Таинственная жизнь души

Именно о таинственной жизни души думаешь, когда вглядываешься в загадочную и дивную вереницу портретов. Выставка называется «Россика. Иностранные портретисты XIX века из собрания Государственного Эрмитажа». Открылась она в Выборге, в историческом бастионе «Панцерлакс», где вот уже 12 лет действует музейный центр «Эрмитаж-Выборг». Эрмитажные центры – это ни в коем случае не филиалы, они спутники в пространстве вселенной большого Эрмитажа, у каждого своя орбита. Музей привозит к ним свои шедевры, и каждый спутник, набирая высоту, прокладывает собственный путь. В декабре по всей России прошло 13 дней Эрмитажа. «Россика…» открылась в Выборге как раз в эти дни.

Термин «россика» стал популярен в искусствоведении в начале прошлого века. Теперь его употребляют и для того, чтобы обозначить произведения иностранцев, созданные в России и для России.

На выставке 70 портретов, 25 из них экспонируются впервые. Это работы 45 европейских живописцев. На протяжении XIX столетия они сохраняли лица наших соотечественников. Большинство полотен заново атрибутированы. Это огромный кропотливый научный труд.

Когда с куратором выставки Юрием Юрьевичем Гудыменко мы бродили по залам второго и третьего этажей, он рассказывал, как подбирались к отгадкам портретов, и точно пласты времени раздвигались. Хотелось замереть у каждой витрины. Да мы и замирали. А отойдя, вновь возвращались. Не все углядишь сразу, особенно «в глубине» судеб.

В советском искусствознании творчество зарубежных мастеров в России было явно недооценено, считалось, что оно носит оттенок придворной культуры: роскошно по колориту, но что касается духовности, с этим, мол, сложнее. Позволю себе не согласиться.

Меня никак не отпускал от себя портрет семилетнего мальчика, пытливо и доверчиво вглядывающегося в жизнь. Ежик волос, как у современного первоклассника, а серьезность во взоре не по возрасту. Рядом с ним распахнутые книжки, наверное, только что читал их, одна, по-моему, про трех медведей. И такой отсвет от лица… Как от утреннего июньского солнца. В ауре портрета разлита душевная теплота, словно плеснули живой водой.

Автор этой работы Франц Герман Копс, немецкий портретист и жанрист, учился в Высшей школе изящных искусств великого герцога Саксонского, работал в Берлине, Веймаре, Дрездене, а в конце 1870‑х в Дрездене основал школу для женщин.

Его произведение было вписано в инвентарь как «Портрет Сабурова мальчиком». Сначала оно хранилось в Фонтанном доме, затем в Русском музее, потом в Музее этнографии, а в 1941 году поступило в Эрмитаж. Портрет прошел масштабную реставрацию в Петербургской академии художеств имени Ильи Репина. Теперь в нем читается все: зеленые, как виноград, глаза ребенка, черный бархат костюма, белоснежные воротничок и платочек в кармане, изящно повязанный креповый бант на груди, даже классический узор ковра под ногами…

Тем не менее портрет нигде никогда не публиковался.

Надо было понять, кто он – этот персонаж. Куратору удалось отыскать одноименное фотографическое изображение, исполненное в ателье Левицких в 1890 году. Он сравнил обе работы. По-видимому, задумчивый взор широко расставленных глаз не сильно изменился. И тогда стало ясно, что изображен тут Александр Петрович Сабуров, 1870 года рождения (ровесник Ленина, только планида иная), в 34 года ставший церемониймейстером, затем действительным статским советником и последним петроградским губернатором в 1916-1917 годах. Годом позже его арестовали большевики, а в 1919‑м расстреляли. Было тогда Александру Петровичу Сабурову 49 лет…

Время, как осенняя река, уносит с собой листву дней, а вместе с ними имена, поступки, озарения, трагедии. Я смотрела на светлый лик ребенка, так много обещавший миру, и жизнь ушедшей души будто парила рядом. Как хорошо, что портрет выплыл из небытия! И что Франц Копс в одной из дрезденских гостиных запечатлел этого русского мальчика, а судьба вверила портрет в руки эрмитажников…

Этажом выше еще одна расшифрованная тайна. Изображение большеглазой девушки с печальным и твердым взглядом. На вид ей лет восемнадцать. А на заднем плане беспросветное небо, все в черных тучах.

