обществе.Вот еще одно испытание: совсем недавно в интернате появились платные люксовые палаты (я сама как раз проживаю в такой). Удастся ли при этом избежать деления на богатых и бедных? Пока оно никак не проявляется. Дай бог, чтобы и дальше главным богатством тут оставались познание и развитие человека в экстремальных условиях болезни.