Так ли страшен народ, как его рисуют? В новом трехтомнике Анатолия Приставкина есть гнев и боль, но нет любви

“Вы хотите заглянуть в ад? В мир за колючей проволокой?” Заманчивое предложение. Ибо так уж устроен человек, что его всегда тянет к тому, что в обыденной жизни, в круговороте “работа – семья – работа” нельзя испытать. Отсюда такая популярность детектива. Он щекочет нервы, не подвергая никакой опасности. Новая книга Анатолия Приставкина, трехтомник “Долина смертной тени” (выпущен издательствами “Астрель” и “Олимп” в текущем году) – в какой-то степени детектив. Детективный роман-эссе. Аннотацию с приглашением в ад вынесли на обложку издатели, чтобы читатель (он же покупатель) быстро нашел информацию, о чем эта книга. В первом томе – о бытовых преступлениях и “семейных убийствах”, во втором – о преступлениях, совершенных детьми и военнослужащими, в третьем – о маньяках. Интересно? Тогда эта книга для вас. “Это страшная книга. И самое страшное в ней то, что она правдива”.

Как рассказал Анатолий Приставкин на пресс-конференции, приуроченной к выходу книги, “Долина смертной тени” была написана в Германии, куда писатель уезжал летом в отпуск. В основе книги – документальные материалы, с которыми ему приходилось работать как председателю Комиссии по вопросам помилования при Президенте России.
Удивляет писательская скорость: трехтомник был написан за три лета. Удивляет и… настораживает. Признаться, я всегда с подозрением относился к подобным творческим рекордам. Книга, как хорошее вино, сначала должна “отстояться”.
Что “Долина смертной тени” “не отстоялась”, свидетельствуют “стилистические перлы”, которых от лауреата Государственной премии по литературе уж никак не ожидаешь. Несколько примеров.
Речь идет о политиках. “За власть в Москве они заложат не только Чечню с Кавказом, но и свою “малую родину” (? – В.Б.). Их позицию определяет задница, которая боится потерять опору, то есть должностной стул, на котором она успела пригреться”.
“Мы начинали свое безнадежное дело в стране, где не было (и не могло быть) ни государственного органа, чтобы жалеть, ни морали, которая несла бы зачатки добра и милосердия в этот орган”.
Оставим, однако, “органы”. Собственно говоря, недоумение вызывает не только небрежный местами стиль. Уже прочитав авторское посвящение в первой книге трилогии (“Моление о казни”), невольно пожмешь плечами. “Это книга не только о заключенных. О тех, кто сидит в камерах смертников. Она обо всех нас, о каждом, кто причастен к этой криминальной зоне, которая зовется Россия”. В последней строке задан тот камертон, по которому автор будет “настраивать” собственное отношение к стране, к ее народу – до самых последних страниц третьего тома. Ничего близкого к лермонтовскому “Люблю отчизну я…” в “Долине…” вы не встретите. Да и откуда любовь, если автор только “причастен” к этой отчизне, без которой не мыслил себя наш классик. Она для него – зона, а зону положено ненавидеть… Каждый, конечно, может самовыражаться как угодно. И насильно мил не будешь. Но благодаря ненависти трудно остаться в литературе, так же как и благодаря сусальной любви, смешанной с эгоизмом, которая заявляет о себе, стуча кулаками в грудь. Любить надо скромно и твердо. Как Лермонтов, например.
Когда я читал Приставкина, не выходили из головы слова одного из героев Достоевского. В черновиках к роману “Бесы” он рассуждает о вольнодумце Чацком: “Он приходит в такое отчаяние от московской жизни высшего круга, точно, кроме этой жизни, в России и нет ничего. Народ русский он проглядел, и тем более проглядел, чем более он передовой. Чем больше барин и передовой – тем больше ненависти – не к порядкам русским, а к народу русскому. О народе русском, об его вере, истории, значении и громадном его количестве он думал как об оброчной статье… Если он вольнодумец, то ненавистью Белинского и tutti quanti (всем подобным. – В.Б.) к России…” Главное действующее лицо у Приставкина не отдельные преступники, а именно весь российский народ. Писатель сам это подчеркивает. Немалую часть книги занимают документы, взятые из уголовных дел, поступивших на рассмотрение Комиссии по вопросам помилования, а поэтому – “могу утверждать, хоть прозвучит едва ль не старомодно, что эту книгу создал народ… тот самый великий русский народ, который велик в том, что весь изоврался, изворовался, спился, наплевав на весь мир, а прежде всего на самого себя”. Нелицеприятные эпитеты, как видим, относятся именно к народу, и именно к русскому, а не к российским порядкам. Этот народ изучал Приставкин исключительно по документам уголовных дел. С самими преступниками общался очень мало (судя по книге), на Сахалин в телеге не ездил. Он считает, что уголовных дел ему достаточно, чтобы сказать о народе истину в последней инстанции. И вышло, что “народ русский он проглядел” при всей скрупулезности изучения бумаг. Ибо этих бумаг мало. И вышло так, что все сказанное в черновиках к “Бесам” о Чацком отнести можно и к Приставкину.
Каков же он, главный герой “Долины смертной тени”? Судите сами. Здесь вряд ли требуются комментарии.
“Что же могло остаться от этого народа через 75 лет, кроме все тех же обретенных свойств: ненависти, нетерпимости к ближнему и враждебного отношения друг к другу, которые превратились в национальный менталитет и стали превалировать над другими качествами”.
“А если умом Россию не понять, то тем более нужны запоры, замки и ограждения, чтобы уберечься от такой непонятной нации… Которой и верить тоже нельзя”.