Имя героини оставалось за кадром. Известно лишь было, что художник – австриец Иоганн Конрад Дорнер – написал портрет в 1838 году в Митау. И что картина эта из собрания «Крейц», указанного в отдельном инвентаре под номером 151. Сам инвентарь не дошел до нас. Скорее всего, работа выжила благодаря Художественной комиссии по охране памятников искусства и старины Наркомпроса РСФСР, откуда ее переместили в историко-бытовой отдел Русского музея, затем в Музей этнографии и далее в Эрмитаж. Куратор начал искать Крейцев в адресной книге «Весь Петроград» за 1916 год. Но там фигурировало несколько жителей с такой фамилией. Пришлось изучить генеалогию каждого. Чтобы прикинуть, кто из них мог родиться около 1820 года, в чьем именно собрании мог оставаться портрет. Похоже, последним владельцем был Александр Александрович Крейц. С помощью искусствоведа Инны Удовиченко выяснили, что в 1820‑м родилась Антуанетта Крейц, дочь барона, затем графа. Но она скончалась именно в 1838 году, 2 июля, в Митау от скоротечной чахотки. Когда же успела позировать живописцу? Но на полотне вместе с именем автора было начертано что-то еще плохо читаемой скорописью по-немецки. Однако разобрались и со скорописью: «…написано по памяти, по воспоминаниям». Вот отчего явилось это угрюмое небо! Совсем не как романтический штамп, а в знак беды. Значит, это она – Антуанетта Крейц!

Дорнер снискал успех в Митау, Вильно, Петербурге, Риме… А в 1852 году был признан у нас академиком исторической живописи и тогда же участвовал в петербургской выставке. Являясь портретистом и жанристом, он еще писал образа. Недаром так явственно и тонко выписаны черты Антуанетты.

Открывая выставку, Михаил Борисович Пиотровский, генеральный директор Государственного Эрмитажа, заметил, что «образ русского глазами европейского художника – тема актуальная и богатая аллюзиями, а эрмитажная коллекция дает возможность раскрыть ее на примере прекрасных мастеров и замечательных персонажей».

«Россика…» – неожиданный любопытный взгляд со стороны. Тем не менее деятельность этих иностранцев оказалась важной и для отечественного искусства. Некоторые из них участвовали в российских выставках, преподавали. К примеру, Жан Лоран Монье. Он был профессором Петербургской академии художеств. Тут уж взаимовлияние русской и западной школ очевидно. Монье учил будущих живописцев приемам композиции и хорошему вкусу, чтобы смогли представить модель «просто и вместе с тем изящно». Именно таков портрет графа Александра Сергеевича Строганова, президента Императорской академии художеств, кисти Монье.

Джордж Доу, создатель Военной галереи Зимнего дворца, и вовсе снискал полное одобрение у российских критиков. Я бы даже сказала, восторг. «Редко кто может, как г. Доу, писать с такою скоростью, и со всем этим давать такое сходство, такое выражение жизни!» – писал Николай Гнедич. А у Александра Бестужева читаем: «Меткая, вольная кисть…» И дальше: «Огненными чертами умеет он ловить под карандаш характерическое разнообразие в лицах». В 1828 году Доу получил звание первого портретного живописца русского императорского двора.

На выборгской выставке есть два портрета авторства Доу, очень выразительные. Это изображения генерала Мигеля Рикардо де Алавы и участника войны 1812 года генерал-адъютанта Николая Мартемьяновича Сипягина, выставленное впервые.

А итальянец Сальваторе Тончи, можно сказать, и вовсе стал русским. Он приехал к нам в конце 1790‑х и как-то сразу вошел в художественную жизнь столицы. В 1804‑м перебрался в Москву, через два года женился на княжне Наталье Гагариной и навеки остался в России, где его называли Николаем Ивановичем. Он был старше своей жены чуть ли не на четверть века, их брак считался мезальянсом, они даже выехали из Москвы, чтобы обвенчаться. Но это была настоящая любовь, которой ничто не могло помешать.

По воспоминаниям современников, Сальваторе был образованным и талантливым человеком, не только живописцем, но и певцом, поэтом, ярким собеседником. Его сравнивали с фейерверком. При этом он тихо-мирно служил в Экспедиции Кремлевского строения и инспектором рисовальных классов Архитекторской школы.

