Татьяна ВАСИЛЬЕВА: Я вне амплуа

Татьяна Васильева – залог успеха любого спектакля или кинофильма. Недаром картины с ее участием – «Здравствуйте, я ваша тетя!», «Самая обаятельная и привлекательная», «Биндюжник и король», «Дуэнья» – можно пересматривать бесконечно. Васильева – это шарм, открытость и чувство юмора. А ее героини умны, ироничны и неподражаемы. У них четкая жизненная позиция и, как правило, непростые отношения с мужчинами. И это неудивительно: самодостаточным женщинам всегда тяжело дается общение с противоположным полом…

Я из Ленинграда. Жила там, пока не окончила школу. И это был самый тяжелый период в моей жизни. Все, что происходило потом, не так действовало на мою нервную систему. Прошло много лет, и я возвращаюсь в этот город – каждый месяц мы там играем спектакли, в Петербурге живет моя сестричка любимая, и я понимаю, что это самое красивое место на Земле. Не представляю, как можно было построить такой город на века, так его рассчитать…Но все равно щемящее чувство осталось. Я проезжаю мимо своей школы, по улице, где когда-то стоял наш дом – теперь его уже снесли, и слава богу. Когда-то это был публичный дом на Загородном шоссе, потом его превратили в огромную коммунальную квартиру в 40 комнат. Одна из них была наша – №36. Там жили папа, мама, мы с сестрой. Сестра вышла замуж, появился маленький ребеночек, мой племянник. Да, я не была счастлива, пока жила там, в Ленинграде…В школе я плохо училась, меня все время пытались оставить на второй год. И дело не в том, что я была тупая. Скорее дело во врожденной застенчивости, болезненной, патологической. Если слышала: «Ицыкович (девичья фамилия Татьяны Всильевой. – Т.Р.), к доске», – это был обморок, я ничего не могла сказать. И так я просидела на задней парте до окончания школы. И даже в пионеры меня приняли не в третьем классе, как всех. Мне уже пятнадцать исполнилось, я была высокая, крупная, но все равно, стоя на Марсовом поле, читала клятву юного пионера…Я часто думала: «Кто я? Зачем родилась? Почему мне так тяжело? Почему я все время плачу? Почему мне все говорят, что я дылда, верста, чтобы достала воробышка?!»Это сейчас свой высокий рост я уже воспринимаю нормально. Моя дочка вообще 1 метр 88 сантиметров – на полголовы выше меня, да еще на каблуках ходит. Все парни ниже ее, и она нормально себя чувствует. А я всегда страшно переживала, потому что была выше всех своих партнеров по сцене. Играла, например, принцессу в «Обыкновенном чуде» в Театре сатиры, а Миша Державин играл медведя, который должен был превратиться в принца. Он учил меня: «Таня, ты ягоды собираешь как будто, возьми корзиночку». И я в этом спектакле вообще не вставала в рост, а у Миши были огромные каблуки. А в картине «Четвертый» режиссера Александра Столпера по пьесе Константина Симонова я снималась с Владимиром Высоцким. Он играл главного героя, я – его жену, очень богатую женщину. Делалось все, чтобы мы в кадре не встали рядом: то я лежу, а он стоит, то он лежит, а я сижу. Но в одной сцене мы все-таки непременно должны были встать рядом. И для Высоцкого соорудили специальную лестницу…В детстве же обидные фразы по поводу моего роста каждый раз вызывали слезы, страшное горе и нежелание жить. И как же я вышла на сцену с этими комплексами, совершенно несовместимыми с актерством? Тут ведь нужно быть совершенно свободным. Все объяснимо: борьба с комплексами и привела меня на сцену…Поначалу я мечтала о балете. Все ходила на улицу Зодчего Росси, где училище Вагановское, смотрела на выбегавших из дверей девочек – таких хорошеньких, таких бабочек. Они летали, они даже не ступали по земле. Я не могла на них налюбоваться. Я к ним пристраивалась, выворачивала ноги, как они, и так ходила… Присаживалась к ним на скамеечку в Екатерининском садике, чтобы все думали, что я с ними, что я тоже балерина. А они шарахались, и я поняла, что балерины из меня не выйдет. Тогда я буду певицей… В