“Мы даже исторически, традиционно неблагодарный народ. Мы никогда не испытывали возвышенных чувств ни к своим царям, ни к освободителям, ни к спасителям – особенно при их жизни. Разве что, прикончив кого, ставили на их крови памятники или храмы…”
“Мы – нация, которая уважает убийства”.
“За что я обожаю свой народ, не трезвеющий даже во сне и очень снисходительный к своим слабостям… так это за то, что он почему-то не может смириться с мыслью, что президент тоже живой человек и ничто человеческое ему не чуждо. Да протрезвейте же, протрите глаза и осознайте в конце концов, что быть президентом у такого народа и не запить может и впрямь только Ельцин”.
Можно было бы все это объяснить отчаянием. “Эта книга родилась из странного, ноющего чувства боли, которое не имело до поры до времени слов, но изводило и терзало бессилием и выжигало огнем нутро”, – признается автор. Это похвальное качество – неравнодушие. Знаем со школьной скамьи: “Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей”. Но странное дело – есть в книге и гнев, есть боль за происходящее – а любви-то нет. Сколько бы человек ни выстрадал, чего бы ни насмотрелся, он может верить в свою страну и любить ее. Как приговоренный к расстрелу Достоевский, повидавший в жизни не менее, чем автор “Долины…”
Односторонность – главный недостаток книги. И особенно это ощущается, когда заходит речь о Чечне. Рассуждениям о войне посвящена глава “Армия” во втором томе (“Страсти по Ваньке Каину”). И здесь больше эмоций, чем взвешенного осмысления. И здесь – ни слова о взрывах в Пятигорске, Буйнакске, Москве. Повествуя о расстрелах безоружных людей (что осуждалось всегда и в любой стране), автор, претендующий на “правдивость книги”, ни слова не говорит о расправах с пленными российскими солдатами, с мирными русскими жителями. “Яко же и не бысть”. Да и зачем ему это, когда “великолепный генерал, сын своего народа Джохар Дудаев, в условиях нынешней войны с российской до зубов вооруженной армией (? – В.Б.) практически разгромил “северного колосса”, повторив в новых и, полагаю, более сложных условиях подвиг Шамиля”. А на предыдущей странице – плач о солдатских матерях…
Прочитав в аннотации, что книга “правдивая”, вдруг чувствуешь себя обманутым. Вместо беспристрастного анализа, вместо писательских раздумий, откровений, вместо столкновения нескольких “правд” – брань и дешевая публицистика, рассчитанная на скандал.
Можно соглашаться с правдой, которая оказалась на стороне недруга. Но нельзя соглашаться с унижением народа – русского, чеченского, любого другого. Можно критиковать и бичевать законы, порядки, нравы, но не оскорблять страну, где ты живешь. “Есть критика ироническая, злобная, несправедливая, нигилистическая и разрушительная; так критикуют враги. Но есть критика любовная, озабоченная, воспитывающая, творческая даже и тогда, когда – гневная; это критика созидательная; так критикуют верные друзья; такая критика ничего “сорвать” не может, и то, что она “внушает”, есть мужество и воля к преодолению своих слабостей”, – заметил Иван Ильин. “Так критикуют свое, любимое, – не отрываясь от него, но пребывая в нем; пребывая в слиянии и отождествлении с ним; говоря о “нас”, для “нас”, из крепкого и единого национального “мы”. Какой критики у Приставкина больше, пусть решит читатель.
У Ильина есть еще одно интересное замечание, которое напрямую относится к теме нашего разговора. “Отчаяние в судьбах своего народа свидетельствует о начавшемся отрыве от него, об угасании духовной любви к нему. Но верить в родину может лишь тот, кто живет ею, вместе с нею и ради нее, кто соединил с нею истоки своей творческой воли и своего духовного самочувствия”.
Народ в книге Приставкина поднял ряд очень актуальных проблем. Например, состояние исправительных учреждений. Делу исправления они как раз служат слабо. Тюрьма не может быть местом унижения или пыток или, как назвал ее один из заключенных, “конвейером расчеловечивания”. Здесь встает целый комплекс других, более узких, но таких же важных проблем: зарплата для сотрудников ИТУ, переполненность тюрем, следственных изоляторов и т.д.
Другая проблема – недостаточная квалификация судей. Отсюда невнимание к судьбе обвиняемого, его прошлому, большие сроки за пустяковые преступления. (В “Долине…” описан случай, когда за прокисшее молоко, украденное с фермы, люди получили по нескольку лет). Отсюда и низкий процент оправдательных приговоров… Наконец, обществу еще предстоит осознать, сколь важен акт помилования, который вовсе не означает, что преступника прощают. Те, кто был помилован, намного реже попадают в тюрьму снова. При этом, если нет искреннего раскаяния, не может быть и помилования.
Дети – особая тема в книге. “Нехватка любви с первого года жизни развивает у ребенка желание самоутвердиться путем насилия: не дают – значит надо брать самому. В прошлом преступников, совершивших свои преступления с особой жестокостью, мы без труда найдем одну общую особенность: тяжкое детство”. “Целуйте своих детей, целуйте их от момента рождения или еще раньше, мысленно, когда они в утробе, и вы спасете еще одну жизнь”.
Двойственное впечатление оставляет “Долина смертной тени”. Она наиболее удачна там, где нет идеологической грязи, штампов и подтасовок, мешающих осмыслению того, “что случилось, что стало в стране”.
Виктор БОЧЕНКОВ