Самобытность этого человека предполагала и своеобразие его образов. И Павел I у него особенный, и поэт Державин, и графини Дашкова и Ростопчина. А здесь, на выставке, есть портрет Александры Надаржинской. Правда, предположительный. Картина поступила в музей как «Портрет молодой девушки», она значилась в отдельной описи «Собрание княгини Голицыной».

Эрмитажные исследования напоминают мне мудреный детектив с хорошим концом. Юрий Гудыменко переворошил справочник «Весь Петроград» за 1917 год. Он нашел там три десятка женщин с фамилией Голицына. Но на обороте холста художник оставил подробную запись: «Писал Тончи в Санктпетербурге. 1801 года \\ в течение Августа месяца\\ получен в Славгороде 1‑го июня 1802‑го». По-видимому, будущий инспектор рисования отличался завидной точностью и скрупулезностью. Славгород – вот ключ к тайне! В середине XIX века этим селом Харьковской области владел Василий Петрович Голицын, женившийся на Софье Алексеевне Корсаковой. Это было наследство невесты, дочки Алексея Корсакова и той самой Александры Надаржинской. Вроде бы все сошлось. Предположение куратора вполне достоверно. В 1801‑м Саше было 12 лет.

Это полотно сотворено так же не­обычно, как все портреты Тончи. Мягкий овал лица, вольно струящиеся локоны, детский румянец на щеках, воздушное гусиное перышко в руке – все это в нежных серых, оливковых, охристых тонах. А платье выписано подробно, с массивностью корпусного слоя. Но главное – известны мысли этой взрослеющей девочки. Она пишет письмо, его текст занесен художником на листок бумаги. Перед нами предстает внутренний тонко организованный мир: «Любезнейшая маминька. Уверяют меня, что приятно иметь мой портрет. Неужели не довольно для вас того, который вы имеете в своем сердце».

Так и хочется воскликнуть: «Нет, не довольно!» Иначе как бы мы увидели эти лица два с половиной века спустя?! Кстати, портрет Софьи Голицыной, дочки Сашеньки Надаржинской, тоже есть здесь. Его написал Карл Штейбен. Французский художник с немецкой фамилией. В 30-40‑е годы XIX века считался европейской знаменитостью. И что характерно, всегда демонстрировал свою связь с Россией. В детстве жил в Петербурге и как вольноприходящий ученик посещал занятия в Академии художеств. Потом, уже во Франции, стал учеником Давида. Штейбен написал нашего «Петра Великого в бурю на Ладожском озере» и «…в детстве, спасаемого матерью от ярости стрельцов». Между прочим, первая картина с Петром была куплена не кем иным, как Наполеоном. А в 1843 году Штейбена вызвали в Петербург, он помогал оформлять Исаакиевский собор. В этом прославленном соборе работали и Конрад Дорнер, и Косрое Дузи, и Евгений Плюшар… Работы их есть на выставке. Благодаря Косрое Дузи мы знаем, как выглядел блестящий архитектор Альберт Кавос, воздвигший Мариинский театр.

Многие имена художников знакомы нам: и Кристина Робертсон, и Франсуа Ксавье Винтерхальтер, и Никола де Куртейль, и Франц Крюгер. Но есть и совсем неизвестные мастера. А среди них столько одаренных женщин! Анна Маргарита Гейгер, Мария Гомион-Прево, Люсиль Луиза Фаллон-Вашо, Жанна-Жюли-Луиз Нигрис, Софи Шерадам. Софи – ученица Давида, участница парижских салонов. Интерес к ее творчеству вспыхнул чуть больше десяти лет назад. Она провела в России четыре плодотворных года. Но пока выявлено не больше тридцати ее работ. Наверняка было гораздо больше! В Эрмитаже три написанных ею портрета. На сегодняшней выставке их два, прекрасно отреставрированных и атрибутированых: купчихи Луизы Ценкер и княгини Анны Голицыной. В музей они пришли как работы неизвестного художника. Сейчас ясно, что это Шерадам. Голицына в ее исполнении источает свет. Хотя и не солнечный – лунный, холодноватый, но такой магический. Глаз не оторвать. И это тоже «таинственная жизнь души»…

Татьяна КУДРЯВЦЕВА, фото автора