Тереза ДУРОВА: Детей надо любить рационально

Договаривался с художественным руководителем Московского театра клоунады Терезой Дуровой об интервью, а она для начала пригласила на ближайший спектакль. Грех было отказаться. И получил сюрприз, которого уж никак не ожидал. По ходу действия актеры… вытащили меня из зала на сцену изображать очередного претендента на руку и сердце Царевны Несмеяны.
Что только не пришлось делать, дабы не ударить лицом в грязь, – и анекдоты рассказывать, и частушки петь (при моем-то абсолютном отсутствии слуха!), и плясать. Царевна, однако, стойко не рассмеялась раньше, чем было положено по сценарию, и громогласно приказала палачу отрубить мне голову. А когда вырвался с плахи живым и невредимым, царь напоследок обозвал хулиганом.

– Тереза Ганнибаловна, нескромный вопрос. У вас на каждом спектакле вытаскивают кого-то на сцену или это было мини-шоу специально для меня?
– Это происходит на каждом спектакле, и актеры совершенно не знали, кого берут, – вы просто попались им под руку.

– А есть критерии выбора такого случайного зрителя? Или просто на кого актер глаз положит?
– Обычно актер “кладет глаз” на зрителя, когда предполагает, что тот пойдет, – когда человек открыт, улыбается, чувствует себя свободно. Ведь есть люди, которые сидят уже сами по себе замкнуто, закрыто, – таких на сцену не берут. Актеры – хорошие физиономисты и психологи, и среди шестисот-семисот зрителей они могут безошибочно определить, кто из них как себя поведет на сцене.

– Случайный зритель на сцене – обязательно взрослый?
– Обязательно. Конечно, у нас есть несколько реприз, когда мы берем на сцену детей. Но работать с ребенком надо очень аккуратно, очень тактично. Его ни в коем случае нельзя ставить в неловкое положение, потому что взрослый так или иначе выкрутится из любой ситуации. Ребенок – нет. Для него это будет очень большая психологическая травма. Безусловно, есть дети, которые сами выскакивают на сцену и прекрасно себя там чувствуют. А есть и другая категория детей. И потому, когда мы выводим ребенка на сцену, как правило, не один и не два актера держат его слева и справа и внимательно следят за реакцией. И если вдруг, не дай Бог, морщинка на лбу или ребенок хочет заплакать, потому что его оторвали от мамы, это надо как-то нивелировать. Работать с детьми на сцене – дело непростое.

– Впрочем, у вас и в зале дети задействованы в спектакле так, как больше вряд ли удастся.
– Стараемся. Мы строим спектакли так, чтобы даже когда дети сидят рядом с мамами и папами, мы могли предложить им любую игру. Вы во время спектакля “Царевна Несмеяна” сами были тому свидетелем – актеры бросили в зал мячи, которые любой ребенок мог бросить соседу, а подано все было так, будто дети играют с Царевной.
А перед началом каждого спектакля я из-за кулис задаю детям вопросы, на которые они хором отвечают: “Я”. Для меня это очень важный момент их самоутверждения. Кстати, у меня не раз были разговоры с родителями о том, как ребенок, в школе “не друживший” с литературой, в ответ на мой вопрос “Кто умеет читать?” громко крикнул: “Я!” А после этого пришел домой и… действительно стал много читать. Он заявил это публично, громко и потому должен был подтвердить это себе и окружающим. Как это ни парадоксально, это мощное многократное “я” в полный голос дает поразительный педагогический эффект.

– Общеизвестна фраза “театр начинается с вешалки”. А ваш – намного раньше. В драматургии Брехта спектакль начинается уже в фойе. А в Московском театре клоунады – прямо у входа…
– Безусловно. То, что мы делаем в фойе – артисты ведут для ребят различные игры, – мы называем раус. Раус – цирковое название. Это форма зазывания публики в балагане. Когда на рынке ставился маленький балаган, клоуны выступали наверху, на небольшом балкончике, приглашая зрителей. Этой традиции века. Так что в этом не наше и даже не Брехта, привнесшего такую форму в драму, открытие. Наше открытие не “что”, а “как”. А сама по себе такая форма обусловлена законами жанра клоунады.

– Директору своего театра выражаю большое соболезнование. Мы работаем вместе уже шесть лет, и для него это большая проблема, потому что я не просто лидер – я лидер-паровоз. Я предлагаю, скажем, построить стену, а при этом уже кладу в нее очередной кирпич. Это свойство моего характера, моя чисто психологическая проблема, которая часто не дает людям работать. Но если бы рядом со мной не было людей, любимых мной, любящих меня, любящих театр, – моей команды, ничего бы я не добилась. Но своей команде, повторяю, сочувствую – лидер у них с ускоренным темпом.

– А конфликтов на финансовой почве у вас с директором не возникает?
– Никогда. В 1991 году, когда открылся наш театр, денег не было. Мне пришлось найти их самой. Потом театр на протяжении трех лет был моим. Поэтому я знаю, что такое считать копейку и как выстраивать жизнь театра, чтобы он не умер, будучи негосударственным. Потом резко возросла арендная плата, а цену билета мы поднять не могли, потому что тогда зритель был бы не в состоянии платить. И я поняла, что театр выживет лишь в том случае, если станет государственным.
У меня менталитет и психология частника, а не бюджетника. Если бюджет дает мне сто рублей, я счастлива и очень ему благодарна. Это не значит, что я не должна думать о том, как мне заработать самой. Так что именно в плане моему директору со мной нетрудно. Я не сумасшедшая, фонтанирующая идеями и при этом совершенно не думающая, где взять деньги на их воплощение. Хотя если бы мне пришлось всю жизнь просидеть на бюджете, возможно, я рассуждала бы иначе.

