Теплый мир Полудня

На мой взгляд, пресловутое коммунарство, по которому я в душе-то своей, разумеется, ностальгирую, как по детству, в положительном своем аспекте включало две составляющие.Одна – общеобразовательно-вестернизационная. В конце концов, генетика до революции у нас была на мировом уровне и выше. Фридман, в начале 20-х утерший нос Эйнштейну, тоже не в МГУ на комсомольских собраниях получал образование. Другая – чисто человеческая: теплый добрый мир, мир Полудня. Это как раз то, что я называю светской производной идущей из глубины веков культуры. Ни в одной иной стране коммунистическое учение не дало такого мощного эмоционального и художественного выброса энергии в представления о человеческом общежитии, только в России. Нигде во главу угла не вылез, против всех теоретических выкладок и формулировок, от которых пухнут труды основоположников, просто добрый замечательный человек. Только это и смогло в 80-х годах сделать идею коммунизма по-настоящему притягательной для порядочных умных людей, не терпящих мотиваций социальной мести и разбойного дележа, вдохновлявших тех, кто создавал само учение и саму партию нового типа.

В конце концов, пролетарский интернационализм, по которому до сих пор вздыхают пожилые люди всех вероисповеданий по всему СНГ (пожалуй, единственное, о чем действительно вздыхают не только в России), – это секуляризованная толерантность и веротерпимость, сложившиеся на базе православия и пробившиеся сквозь искусственно насажденную рационалистическую идеологию классовой агрессии, как трава сквозь асфальт. Нигде этого больше не произошло, только в России. Торнтон Уайлдер: «Русские – самый добрый народ в мире». Дело в том, что в России христианское бессребреничество (в православии куда более значимое, чем, скажем, в католицизме, не говоря уж о протестантизме и пр.) наложилось вдобавок на стимулирующие то же самое бессребреничество ландшафт и социум. Первый – потому что он просто не давал никаких возможностей для расширенного воспроизводства, сельское хозяйство все время балансировало на грани краха и голода, накапливать было не только не в чести, но и попросту опасно. Второй – потому что в этих условиях был жизненно необходим доминирующий государственный сектор экономики с его обязательным культом общественной пользы. В итоге в национальном характере закрепилась как одна из основных добродетелей апологетика нестяжания, во всяком случае – минимально необходимого стяжания при гипертрофированной ориентированности на бескорыстие, отзывчивость и доброту, моральные искания, духовные интересы и пр.В своей светской, секуляризованной ипостаси эта черта достигла максимума в русском коммунарстве (шестидесятничестве). И все бы ничего, но вся современная мировая экономическая система приходит с таким национальным характером в противоречие, ибо она не сможет работать, когда сколь-либо значимая часть населения (не говоря уже о подавляющем его большинстве) уклоняется от каждодневного безумного шопинга. Если нестяжанию и духовной ориентированности, которыми славен мир Полудня, дать волю, встанут тысячи заводов, лопнут сотни банков. Бизнес такого допустить не может. Агрессивное производство ради потребления, которое должно все время возрастать, чтобы обеспечивать людей работой и заработком, растопчет и размажет любую альтернативу себе, просто чтобы продолжать быть и распухать, чисто конкретно из самосохранения.​Вячеслав РЫБАКОВ, писатель-фантаст