Теория всего для начинающих

Философ ответил детям на неотвечаемые вопросы

То, что разговор философа Михаила Эпштейна с его юными собеседниками происходил в Израиле в рамках телепередачи Дмитрия Брикмана «Детские недетские вопросы», которую израильский фотохудожник и журналист ведет уже четырнадцать лет, – в сущности, чистая случайность. Недаром Эпштейн не обозначает ни имени своих собеседников (что в имени нам их? Тут каждый говорит с позиции человека вообще), ни даже, что, казалось бы, более важно, их культурной принадлежности (кроме сегодняшних израильских детей, письма которых для своей передачи специально собирал Брикман, в этом разговоре заочно участвуют маленькие русскоязычные жители Латвии почти четвертьвековой давности: сам Эпштейн, собирая книжечку, включил в нее несколько вопросов из известной книги писателя и кинодраматурга Михаила Дымова «Дети пишут Богу», вышедшей в Риге в 1997 году). Ему достаточно основных координат – пола и возраста. Возраст вопрошателей в основном младший и средний.

Такой разговор уже в силу устройства обсуждаемых тем мог состояться где и когда угодно: вопросы в нем задаются изнутри такого состояния, когда человек не вполне еще защищен культурой, ее условностями, выдающими себя (для того и заведены) за безусловное, когда в щели и прорехи между не совсем освоенными блоками понятий и навыков сквозит, а то и хлещет чистое, жгучее бытие.

«Почему я – это я?»

(Вот я, например, и по сию минуту не знаю. Что же отвечает Эпштейн? «Всякий человек – «я» для себя. Даже если бы ты был другим человеком, все равно ты бы остался «я» для себя». Это-то понятно. Но именно «я»-то я почему?! Так ведь и он не знает! И это как раз принципиально.)

Перед вопросами, которые обсуждает со своими собеседниками Эпштейн, вообще-то никто не взросл в достаточной степени. Ответы на них – ну, конечно, они существуют во множестве – по большей части способы от них уйти. Человек думает, что вырос, когда нащупывает, изобретает, заимствует извне такие ответы, которые, кажется ему, больше прочих ему подходят, сильнее прочих защищают.

Детство незащищено, полно щелей и прорех. Но ведь и философия такова – она снимает защиты, обнаруживает их иллюзорность.

Кому же еще говорить о предельном, как не детям и философам?

Ни академические степени, ни социальное признание тут не помогают. Все, что требуется, – чистое понимание жизни. Да еще ответить надо так, чтобы тебя поняли тоже помимо всяких специальных знаний.

«Что это значит – быть взрослым?» – спрашивает мальчик одиннадцати лет.

«Когда ты решишь все делать сам и тебе станет труднее и грустнее жить; когда ты почувствуешь одиночество, но захочешь всю ответственность взять на себя, – отвечает философ, – тогда ты станешь взрослым».

Ну да, он отвечает изнутри основных понятий и ценностей нашей (европоцентричной, (пост)христианской, пострадиционалистской, индивидуалистической) культуры. (Так и хочется сказать: изнутри культуры одиночества.) Со значительными следами монотеизма: в ответ на вопрос шестилетнего мальчика, сколько тебе должно быть лет, чтобы ты стал взрослым, – 40, 70, 15, Эпштейн вдруг релятивизирует категорию взрослости, он вообще выносит ее за пределы человека! «Взрослый – тот, кто намного старше. Для тебя брат уже взрослый, для брата – папа, для папы – дедушка. А для дедушки, наверное, Бог, которому он молится». (При этом получается, что взрослый – всегда кто-то другой… И в этом есть большая правда.)

А как еще? Безусловными, общечеловеческими тут могут быть только вопросы. А ответы – любые мыслимые ответы – уже вписывают человека в так или иначе заготовленные координаты. В те, в которые вписан сам отвечающий.

Вот Эпштейн вполне вписывает в те самые индивидуалистические, с прочной монотеистической памятью. На вопрос «Есть ли Бог?» он отвечает: «Есть, но его нельзя обнаружить вовне, даже в виде самого грандиозного космического явления. Бог в глубине каждого человека, и его можно почувствовать внутри своего «я» как огромное «Я», общее всем людям. Наши самые глубокие чувства и мысли, совесть, любовь, вера, творчество – это проявления Бога в нас».

Понятно, что, скажем, древний грек ответил бы иначе. Но на то они и вечные вопросы, чтобы на них заново и заново отвечали изнутри разных обстоятельств, на разном материале, из суммы своего опыта – все время по-разному. Они превосходят любой ответ.

Если, правда, речь действительно идет об ответах, а не о продолжении вопроса другими средствами. И такого в разговоре Эпштейна с собеседниками немало.

«Куда люди умирают?» – спрашивает девочка. «Мы не видим, куда, но ведь мы не они, – говорит философ. – Если человек уходит далеко и скрывается из вида, это не значит, что его больше нет. <…> Люди умирают куда-то, потому что смерть – это продолжение пути». Но ведь он, по существу, переформулировал тот же вопрос в утверждение, подтвердил его, оставив без ответа!

Есть особая категория вопросов – неотвечаемые.

(Посмотришь – подумаешь: а ведь человек-то по натуре философ. А все позднейшие – постдетские, постфилософские – состояния его от этой изначальной натуры уводят.)

Понятно, что часа, отведенного на передачу, философу не хватило.

Все, что осталось за рамками сказанного в эфире, отобрав существенное, Эпштейн собрал, распределив по тематическим разделам, в книжечку. Совсем небольшую, в карман поместится. Это ей очень идет: она вполне может читаться как карманный справочник по самым основным проблемам существования. Катехизис для застигнутых жизнью врасплох. О самом себе, о возрасте, о времени, о жизни и смерти, о мире и человеке, о природе и Вселенной…

Ключ же ко всему, уместившемуся в эту небольшую книжечку, хитроумный автор запрятал там, где нетерпеливому читателю, может быть, труднее всего заметить (проскочит к основному тексту и не обратит внимания): в начале, в эпиграфе, который взял у румынско-французского драматурга Эжена Ионеско. «Не понимать, изумляться – вот что ближе всего к постижению непостижимого». На самом-то деле книга об этом.

Михаил Эпштейн. Детские вопросы: диалоги. – М. : ArsisBooks, 2020. – 176 с.

Ольга БАЛЛА-ГЕРТМАН