туалете коммунальной квартиры у меня очень хорошо получалось петь. А однажды, когда шла домой из школы, я поняла, кем буду: артисткой! Открыла школьный дневник, где была запись «Родители в школу!» и двойки-двойки, и написала по диагонали из угла в угол: «Я буду актрисой!» Порезала палец, кровь пошла. Ею и подписала себе «приговор». И стала потихонечку двигаться к сцене…Я пошла устраиваться в художественную самодеятельность. Это был какой-то кружок – то ли литературный, то ли драматический. Руководитель спрашивает: «Можешь крикнуть?» Я тихонько: «А-а». Он: «Громче!» Я: «А-а!» Он: «Громче-громче!» Громче я не могла. Тогда мне было велено возвращаться, когда научусь кричать по-человечески. Я долго тренировалась, и в итоге в кружок меня все-таки приняли. Папа с мамой, конечно, не знали ни о чем, им было не до меня, жизнь была тяжелая. И вот я пошла поступать. Величайшие педагоги, которые учились еще у Станиславского, у Немировича-Данченко, приехали в Ленинград набирать курс. Я прошла в Ленинграде все три тура сразу, но на четвертый нужно было ехать в Москву. И тут в моей жизни случилась первая настоящая трагедия.Накануне отъезда в Москву я пошла на день рождения к подружке. Ее семья жила хорошо, у них была колбаса, а я голодная, как всегда. Пока никто из гостей не пришел, подбежала я к столу, схватила кусок брауншвейгской колбасы (с тех пор я в ее сторону даже не смотрю), засунула в рот, но так спешила, чтобы меня не застукали, что сломала передний зуб. Доктор-умелец на Невском проспекте срочно изготовил мне протез, но он оказался… черным! И торчал, даже если рот был закрыт.На прослушивании в Москве я читала «Белеет парус одинокий». Там есть место, которое меня очень будоражило: «Играют волны, ветер свищет, и мачта гнется и скрипит». Тут я сама была не своя, в таком напряжении, такой темперамент на меня находил, что зуб мой вставной просто не выдерживал – выпадал. Я просила прощения, спрашивала разрешения начать снова. Мне говорили: «Не волнуйтесь, начинайте, пожалуйста». Я начинала, но как только доходила до этих строк, зуб опять падал. В какой-то момент экзаменаторы не выдержали: «Может, ты нам лучше станцуешь?» Я оживилась, мол, действительно лучше станцевать. На мне было желтое платье, на голове – пышный начес, волосы я перед этим покрасила в абсолютно белый цвет. Глядя на меня, преподаватели, не скрывая иронии, спрашивают: «Наверное, это будет что-то испанское?» «Да, – отвечаю, – я люблю испанское». Дама за роялем начала играть что-то из оперы «Кармен». С седьмой попытки я поняла, что сдвинуться с места не выходит. А комиссия кричит: «Давай-давай, темперамент давай!» И тогда я начала бегать в надежде, что педагоги поймут: у меня все-таки есть чувство ритма. И вот аккомпаниатор играет все быстрее, а я бегу все быстрее, такое соревнование – кто кого? И тут до меня дошло, что, во-первых, комиссия смеется надо мной, а во-вторых, что меня приняли…При этом никто не понимал, что со мной делать, в какое амплуа вписать. А я и до сих пор не знаю, кто я: героиня или какая-нибудь характерная женщина? Но, как выяснилось, сейчас вообще амплуа отменили, и мне это очень нравится, потому что я вне всяких амплуа и могу сыграть, кажется, все.Когда я окончила школу-студию МХАТ, меня пригласили в Театр сатиры. В то время главным режиссером там был Валентин Николаевич Плучек (это был следующий великий человек в моей жизни после Василия Петровича Маркова, педагога в школе-студии МХАТ). Плучек меня и вывел на сцену. Правда, поначалу все свои роли я проваливала. Вот, например, в спектакле «У времени в плену» мне досталась роль комиссара. Не моя совершенно, вообще ничья! Надо было все время кричать, стрелять из пистолета… И произносить страшную фразу: «Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?» В Театре Советской Армии эту роль играла Людмила Касаткина. И когда она в очередной раз прокричала неистово: «Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?», кто-то из солдат, которые сзади стояли, тихо сказал: «Никто». И после этого, когда я подбиралась к этой реплике, меня пробирал холодный пот, потому что я понимала: возможно, такой ответ ждет и меня…«У времени в плену» делали к 100-летию со дня рождения Ленина. За него все артисты – Папанов, Миронов, Татьяна Ивановна Пельтцер – получили премии. И вот Татьяна Ивановна спрашивает: «Ты читала про себя?» Я отвечаю, что не читала, и бегу в подземный переход на Маяковке, там раньше газеты вывешивали. Ищу-ищу, вдруг вижу черными огромными буквами «Ицыкович» и дальше обычным шрифтом: «Самая большая неудача в этом спектакле. Непонятно, почему режиссер такой артистке доверил такую роль?» Это был удар, но это было справедливо. Я не знала, как играть эту роль, хотя исполняла ее тринадцать лет. И сейчас не знаю…Из Театра сатиры я ушла в знак протеста, из-за мужа, который играл главные роли, но в труппу принят так и не был. А из Театра имени Владимира Маяковского меня уволили по 33-й статье – за систематическое нарушение трудовой дисциплины. Я поехала получать приз «За лучшую женскую роль», а в театре этого не любят. Там вообще не любят, когда ты снимаешься, когда тебя чем-то награждают. Это нормально, это тоже называется «театр».Теперь я больше не хочу работать в театре, потому что не могу себе позволить ждать, пока режиссер вспомнит обо мне и даст роль. Поэтому я выбрала антрепризу. И очень довольна, очень. Я много езжу и постоянно играю.Мне вообще все говорят, что я сумасшедшая, что столько работать нельзя, что всех денег не заработаешь… А я просто не могу не работать. Я не понимаю, что это такое, если у меня вечером нет спектакля или съемки… Зачем я тогда? Может быть, это какое-то отклонение, но я так привыкла. Например, у меня бывает 30 спектаклей в месяц, 25 – это в среднем. А в 2013-м, под Новый год, 31 декабря я сыграла в Петербурге три спектакля подряд, а потом села в поезд и поехала в Москву. «Красная стрела» отходила в полночь. С собой милые женщины дали мне один бенгальский огонь и налили в бутылочку немного водки, потому что я шампанское не пью. Я залетаю в вагон, зажигаю бенгальский огонь, а он так разгорелся, что пришлось нам с проводницей тушить его огнетушителем. Вот такой у меня был Новый год. И я была очень довольна!У меня накопилось изрядное количество наград: «Ника», «Кинотавр», «Золотой овен», «Триумф». «Ника», она тяжеленная, – лучший груз для квашеной капусты. А под призом «Кинотавра» очень хорошо цыплята жарятся.А вот орден Почета, который вручали в Кремле… Это было интересно. Когда мне позвонили из Кремля, я не поверила и заявила: «Знаете, господа, были розыгрыши и посмешнее». И положила трубку. Мне перезванивают, а я не отвечаю. В итоге они все же дозвонились. Я поехала в Кремль с дочкой. Очень все там торжественно, очень! Все награжденные плачут. Даже мужчины плакали. И я подумала, что не все еще потеряно, справедливость есть, потому что награждали действительно за какие-то величайшие дела. Один человек, например, спас крошечных детей, которые чуть не утонули в проруби… А Владимир Владимирович Путин такой сентиментальный, такой искренний был, но, видно, что устал. А нужно же ответное слово сказать, принято так. Но мне его так жалко стало. Я думаю: «Два слова и ушла». И ко мне пришли эти несколько слов: короткие, прочувствованные и даже с юмором. Вызывают меня: «Татьяна Григорьевна Васильева». Оркестр живой играет. Я иду и говорю президенту: «Будьте здоровы, Владимир Владимирович…»А вообще я очень счастливый человек. И все время повторяю себе, что надо пройти по плохим вокзалам, проехать в дурных поездах, полетать на страшных самолетах, надо забыть про боль, про проблемы… И все это для того, чтобы потом выйти к зрителю. Мне хочется еще много чего сделать. Я не до конца себя исчерпала, хотя диплом актрисы получила – страшно сказать – почти полвека назад…