Свидетели революции. Школьные сочинения – исторические документы высшей пробы

Продолжение. Начало в №37.

Здесь сочинения литературны в хорошем смысле слова. В них выразительные детали , они образны, про чистоту и эмоциональность я и не говорю. Судите сами. «Но вот настал коварный семнадцатый. Школы закрыты. Учителя не желают «учить» – свобода… Интеллигенция с красными бантами. «Конец царям». Старики плачут. И в чем дело? «Царя-батюшки нет». В станице появились ораторы, не умеющие говорить («Товарищи! Моя лично мнения такова, что ежели мы атамана смястим, а на его место поставим председателя, а его помощника замяним товарищем председателем, то это будет, так сказать, более социально»). «В то время правил Александр Керенский. Я с первого же раза усвоил о нем очень неважное мнение. В нашем доме его очень часто ругали и смеялись, рассказывая очень интересные анекдоты о нем. Я помню слова швейцара нашего отеля, старика, отставного солдата. Керенский, приехав в гостиницу, вместо денег подал ему руку, так старик потом говорил: «На что мне его рука, то ли дело раньше, приедет какой-нибудь генерал да рубль на чай даст, вот это я понимаю, а то руку, да на что она мне…» «Пошли митинги на улицах, площадях и т. д. Нам, ученикам, приказывают строиться по парам. Идем по улицам под звуки Марсельезы. Настроение всеми овладело какое-то зловеще радостное. Я тоже заразился этим настроением, хотя хорошо не знал или, вернее, не отдавал себе сознательного отчета в том, что совершается и как я себя веду. В общем, в то время как будто что-то было пролито невидимой рукой из гигантского сосуда. Всюду видишь веселые лица, все торжественно настроены. Прихожу домой. Вижу, отец и мать весьма грустные, а отец-то и знай говорит: «Ах, это добром не кончится, разве мы, русские люди, созрели? Ничего у нас не выйдет! Лишь одни грабежи и сплошные убийства». Я в большом недоумении». «В Екатеринодаре день революции происходил торжественным образом: все казаки были одеты в красные черкески и несли впереди красные флаги. После них шли солдаты, тоже несли красные флаги и пели какой-то гимн, начало которого я запомнила. Этот гимн начинался: «Вставай, поднимайся, рабочий народ». Когда они запели, то все присутствующие дамы заплакали, а я не понимала почему. Но вскоре после того, как мы пришли к себе домой, к нам пришел казак и объявил, чтоб мы сняли портреты царствующего дома. В тот же день от нас ушли обе прислуги, говоря, что они не намерены больше теперь служить, теперь, говорили они, для нас настала свобода». «Я жил в Одессе… Я ходил в гимназию и там был в младшем подготовительном классе. Но победили украинцы, и к нам в гимназию пришел приказ изучать «Ридну мову». Но через неделю пришли большевики, и нужно было писать без «ять» и «твердого знака». Эта власть недолго продержалась, и потом были австрийцы. Все эти власти сменяли одна другую, и нас в гимназии то учили писать с «ять», то без «ять». Но наконец пришли добровольцы, и «ять» восторжествовало. Все эти перемены правописания сильно подействовали на меня, и к приходу добровольцев я ставил после «а» твердый знак». Читая эту книгу, я вновь и вновь убеждался в том, что и ученики школы могут писать о времени и о себе честно, искренне, взволнованно и выразительно. Особенно хочу остановиться на сквозном мотиве всей книги. Для русской литературы характерно осознание своей ответственности за все происходящее. Через несколько месяцев после Октября Блок напишет: «Я не сомневаюсь ни в чьем личном благородстве, ни в чьей личной скорби; но ведь за прошлое – отвечаем мы?» «Мы звенья единой цепи. Или на нас не лежат грехи отцов?» И, проклиная в «Окаянных днях» революцию, Бунин, не оправдывающий разгул народного гнева, понимает, что для него были все основания. «Черная злоба, святая злоба», – скажет