– Первое, что приходит на ум, когда говорят о династии Дуровых, – дрессировка. Для вас клоунада – отступление от семейных традиций?
– Ни в коем случае. Родоначальники нашей династии Владимир и Анатолий Дуровы – клоуны-дрессировщики. Они впервые в русском цирке сняли грим и вышли на манеж с чистыми лицами белых клоунов. Они модифицировали костюм дурака в некую другую форму, принесли в наше цирковое искусство такое понятие, как политическая сатира. И все, что касается целого пласта клоунады, было развито и придумано ими. Поэтому то, что я занимаюсь клоунадой, совершенно в духе нашей династии.
Мой прадед Анатолий Леонидович Дуров произносил с манежа громадные импровизационные сатирические репризные монологи. Животных он использовал как примеры. Скажем, по приезде в Одессу, где был генерал-губернатор Зеленый, которого ненавидели все одесситы, он красил свинью в зеленый цвет и ездил на ней по городу. Генерал-губернатор после этого был вынужден уезжать из города.
До Дуровых русские клоуны, выходя на манеж, брали иностранные псевдонимы – Бим, Бом, коверкали русский язык. Считалось, что это смешно. Такова была традиция русского цирка, которую Дуровы сломали. Они были первыми, кто вышел на манеж с чистой русской речью.
Сегодня правнучка Владимира Дурова Наталья Юрьевна занимается дрессурой. Я, правнучка Анатолия Леонидовича, – клоунадой. Так что в четвертом поколении вдвоем мы охватили весь спектр традиций нашей династии.
Дуровы на манеже уже четыре поколения, и все мы, начиная с дедов и прадедов, занимаемся в сущности детьми и добром. Животные – это тоже добро. А то, что я в молодости сама дрессировала слонов, теперь только помогает мне в работе и с актерами, и с детьми.

– Кстати, о слонах. С кем труднее – с ними или с людьми?
– Некорректный вопрос. Это несопоставимые вещи.
Если же говорить о том, чем мне помогла дрессура… Она вырабатывает терпение, умение долго ждать нужный результат, учит радоваться даже самому малому прогрессу.
Животные – это животные, а люди – это люди. Поэтому не надо делать члена семьи, скажем, из своей собаки. Нет, она, конечно, в какой-то степени член семьи, и все же она собака. И если она больна, это не значит, что ей станет лучше оттого, что вы напоите ее чаем с малиновым вареньем и укроете одеялом. Я очень люблю животных, но люблю рационально.
Вообще мне это в какой-то степени помогает и в отношении любви к детям. Очень многим педагогам этот пафос любви к детям, насколько я знаю, очень сильно мешает. За абстрактной любовью можно не видеть их реальных детских проблем.

– Согласны ли вы, что ребенок – самый благодарный зритель?
– Нет. Он, безусловно, благодарный зритель, но отнюдь не самый. Зачем нам, взрослым, так самоуничижаться. Среди нас тоже бывают благодарные зрители. Все зависит от того, что показывается на сцене.
Бытует такое заблуждение, будто ребенку что ни покажи – лишь бы было ярко и весело. Ничего подобного! Он далеко не все примет на веру. Дети нормальные зрители с нормальной психологией. Им хочется того же, чего и взрослым, – чтобы было интересно, чтобы было красиво. Поэтому когда актер выходит на сцену, именно в этом смысле для него нет разницы, в какой он стране и сколько лет зрителю. Перед ним Зритель – и этим все сказано.

– В то же время у детей свои особенности. Скажем, грамотный экскурсовод строит программу так, чтобы ребенок каждые сорок минут мог как-то переключаться, – иначе тот просто не сможет ничего воспринять.
– Вот с этим согласна. Скажу вам больше – столько плачущих детей, сколько в Диснейленде в Париже, не видела нигде. Они плачут потому, что все это выдержать невозможно. Взрослым в Диснейленде хорошо, детям постарше – тоже. А малыш хочет спать – и не в коляске, не на улице, где галдеж и пахнет “МакДоналдсом”, а в своей кроватке. А что еще мне не нравится в Диснейленде – там ничего нельзя потрогать. А ведь детям нужно именно это – они же ко всему тянут руки! И лишать ребенка такой возможности с точки зрения педагогики ужасно.
Когда я вижу ребенка, заснувшего в коляске в неудобной позе, мне становится не по себе. Я понимаю, что родители в этом случае исповедуют идею, будто они свободны, несмотря на то, что у них есть ребенок.
Нельзя повесить объявление “Допускаются дети только, скажем, с 13 лет”. Но родители сами должны понимать такие вещи. Что, если они привели двух- трехлетнего малыша в Диснейленд или ко мне в театр, то они о нем не думают, а развлекают сами себя. И потому, когда я вижу у нас в театре малышей, мне очень неприятно. Я не согласна, что ребенок должен спать в рюкзачке на затылке у мамы, пока та любуется картинами.
Руслан ЦАРЕВ