Таинственный русский акцент

Язык – это нечто необъяснимое, потому что он не только система сигналов, но и система ценностей и, более того, модель вселенной. Ведь язык – это мир… Возможно, солнце и луна не распознавались бы нами как небесные светила, если бы в языке не было бы соответствующих им слов. И нам бы ночами, вероятно, оставалось только по-собачьи выть на луну, толком даже не понимая, что она такое.

Однако извечный ребус заключается в том, что язык – это и система сигналов, она всегда вторична по отношению к тому, что «по-научному» называется совокупностью означаемых. И как это ни обидно, слова, будучи едва ли не высшим из того, что нам дано, одновременно играют некую вспомогательную и прикладную роль. Слово «луна» все-таки не может заменить реальную луну, как стихи о любви не заменят самой любви…
Двойственная природа языка – его высшая ценность и одновременно почти нулевая ощутимость, его таинственная многогранность определяют то многозначительное обстоятельство, что рецензируемая книга – это не столько свод трудно запоминаемых правил, сколько сборник эссе и рассказов, где по-разному живет и дышит, по-разному воспринимается язык. Книга содержит своего рода калейдоскоп высказываний на языке и о языке, принадлежащих разным авторам, иногда взаимно полярным по мироощущению.
Дмитрий Быков считает, что в периоды либерализации социума люди не считают себя обязанными думать о запятых, попросту перестают их ставить, а в периоды «закручивания гаек», в периоды похолоданий общественного климата каждый с перепугу ставит множество лишних запятых (так, на всякий случай, чтобы уж не проштрафиться). На этом фоне Быков призывает к ныне редкой интеллигентной норме владения языком, которая не зависит от того, в какую сторону шарахается государство. Быков замечает, что язык – это условность, поскольку люди, признаться, в состоянии понимать друг друга даже и тогда, когда они не ставят в нужных местах запятых, ставят лишние запятые или же ошибаются в орфографии. В практическом смысле язык, в общем-то, не нужен – в принципе можно обойтись и без него.
Однако без соблюдения практически бесполезной условности социум дичает, убежден Быков. С ним хочется, увы, согласиться, но напрашивается одна маленькая оговорка: например, канцелярский синтаксис может быть формально безупречным, но уродливым и корявым. Так что, по-видимому, вопрос заключается не только в знании формальных правил, но и в культуре языка. Со слов Быкова становится понятно, что ею владеют немногие.
Оппонентом Быкова становится опубликованный с ним под одной обложкой Захар Прилепин. Он утверждает, что самовлюбленная индивидуальность этически должна уступить коллективной норме, которая неотделима от языка как части истории государства. Ею не следует пренебрегать во имя индивидуальных выкрутасов, считает Прилепин. Он талантлив и убедителен, но не беспристрастен. Непонятно, почему коллективная норма должна быть поставлена выше личной совести. Если же фетишизировать коллективную норму, то придется подписаться под коллективным смертным приговором, некогда адресованным эллинами мудрецу и безумцу Сократу. Однако в одном отношении Прилепина трудно оспорить: язык и в самом деле несет в себе историческую память, и ею не следует пренебрегать…
Некую третью – мудро уклончивую – позицию занимает Борис Стругацкий. Он утверждает, что не стоит ужасаться переменам, которые человечество переживает во времени. Не стоит, например, преувеличенно охать по поводу компьютерного сленга (как нового языкового факта). Мир обречен меняться… В то же время ничто не ново под луной, и талантливый писатель, не будучи в собственном смысле пророком, иногда оказывается в состоянии хотя бы приблизительно угадать, куда движется страдающее человечество. А вообще-то выжить на земле можно – не только в физическом, но и в языковом смысле, – если иметь минимально пригодные условия существования, – мудро заключает писатель-фантаст.
Ему исподволь вторит Дина Рубина. Она рассуждает о том, что несет человечеству компьютерная эпоха – рост деструктивной по своей природе массовости или же возможность интеллигентов (которые всегда немногочисленны) общаться между собою вопреки чудовищным расстояниям (или деструктивным обстоятельствам). Что есть Интернет – благо или зло?
Евгений Водолазкин на фоне других авторов книги уникально сочетает патриотизм с либерализмом. В его рассказе «Русский акцент», где он русский, а она немка, показано, что Россия (по крайней мере, после Петра I и Екатерины II) является одной из европейских стран. Более того, просвещенная Европа привносит в дикую Россию недостающую ей гуманность. Все-таки Россия исходно страшная страна. Однако в ней скрыто обитают абсолютно иррациональные ценности, которые в свою очередь подпитывают Европу. Контрастно дополняют некоторую ее рационалистическую чопорность, размеренную прагматику и скучное благополучие. Чудеса случаются скорее в России, чем в Европе… Он и она, которые в развязке рассказа венчаются, иллюстрируют путь к взаимной гармонии, которыми в рассказе идут русская и европейская ментальность, русский и европейский жизненный опыт. Их таинственная парность не равна простой сумме двух взаимно контрастных полюсов…
Рассказ Водолазкина «Русский акцент» подразумевает в качестве идеала нечто третье, что не есть азиатчина и не есть последовательный европеизм. Знаменательно, что поиск «третьего пути» у Водолазкина сопровождается поиском идеала в области языка. Европейское влияние, по крайней мере со времен Пушкина, смеявшегося над славенскими глупцами, упорядочивает, организует русский язык, придает ему изящество и гибкость. Однако таинственный русский акцент способен непередаваемо оживить европейский языковой космос, влить в холодные жилы европейского homo sapiens немного горячей крови. И этот рассказ неизбежно вызывает к жизни проклятый вопрос: можем ли мы говорить об универсуме, который больше частных правд, говорить о единой истине в области языка или же каждому надлежит идти своим путем и до потери пульса защищать свои сокровенные ценности?

Хрестоматия Тотального диктанта от Быкова до Яхиной. Редактор-составитель С.Дра­го­вей­ко-Дол­го­жанс­кая. – М. : Эксмо, 2019.