На чтение: ≈ 8 мин.На столе и полках в шкафу у него были стопки и ряды книг по истории военной и гражданской авиации. Сказывается давняя любвь: генерал Алексей КАТРИЧ всю войну сражался с неприятелем в небе, совершал беспримерные боевые подвиги, а после победы учился в Военной авиационной академии, служил заместителем главкома ВВС СССР по боевой подготовке у маршала Вершинина, в 1970-м был первым замом у министра гражданской авиации Бугаева.
– А знаете, меня ведь однажды в плен взяли! – рассказывал мне Катрич при жизни. – Только свои. Очень комично вышло. Правда, мне тогда, двадцатичетырехлетнему, было совсем не смешно, а досадно на себя.
Это было поздней осенью 1941 года, уже снег кругом твердым покровом улегся. Наша армия готовилась к решительному наступлению на врага.
Алексей Николаевич завалил «мессера», в это время другой сбил его. Пришлось выбрасываться с парашютом. Но по небрежности или, как он теперь кокетничает, лени слабо привязал унты и получил хороший урок: от ветра один башмак свалился, и портянка парила под носом белым рушником.
Приземлился на наст. Идет, проваливается, нога замерзает. Что делать? Догадался крагу кожаную на меху натянуть. Уже почти дошел до шоссе, и тут бегут к нему наши автоматчики с криками: «Хенде хох, фриц поганый!»
Обменялся летчик с ними «любезностями» на родном богатом нашем языке, и они вполне вежливо проводили его до легковушки. А в ней сам Конев!
Генерал пригласил в машину, довез до части. Но думал о чем-то своем. И Катрич всю дорогу молчал.
Потом много лет спустя напомнил Алексей Ивану Степановичу о той встрече. Дело было в мирное время, на рыбалке в крымском санатории. Рассмеялся маршал, вспомнил: «Что ж ты мне тогда не признался, кто ты?»
И вправду, почему? К тому моменту Катрич был уже громко известен. Он был героем. О его сокрушающем ударе на высоте почти девять тысяч метров писали все газеты.
– А зачем? – удивлялся генерал Катрич. – Был я в комбинезоне, наград не видно. Стыдно в таком непрезентабельном виде, с перчаткой на ноге, героем себя объявлять.
Вот такой характер у таранщика. «Самодостаточный», – сказали бы психологи. «Самостоятельный», – говорили командиры.
Такими самостоятельными наших летчиков воспитывали сами фронтовые условия. Наведения с земли, а значит, команд от начальства еще не было. Оказавшись лицом к лицу с врагом, каждый сокол принимал решение сам.
– Конечно, каждый – сам, – соглашался генерал. И мрачно продолжал. – И никаких заградотрядов с автоматчиками за нами не летело, и комиссары, как в американских фильмах о нашей Великой Отечественной, в бой нас пистолетами не подгоняли. И командиры «под страхом трибунала» в бой идти не приказывали. Столько я этого бреда по телевизору нагляделся и наслушался, что приказал дочке этот черный ящик из моей комнаты убрать!
Тот таран был случайностью, как говорит генерал Катрич, от безвыходности. Сколько геройских поступков совершает человек, не задумываясь?! Просто по велению души, потому что по иному нельзя…
– В тот день, 11 августа 1941 года, мне повезло четырежды. В первый раз, когда, идя на излюбленной для МиГа высоте восемь тысяч метров, заметил тянувшийся с запада на восток белый шлейф от идущего надо мной самолета. Здоровье позволяло мне тогда лететь без кислородной маски и повыше. И я нагнал его, забравшись на девять. Второе везение – солнышко светит мне в затылок, а им в лицо. Они меня не видят. А я наблюдаю и делаю вывод, снимают, гады, железную дорогу Москва – Ленинград. Не встреть я этого фотографа, придет следом косяк бомберов, разбомбят! Третье везение – первой же очередью я поразил их стрелка, и один мотор задымил. Они в драп. Я следом, жму на гашетки, а пулемет заклинило! Боеприпас есть – на земле потом проверил всенародно. А пулеметы молчат. В подобные моменты такая страшная злость охватывает, что ни о чем другом не думаешь, кроме одного – сбить! Конечно, мысль мелькнула: а вдруг погибну, рассчитав удар неточно? Это мне почти девять тысяч метров кувыркаться, и то, если при сшибке жив останусь. Пришла эта мысль и ушла: если и погибну, с собой свиту из четырех вражин утащу! Незряшная моя смерть будет. За нами Москва! Не просто столица, символ. Где ж тут о собственной жизни думать?! И везет мне в четвертый раз – таранил и остался жив.
Алексей Николаевич всегда думал, что помогла ему выучка парадов на Красной площади, когда шли точно на метр друг от друга, вырисовывая в небе сложные фигуры. Катрич прикинул действия одно за другим. Автоматически провел расчет скоростей, зашел сверху справа, чтобы не попасть под обломки, и с удовольствием, с оттяжкой даже, рубанул винтом по стабилизатору.
Зубовный скрежет металла. Самолет сильно тряхнуло. Мотор издал какой-то утробный надсадный рев. Все…
Сбитый бомбардировщик грохнулся на окраине Зубцова, при впадении в Волгу реки Вазузы, вода которой сегодня течет в московском водопроводе. А Катрич на своем еле дышащем моторе «мигаря» осторожно дотянул до Мигалово.
Сам герой считал, что вовсе не 11 августа, идя на рискованный таран, а позже, в ноябре 1941 года, пережил он действительно роковые минуты. Из его 14 побед эта была не только самая трудная, но и мистическая.
Сбив «юнкерс», Катрич возвращался с почти пустым боезапасом в Клин, когда налетели на него два «мессершмитта-109» и атаковали поочередно, не жалея патронов. Катрич уходил от обстрела, нажимая то правую «ногу», то левую, и тогда его Як летел бочком, а вражьи пули рассекали воздух за его хвостом.
И вдруг внизу, где-то вблизи Лениградского шоссе, спасительным лучиком блеснула белая церквушка. Выручай, голубушка! Алексей Николаевич заложил вокруг церкви крутой вираж, немец следом и – врезался в землю! Второй поспешно ушел на запад.
Лет через пятнадцать после войны подполковник Катрич не раз ездил по окрестностям Ленинградки. Отметив кружком на карте памятную пядь подмосковной земли. Но свою спасительницу не нашел…
Выбор читателей
Комментарии