Теrra Америка … По горным склонам стекают дымные шлейфы

​Продолжение. Начало в №4-7

Через Анды…Небо было низким и серым, а вершины далекими и чужими. По бокам дороги скалы, как бастионы. Накинув капюшон, я кручу и кручу педали, будто еду по длинному, пустому и гулкому больничному коридору. Рядом шумят потоки. Из ущелий выползают туманы. По склонам медленно перекатываются мохнатые шарики. Это стада гуанако. В одном месте между камней заметил серого… кролика – он резво вспрыгнул на валун. Увидел я и длинный беличий хвост. Какой-то милый гибридный зверек, похожий обликом одновременно на кенгуру и кролика. Позже я узнал, что это горная перуанская вискаши – представитель семейства шиншилловых.…Продвигаясь на юг вдоль Тихо­океанского побережья, я знал, что мне предстоит преодолеть самую длинную и одну из самых высоких горных систем – Андские Кордильеры, или просто Анды. Вершины, что маячили на востоке, сначала воспринимались как преграда на пути к родной Атлантике. Черное и Азовское моря, а значит, в какой-то мере и Днепр часть ее. А Тихий океан – это далеко, недосягаемо и чуждо. Таковым, кстати, сквозь песчаное марево пустыни Атакамы он и предстал передо мной. По мере того как набирал высоту и, привыкая к горному климату, утеплялся и защищался от небесной влаги, стал воспринимать Анды как своеобразный походный рубеж. Жизненный, кстати, тоже. Ну а уж поднявшись на плато (а это почти четыре тысячи метров!) и освоившись в горной стране, просто стал жить ее дорожными реалиями. Преграда не преграда, рубеж не рубеж, остановка не остановка, а жизнь проходит. И оглядываясь назад, все происходящее с тобой и вокруг тебя воспринимаешь именно как твое и только твое, единственное и неповторимое – никогда, нигде и ни с кем! – бытие.В Мексике все было более-менее ровно (во всех отношениях). Небольшой лесистый хребет перед границей с Гватемалой не в счет. В самой же Гватемале пейзаж резко и безнадежно изменился. Сначала была раскисшая после ливней липкая глинистая грунтовка, потом земля беспорядочно вздыбилась, вспучилась. Будто попал на гигантскую брошенную людьми стройку. Дорога стремительно скатывалась вниз и тут же взлетала вверх. Часто приходилось слезать с велосипеда и толкать его впереди себя. Подъем на очередной бугор превращался в пеший бросок. Каждый шаг отдавал ломотой в коленях, урчанием в желудке, тоской и безнадегой на душе. Круты гватемальские горки, но в конце концов изъездчивы. Дальше в Сальвадоре, Гондурасе и Никарагуа бывало хоть и покруче, но как-то реже, плавнее, мягче. Дорога как будто стала щадить меня, снисходительно относясь к моим физическим возможностям и человеческим слабостям. Через полтора месяца в Южной Америке, перебираясь по длинным извилистым трассам Анд на восточную сторону континента, я уже полностью свыкся с происходящим на горных серпантинах. Дорога в горах – это ведь и есть путь человека, его судьба с ее взлетами и падениями, спусками и подъемами, склонами, перевалами, хребтами, долинами и вершинами. И тут в Андах я вдруг понял, что дорога способна чудесным образом влиять на твое состояние, жестко ломать его и прихотливо менять. И на равнине, и в пустыне, и среди холмов, и здесь в горах это увлекательнейшая дорожная игра, в которой нет ни законов, ни правил, ни пределов, ни гарантий. Но самое главное – что во время этой игры скучать не приходится ни игрокам, ни зрителям…Наконец дорога пошла под уклон. Серпантины, тоннели, долины – все ниже, быстрее, веселее. Я понял, что так будет, пока я не окажусь по ту сторону Анд. Однако насладиться спуском не давал мелкий дождь. Он сеял и сеял с унылого, серого и тусклого неба. Оставалось одно – накрыться плащом и катить вниз в надежде, что солнечная дорожная благодать уже не за горами. Часто приходится притормаживать. Вроде как отдаляешь встречу с пальмами и бананами. Но не всегда стремительный натиск, бросок кратчайший и самый легкий путь к цели. Нередко встречаются застывшие вереницы машин – ждут, когда расчистят после обвала дорогу. Нависшие над ней скалы часто обтянуты