Судьба кадета

Все перемешано в его длинной жизни – странной и противоречивой, такой же, как история нашей страны. Сын священника, свято уверовавший в идеи марксизма-ленинизма. Недоучившийся кадет, проливавший кровь за Советскую Родину. Строитель коммунизма, умеющий от души наслаждаться жизнью. По судьбе Всеволода Цыбина можно учить историю нашей Родины…

Адмиральские яблочки

– Это я в молодости, – говорит Всеволод Семенович, демонстрируя пожелтевшее фото. В уголке указан возраст – 60 лет. Впрочем, он и сейчас, в 95, хорош – прямая спина, подтянутый, полнозубая улыбка. А уж когда запоет!

Петь Цыбин начал еще при капитализме – во времена Сибирского правления адмирала-гидролога Колчака. В 1918 г. маленький Сева поступил в Омский кадетский корпус. По статусу сыну священника столь высокое образование не полагалось, но отец служил в церкви при кадетском корпусе. Заезжая помолиться за судьбу России, Колчак любил послушать хор мальчиков, в котором солировал Сева.

И все же образ адмирала в памяти бывшего кадета больше связан с пищей не духовной, а более прозаической. Осенью 1919-го в Омске случился невиданный урожай ранеток. Яблони росли на аллеях, но особым шиком у мальчишек считалось отведать даров из адмиральского сада.

Дом неусыпно охранялся часовыми. В сумерках доползали до ограды по-пластунски, одним рывком перескакивали железный частокол. Сложнее было добираться назад на пузе с трофеями под рубахой. Вкус тех адмиральских яблочек Цыбин не забыл до сих пор. В соседней подворотне, возбужденно делясь впечатлениями, ими заедали цигарку – одну на всю компанию.

История совершила спиральный виток. Всеволод Семенович снова поет в хоре, хоть и не церковном. И кажется ему – опять при капитализме, во времена правления губернатора-мелиоратора, который, кстати, собирается поставить Колчаку памятник. Курить, правда, Цыбин бросил еще при социализме. А от рюмки водки и сейчас не отказывается – говорит, дело это благородное при любом политическом строе.

Чужой среди своих

Над железной кроватью поповского сына висит не икона – портрет Сталина. Старик считает себя коммунистом. Беспартийным, правда – родословная подкачала. Отца репрессировали, в лагерях и сгинул.

Всеволод Семенович до сих пор не поймет, за что. Ведь тихий был человек, безвредный, к тому же молчаливый. Когда в начале 1920-х кадетскому корпусу предложили в полном составе эвакуироваться за границу, именно отец принял решение остаться с семьей на Родине, разделив ее участь. Так что некоторые ошибки «вождя народов» Цыбин признает. Но прощает.

После того, как выяснилось, что с поповским происхождением дорога в вузы заказана, 20-летний Всеволод отправился учительствовать. Страна послала в деревню Иудино Ленинградской области.

Днем учил ребятишек, вечером – взрослых. От усердия на самодельные тетрадки капал пот с крепких мужицких лбов. Когда Цыбина, одного из трех сельских грамотеев, включили в комиссию по раскулачиванию, пришлось со своими же учениками и воевать. Питался тем, что удавалось добыть у «мироедов». Жалованье педагогу платили исправно, да купить было нечего. Все голодали: и бедные, и зажиточные.

У кулаков можно было хоть пшеницы в карман урвать. Мужики как-то попытались застрелить «учителя-комиссара» из обрезов. Промахнулись, но страху нагнали. Возвращался он по ночам в свою хатенку, завешивал окна тряпицами, чтоб не служить мишенью, жевал распаренное зерно и ждал, когда придут убивать.

– Зато все были равны, – упрямо твердит Цыбин.

В партию его не приняли. А вот исключить пытались. После недолгой педагогической деятельности служил Всеволод Семенович все время при власти – то кладовщиком, то завхозом. Взятки не брал, капиталов не нажил. Об общественном имуществе он всегда думал больше, чем о своем.

Как-то вызвали в обком, потребовали предоставить непонятно для чего давно распределенные 100 тысяч кубов леса. Цыбин, тогда замдиректора по хозчасти «Омсклеспрома», уперся: «Не дам». Ему: «Исключим из рядов». Строптивец неожиданно развеселился – не получится! Поверг инструктора в шок. В те времена на столь «теплых» должностях состояли исключительно коммунисты.

Иногда старику кажется, будто вернулось Иудино… Одиноко становится и страшно. От восьмерых сестер и братьев остались лишь снимки в любовно оформленном альбоме. Друзей пережил. О болячках с дедовьями на лавочке говорить скучно. За долгую жизнь Цыбин в больнице побывал один раз – во время Великой Отечественной. Бронь сняли в 1944-м, но до фронта он так и не доехал. По дороге эшелон «новеньких» попал под бомбежку.

Нынче выращивает на окошке томаты, плодоносящие круглый год. С точностью настоящего экспериментатора зарисовывает помидоры, отмечает даты их появления. Собирает монеты и пачки из-под сигарет. Четыре раза в неделю поет в хоре, по выходным ходит в клуб нумизматов. Не может понять, как можно сидеть дома, пока ноги носят, голова варит, а руки держат рюмку. Сына обзывает безработным: тот ушел на пенсию в 60 лет. «В самом расцвете сил, – возмущается отец. – Еще пахать и пахать – молодой же мужик».

На свой 9-й этаж взбирается бодро. Правда, по вечерам из дома не выходит – темно и скользко, а ноги все-таки уже не те. Вот тогда, в сумерках, и наваливается одиночество – единственная болезнь, которую не может победить бывший кадет.

Он мечтает дождаться правнуков, только родные что-то не торопятся его радовать потомством. Но старик не теряет надежды – ведь жизнь, в конце концов, – дама. С ней у Всеволода Семеновича полная взаимность…