Блок в «Двенадцати». Но в чем же видят причины трагедии столь дорогой для них России авторы ученических сочинений, вошедших в книгу «Дети русской эмиграции»? Очевидно, что их размышления впитали в себя и то, что они слышали вокруг себя. Для некоторых (их очень мало) во всем виноваты евреи. «Не было бы жидов в России, меньше бы они мутили народ русский, особенно интеллигенцию (общественных деятелей), и революции не было бы». «Русская интеллигенция открывала свои объятия Керенскому, Троцкому, Нахимкису и прочим типам совершенно не русского национального племени». Гораздо больше тех, кто считает, что виноват во всем Февраль. «Заря 28 февраля 1917 года была кровавой зарей еще более кровавого дня». «Сейчас же после свержения царя начались раздоры и неурядицы, фронт развалился, и русские солдаты, смело защищавшие Родину, начали бросать оружие и уходить с фронта». И в это время власть захватило в свои руки Временное правительство, которое не сумело удержать ее в своих руках… и власть перешла к сильной партии большевиков». Для многих же самый главный враг России – виновник ее трагедии – большевики. «Наступила Октябрьская революция, и власть перешла в руки Ленина – Троцкого и других крыс запломбированных вагонов». «А в это время в запломбированном вагоне привезли большевистского Ленина, который выступил с пропагандой братства, равенства и свободы, чего на земном шаре не может быть». «Большевики проповедовали, что Бога нет, нет красоты жизни и все позволено; и вот благодаря этому толпы солдат и крестьян ходили по деревням, грабили дачных жителей». «Нужно защищать Родину от этих мерзких гадов, большевиков». (Отмечу, что во всей книге нет ни одного упоминания имени Сталина.) Но наши дедушки, папы, мамы, конечно же, ни в чем не виноваты. «Большевики всячески притесняли нас, а особенно нам доставалось от большевичек, которые смеялись над нами и говорили, что теперь они будут жить так, как мы жили при царе, а мы будем жить, как жили они. Моя мама всегда так хорошо обращалась с прислугой, никогда не помню, чтобы она приказывала, всегда просила. Вдруг одна противная большевичка говорит ей: «Довольно вы пожили барами, теперь наша очередь, а ну-ка поработайте нам, как мы вам!» Бедная мама ничего не ответила. Она никогда в жизни не работала и вдруг должна работать этой старой ведьме». «В деревне все было спокойно, крестьяне, облагодетельствованные в течение долгого времени дедушкой и всеми его предками, продолжали так же снимать шапки и называть «барином». Но с осени в деревню стала проникать усиленная пропаганда крайних партий, которые играли на слабой и больной струне крестьян. Этой больной струной крестьян была земля, которую щедро обещали крестьянам какие-то люди в затасканных пиджаках и с большими красными бантами на груди. И так преуспели таинственные личности подготовить удобную почву для засеивания семян зла, что к августу начались многочисленные грабежи и разгром помещичьих имений». Сейчас, перечитывая все эти свои выписки, я хорошо понял, что это такое – ИТОГОВОЕ СОЧИНЕНИЕ. Конечно, оно вырастает и из прочитанного, но прежде всего – из увиденного и пережитого. Напомню, что, когда все это писали, не было ни Интернета, ни сборников сочинений, ни учителей и репетиторов, которые бы учили, как нужно написать итоговое сочинение. Ну ничего. И посмотрите, как написали! Потом Борис Пастернак скажет: «Когда строку диктует чувство». В 1976 году, сорок лет назад, я прочел в статье выдающегося русского гуманитария С.С.Аверинцева: «Перед гуманитарией как открытым вопрошанием человека о своей сущности встает угроза потери своего предмета: дегуманизированная гуманитария, гуманитария без человека – довольно скверная штука». Что значит эта угроза применительно к школьным курсам гуманитарного цикла, я всегда представлял себе хорошо.