сеткой. Не всегда она, правда, помогает. Частые в этих местах землетрясения разрушают горы, дороги и судьбы людей. Стремительно в дожде и тумане надвигаются сумерки. Где, под какой крышей придется провести ночь? По пути на обочинах попадаются приземистые темные строения. Кто там живет и чем занимается – неизвестно. Ни звука, ни огонька, ни дымной струйки. Возле одной хибарки заметил какое-то шевеление. Залаяла собака, звякнуло ведро. Местный дорожный рабочий-взрывник Моисей определил мне место для ночлега во дворе под навесом. Тут же сноровисто, с хозяйской привычной деловитостью, ни о чем не спрашивая, соорудил постель из каких-то мешков, попон, старых одеял. Даже притащил из дому спальный мешок. Не успел я обустроиться, как его жена Люрдес (имя я узнал уже утром) поставила передо мной котелок с горячей похлебкой из макаронной разносортицы (возможно, это были остатки продуктового запаса). Минут через десять на плоском камне появился дымящийся кофейник. Содержимого в нем хватило на две моих поллитровых кружки. И вот я лежу под толстым слоем спальников и одеял из шерсти гуанако и слушаю шелест дождевых капель и шум речного потока. Звуки сливаются в одну убаюкивающую мелодию. Не знаю, удалась ли жизнь, но день точно удался…Братья меньшиеВозле частного аэродромчика, на территории которого в тени под брюхом маленького самолетика я решил устроить дневку, виднелся небольшой пруд. Отдохнув и собравшись продолжить путь, я решил ополоснуться в нем. Только направился туда, как сторож, до этого дремавший в гамаке возле бунгало, вдруг сорвался с места и закричал, размахивая руками: «Но, но, сеньор!» Я остановился. Парень подбежал ко мне и выхватил из кармана мобильник. На картинке, что высветилась, – знакомый прудик, на берегу мирно щиплет травку курочка. Вдруг всплеск, взметнувшийся вверх столб воды – и огромный крокодил в мгновение накрывает пташку. И снова мирный солнечный пруд, тишина и благодать. Только уже без курочки на берегу. После этого случая я не решался приближаться к любой речушке, озерцу, даже луже, если не видел на берегу аборигенов.Чужеземье для нас – это тайна, неизвестность. А неизвестность – это, как правило, новизна, часто приключение. Нередко опасное. Однако именно опасностью неизвестность и притягивает, заставляет сделать шаг ей навстречу. Правда, только один. Опасное, как некую любопытную диковинку, неопасный музейный экспонат, лучше разглядывать на расстоянии, за стеклом или решеткой. Как и слышать. Отдыхая на обочинах центральноамериканских дорог, я слышал звон каких-то насекомых, понятно, точно не знал, откуда он, и тем более не мог разглядеть этих мелких тварей. Может, и к лучшему. По крайней мере, успокаивало то, что среди документов у меня имелся сертификат, подтверждающий наличие прививки от желтой лихорадки. А от малярии я каждую неделю, как и предписывала инструкция, добросовестно глотал по две таблетки делагила. В окрестностях мексиканской Паленке я долго не мог уснуть, прислушиваясь к доносившемуся из джунглей реву больших и мохнатых черных (довелось видеть днем) обезьян. В конце концов я с головой залазил в спальник. В тишине медленно, как в болотную жижу, погружался в сон. В нем, как для медведя во время зимней спячки (вот бы человеку научиться сознательно впадать в такую кому!), и было спасение. Под утро голоса из джунглей (вперемешку с криками сельских петухов и мычанием коров) раздавались снова. Правда, уже с другой интонацией…Обезьяны и крокодилы, койоты и дикие коты, пауки-птицееды и маленькие юркие змейки, игуаны и ящерицы, жуки и москиты – часто встречи-столкновения с этими представителями южноамериканской фауны доставляли беспокойство, напрягали, настораживали и откровенно пугали, но потом попривык, проникся к ним даже добрососедскими чувствами. Мы называем четвероногих и разных прочих земных зверушек братьями. Только меньшими. Но все равно как бы родственниками. А с родней и отношения должны быть особые. Главное – ответственные. Старшие братья, как правило, опекают младших. Как правило, но не всегда. Нередко младшие братья по мере взросления опережают старших и в умственном развитии, и в моральном становлении. Соответственно к ним переходит и ответственность не только за братьев и сестер, но и за всю родню. Если считать природу нашей общей матерью, то в конце концов с ней останутся братья меньшие. Куда при этом денутся братья старшие и что с ними станется, не так уж важно.Картошка хлебу присошка…По горным склонам Анд стекают дымные шлейфы, сквозь которые прорываются языки пламени. Между ними мечутся фигурки с накинутыми на голову капюшонами. Это местные жители (некоторые приехали сюда даже из больших городов) выжигают траву, готовя участки под посевы картофеля. К нему у перуанцев особое отношение. Испанское «papa» – это глава семейства, папа. В то же время это название картофеля. То ли это простое совпадение, языковые метаморфозы, то ли так жизнь распорядилась, но перуанцы, будучи уверены, что это именно они открыли миру этот корнеплод, называют его папой всех овощей. На базаре в Пуно (а это перуанское высокогорье – около четырех тысяч метров!) из-за картофельных сопок, мешков, наполненных этим овощем, не видно самих торговцев. Поражают и форма, и разноцветье клубней, в котором присутствует вся радужная палитра. По вкусу сорта естественно тоже заметно различаются, самые сладкие даже могут потребляться сырыми. Я нередко в походе, когда заливаю кипятком овсянку, мелко крошу туда и картошку. Понятно, что она на вкус несколько сыровата, но ничего, в желудке вполне успешно переваривается. Подобного картофельного изобилия и разносортицы я нигде не встречал. По всей стране, кстати, насчитывается не менее трех тысяч различных сортов этого корнеплода, плюс десятки редких дикорастущих разновидностей.Тут же на рынке можно продегустировать картофельные блюда. Чаще всего его просто жарят на глазах у зрителей-едоков-покупателей. Порезанный соломкой хрустящий картофельный деликатес смакуют, натыкая его на маленькие, похожие на зубочистки палочки (может, кстати, это и есть зубочистки). Воткнул, поднес ко рту, разжевал, насладился вкусом – медленно, с чувством и достоинством. К блюду могут предложить соус, который на вид напоминает горчицу. Однако ни к ней, ни вообще к продуктам эта солоновато-горьковатая приправа не имеет никакого отношения, поскольку делается из… глины. Перуанцы считают, что она весьма полезна для желудка.Тут же на базаре в отдельном ряду можно увидеть (и приобрести, и попробовать!) перуанскую картофельную изюминку – чуньо. Это древний способ сохранения урожая, который применялся еще древними индейцами горных районов Южной Америки. Клубни раскладывали на открытом месте и подвергали воздействию солнца и ночных заморозков. Для более быстрого удаления влаги днем после оттаивания клубни осторожно перетаптывали ногами. Затем корнеплоды промывали и либо досушивали окончательно, получая так называемое черное чуньо, либо предварительно вымачивали несколько недель в воде, а уже потом сушили. В этом случае получалось более качественное, белое чуньо, или мурей. О популярности этого продукта говорит индейская поговорка: «Сушеное мясо без чуньо подобно жизни без любви». А любви, как известно, все возрасты покорны. Я бы добавил – и континенты. Без любви к картофелю (речь и о его разновидностях – батате, юкке) сегодня трудно представить жизнь народов и племен по всей планете. Из Америки овощ переместился в Европу, на полях которой получил постоянную прописку. В меню некоторых народов он даже занял главенствующее место, приравняв к хлебу. «Картошка – хлебу присошка» – так говорят братья-славяне. Перуанцы, думаю, с ними согласны. В тему, наверное, будут и наши (славянские!) белорусы, которых за любовь к картошке прозвали бульбашами («бульба» – «картошка»). А во главе славянского картофельного рода, которому, я уверен, нет и не будет переводу, конечно же, бессмертный украинский герой Тарас Бульба. Может, и перуанцам стоит возвести его в ранг своего национального героя. Во всяком случае, в когорте инкских богов и вождей он мог бы занять достойное место.